про уродов и людей
Нет, трудоголиков ненормальных нельзя пускать в пансионаты, даже американские, даже если они и не пансионаты по определению.
Уже который день подряд - неизвестно откуда взявшаяся температура, состояние уже даже не умирающего, а умершего лебедя, а главное - дурацкие мысли, которые лезут в голову. Ей бы, голове, путнее бы чего думать, но она думает всякую хрень. И даже любимые вещи в компике и не только, которых большое изобилие, не спасают.
И кучу дел же надо переделать! И мысли по всяким дисциплинам своим в порядок привести.
Но - как только тупичок какой-нибудь возникает, нет, чтобы его подумать, - рука просто тянется открыть другое окошко (с френд-лентой, например, или с детективчиком каким, или пасьянс дурацкий сам собой перед глазами всплывает).
Надо переделать старые лекции, надо написать новые, надо подумать о том, куда рулить в том диком коЛЛичестве предметов, которые читаю, экспертизу надо доделать, в конце-то концов!
И ни-че-го!
Нет! "На работу! на работу! на работу!" - как говорится в старом добром анекдоте.
Больше всего на свете мне сейчас надо в аудиторию.
И несколько лекций подряд.
И несколько дней подряд. А лучше - несколько недель. Без выходных, как это обычно у меня водится. И тогда температура пропадёт сама собой. И мыслям дурацким некогда будет думаться. Я тогда лекции пишу почти мгновенно - за вечер и за ночь. Потом, конечно, 42 раза переделываю, но не сижу, по крайней мере, как сейчас в образе страстно мною любимого сыра бри (очень нежного, невесомо-плывущего внутри, а сверху покрытого - ещё более нежной тоненькой корочкой белой плесени -- очень даже мой нынешний портрет!)
Пустите меня в аудиторию, а?
Уже который день подряд - неизвестно откуда взявшаяся температура, состояние уже даже не умирающего, а умершего лебедя, а главное - дурацкие мысли, которые лезут в голову. Ей бы, голове, путнее бы чего думать, но она думает всякую хрень. И даже любимые вещи в компике и не только, которых большое изобилие, не спасают.
И кучу дел же надо переделать! И мысли по всяким дисциплинам своим в порядок привести.
Но - как только тупичок какой-нибудь возникает, нет, чтобы его подумать, - рука просто тянется открыть другое окошко (с френд-лентой, например, или с детективчиком каким, или пасьянс дурацкий сам собой перед глазами всплывает).
Надо переделать старые лекции, надо написать новые, надо подумать о том, куда рулить в том диком коЛЛичестве предметов, которые читаю, экспертизу надо доделать, в конце-то концов!
И ни-че-го!
Нет! "На работу! на работу! на работу!" - как говорится в старом добром анекдоте.
Больше всего на свете мне сейчас надо в аудиторию.
И несколько лекций подряд.
И несколько дней подряд. А лучше - несколько недель. Без выходных, как это обычно у меня водится. И тогда температура пропадёт сама собой. И мыслям дурацким некогда будет думаться. Я тогда лекции пишу почти мгновенно - за вечер и за ночь. Потом, конечно, 42 раза переделываю, но не сижу, по крайней мере, как сейчас в образе страстно мною любимого сыра бри (очень нежного, невесомо-плывущего внутри, а сверху покрытого - ещё более нежной тоненькой корочкой белой плесени -- очень даже мой нынешний портрет!)
Пустите меня в аудиторию, а?