Серёжка
это не даёт жить - мешает, не уходит в глубины (хотя, собственно, и не надо ему туда уходить - оно и без того заполонило меня всю, а в глубинах оно теперь и тем более - надёжнее и навсегдашнее), перекрывает все другие мысли, которые только-только и начинают появляться - впервые за эти два с половиной месяца.
утром, в субботу, 3 октября, в 9.23, позвонила мама и сказала, что сейчас приедет меня проведать: я к тому времени ровно две недели как лежала дома, изредка вставая - по стеночке добрести до туалета. Рожистое воспаление - после того самого чудесного снега 18-сентябрьского.
я посидела на кровати, порешала вопрос: сначала перебинтовать ногу, а потом - заправить постель, или наоборот?
а в 9.28 снова звонок, и я ещё подумала, что мама что-то забыла уточнить, иначе - зачем звонить каждые пять минут, если всё равно сейчас приедет? Мама кричала в трубку, что ей сейчас позвонили из Якутии, что Серёжку без сознания везут в больницу. в Олёкминск. из тайги - это 180 км до Олёкминска. там он всё лето (с двухнедельным перерывом в конце августа и начале сентября) работал - делал дорогу. А вернее, был главным механиком - над "30 единицами техники", как цитировал он мне, дурачась - как обычно мы с ним делали, какую-то из своих бумаг, когда я его в июне спросила, чем он будет заниматься в родной Якутии.
Главный механик - над огромными 30 (40? - я, в отличие от брата, полный дурак в технике)-тонными экскаваторами, КамАЗами, тракторами и тягачами. Они строили дорогу - по глухой якутской тайге, по вечной мерзлоте. Не отсыпали старую - а пробивали новую. Чтобы по ней потом могли ездить машины, обслуживающие трубопровод, который повели в стороне от Байкала, на севере, по Якутии.
Серёга наконец-то нашёл СВОЮ работу. это было его: машины, техника, да ещё и - для человека, выросшего в Якутии, - тайга. И ещё - возможность жить так, как он хотел сам. Всегда. Делать дело - а не изображать трудовую деятельность.
(эту фотографию я взяла на Одноклассниках - у Гаська, Серёгиного друга, одногруппника, того, кто стоит впереди, в светлой рубашке. Это он позвал Серёжку в Олёкминск... И это Гасёк позвонил нам.
и ещё. поражает мощь этого тягача. И то, что у Серёги таких машин было 30. И он за каждую отвечал. И каждую знал досконально. И за руль сесть мог, мог управлять любой из 30 этих машин...
Это я про то, что человек делал дело.
настоящее.
мужское.
не трёп этот интернетный. и не вопросы на тему "а как бы мне выглядеть?")
в 9.28 - этот звонок.
в 9.31 я звоню отцу, потому что матери звонить боюсь, боюсь занимать телефон: ей могут позвонить ещё раз. что-то ещё сказать. Потому что жить в этом одномоментно охватившем всех нас троих кошмаре - без какой-либо информации - невозможно. Мы не знали в тот момент ничего: что случилось? почему без сознания? это несчастный случай? это что-то другое? что именно произошло?
Как я просила бога в эти минуты, как я кричала тогда "Серёжка, держись! Держись! я прошу тебя - держись! Вот она я, я тебя держу, я тебя не отпущу! Бери мои силы - их много, только держись!"
в 9.31 - отец отвечает, что мама пытается звонить в Олёкминск, в больницу. Пока не берут трубку. И продолжаю метаться по комнате - и только остаётся - читать "Отче наш" - никому не нужный отче-наш... И кричать: "Серёжка, держись!"
в 9.33 я снова набираю отца - и папка мне совершенно не свойственным ему голосом и вопросом: "Оля, всё же хорошо будет?" - и с такой надеждой, будто это я сейчас решаю... "Да, пап, всё будет хорошо! всё будет хорошо! нельзя думать плохое!"
в 9.35 - ничего не известно.
в 9.38 - я в четвёртый раз набираю отца. Он мне говорит "алло?" - и замолкает, потому что мама, стоящая рядом кричит в свой телефон (а мы с отцом - слушаем) "Нету? кого нет? Серёжки нет? как нет?" И отец мне: "Умер Серёжка" - глухим не своим голосом.
утром, в субботу, 3 октября, в 9.23, позвонила мама и сказала, что сейчас приедет меня проведать: я к тому времени ровно две недели как лежала дома, изредка вставая - по стеночке добрести до туалета. Рожистое воспаление - после того самого чудесного снега 18-сентябрьского.
я посидела на кровати, порешала вопрос: сначала перебинтовать ногу, а потом - заправить постель, или наоборот?
а в 9.28 снова звонок, и я ещё подумала, что мама что-то забыла уточнить, иначе - зачем звонить каждые пять минут, если всё равно сейчас приедет? Мама кричала в трубку, что ей сейчас позвонили из Якутии, что Серёжку без сознания везут в больницу. в Олёкминск. из тайги - это 180 км до Олёкминска. там он всё лето (с двухнедельным перерывом в конце августа и начале сентября) работал - делал дорогу. А вернее, был главным механиком - над "30 единицами техники", как цитировал он мне, дурачась - как обычно мы с ним делали, какую-то из своих бумаг, когда я его в июне спросила, чем он будет заниматься в родной Якутии.
Главный механик - над огромными 30 (40? - я, в отличие от брата, полный дурак в технике)-тонными экскаваторами, КамАЗами, тракторами и тягачами. Они строили дорогу - по глухой якутской тайге, по вечной мерзлоте. Не отсыпали старую - а пробивали новую. Чтобы по ней потом могли ездить машины, обслуживающие трубопровод, который повели в стороне от Байкала, на севере, по Якутии.
Серёга наконец-то нашёл СВОЮ работу. это было его: машины, техника, да ещё и - для человека, выросшего в Якутии, - тайга. И ещё - возможность жить так, как он хотел сам. Всегда. Делать дело - а не изображать трудовую деятельность.
(эту фотографию я взяла на Одноклассниках - у Гаська, Серёгиного друга, одногруппника, того, кто стоит впереди, в светлой рубашке. Это он позвал Серёжку в Олёкминск... И это Гасёк позвонил нам.
и ещё. поражает мощь этого тягача. И то, что у Серёги таких машин было 30. И он за каждую отвечал. И каждую знал досконально. И за руль сесть мог, мог управлять любой из 30 этих машин...
Это я про то, что человек делал дело.
настоящее.
мужское.
не трёп этот интернетный. и не вопросы на тему "а как бы мне выглядеть?")
в 9.28 - этот звонок.
в 9.31 я звоню отцу, потому что матери звонить боюсь, боюсь занимать телефон: ей могут позвонить ещё раз. что-то ещё сказать. Потому что жить в этом одномоментно охватившем всех нас троих кошмаре - без какой-либо информации - невозможно. Мы не знали в тот момент ничего: что случилось? почему без сознания? это несчастный случай? это что-то другое? что именно произошло?
Как я просила бога в эти минуты, как я кричала тогда "Серёжка, держись! Держись! я прошу тебя - держись! Вот она я, я тебя держу, я тебя не отпущу! Бери мои силы - их много, только держись!"
в 9.31 - отец отвечает, что мама пытается звонить в Олёкминск, в больницу. Пока не берут трубку. И продолжаю метаться по комнате - и только остаётся - читать "Отче наш" - никому не нужный отче-наш... И кричать: "Серёжка, держись!"
в 9.33 я снова набираю отца - и папка мне совершенно не свойственным ему голосом и вопросом: "Оля, всё же хорошо будет?" - и с такой надеждой, будто это я сейчас решаю... "Да, пап, всё будет хорошо! всё будет хорошо! нельзя думать плохое!"
в 9.35 - ничего не известно.
в 9.38 - я в четвёртый раз набираю отца. Он мне говорит "алло?" - и замолкает, потому что мама, стоящая рядом кричит в свой телефон (а мы с отцом - слушаем) "Нету? кого нет? Серёжки нет? как нет?" И отец мне: "Умер Серёжка" - глухим не своим голосом.