Три жизни казака Тимофея Шапкина.
Земля была на вкус как черствый, ржаной хлеб с подгоревшей в печи корочкой, смешенный с едкой пылью. Сухая, жесткая, она скрипела на зубах острыми крошками. И еще имела земля холодный привкус стали. Такой же стальной вкус имела и кровь. Тимофей жевал эту землю, секунду назад подняв её на кончике своей шашки из-под копыт коня. Ветер играл с его вороным чубом, выбивавшимся из-под папахи. Глотая сухие земляные крошки, он по-старинному, дедовскому ещё обычаю, клялся матерью- землёй в верности своим товарищам, в твёрдости своего командирского слова, в решимости идти до конца и вести за собой казаков. «Есть землю» означало поклясться самым дорогим, что есть у казака, и от этого становилось страшно, что не поверят, не пойдут за ним, бывшим белым офицером, красные казаки. Но искать другой выход было некогда.
(Красный командир казачего полка)
После того, как разрыв шрапнельного снаряда убил командира полка, Тимофей как старший принял командование на себя. Ему, прошедшему весь Германский фронт и не раз водившего казачью лаву в сабельную атаку, сейчас предстояло вести на прорыв из окружения красногвардейский Майкопский кавалерийский полк. И если не пойдут за ним в атаку грозной неистовой конной тучей казаки, не поверят бывшему красновскому есаулу то суждено им всем погибнуть здесь на обожженной солнцем Таврической земле. Замкнёт окружение бронепоезд «Офицеръ», накроют с воздуха десятки врагелевских аэропланов и добьет выживших смертоносный огонь гаубиц.
(Ведёт огонь артиллерия Белой армии Реконструкция)
«Слухай меня, браты» - орал, привстав на стременах, Тимофей, - клянусь вам, что погибну скорее, чем сдамся. Клянусь, что лучше сгину, но не повертаю коня назад. А если вдруг струшу, то стреляйте меня разом, греха на вас не будет»! Он перевёл дух и оглядел строй своего полка. Казаки молчали, глядя под копыта своих коней, хмуро слушая страшную клятву своего нового командира. «Либо прорвемся все разом из вражеского круга, либо поляжем здесь и сгинем, будто нас и не было вовсе. Кто поверил мне, айда вслед, а кто сомневается, пусть идёт к черту и к ё... матери».
К какой матери посылал Тимофей казаков расслышать было сложно, так как он плёткой саданул своего коня да так, что тот, присев на дыбы, закрутился волчком и, зло фыркая, пошёл галопом вперёд, унося с собой последние слова командира. Он вёл полк вперёд на зелёную рощу, прямо на пулемёты и пушки офицерского марковского батальона.
(добровольцы дивизии генерала Маркова)
Тимофей летел на верную смерть не оглядываясь и не зная ещё пошёл ли за ним полк. Он не мог слышать, как после его слов казачья туча одобрительно загудела «Любо - Любо - Любо» и пошла, покатилась, стуча копытами коней по сухой потрескавшейся земле. От ветра, бьющего прямо в лицо, у Тимофея слезились глаза, но он и не замечал этого вовсе. На груди его горели огнём три Георгиевских креста, полученные за войну с германцами. Награды эти Тимофей берёг и надевал лишь в особых случаях. Лишь тогда, когда знал, что из боя может не вернуться. Нет,не из хвастовства, а потому как рассчитывал, что тот, кто найдёт его посеченное, постреленное тело, похоронит его, как подобает православному. Кресты же и медали из золота и серебра возьмёт себе за труды. Сейчас Тимофей был убеждён в своей неминуемой гибели и был готов умереть, как положено доброму казаку, на коне и с шашкой в руках.
(Красный командир Тимофей Шапкин)
Вот уже над его головой и по сторонам засвистели пули. Вот где-то сбоку раздался взрыв снаряда, пушенного юнкерской батареей. Тимофей, лишь ещё больше пригнулся к пышной, пахнущей потом гриве своего коня, стараясь сделаться с ним одним целым, слиться воедино. Он слышал, как бешено бьётся сердце боевого друга, с которым прошел Тимофей и бои под Царицыным и дерзкие рейды по красным тылам с атаманом Мамонтовым. И вместе со стуком конского сердца услышал он наконец звук тысяч стальных подков. Это шел за своим командиром казачий Майкопский полк. И засвистели клинки, и пошла кровавая казачья рубка. Первого юнкера он, привстав на стременах, срубил страшным шашечным ударом Тот коротко крикнув упал рядом со своим завалившийся набок и дымящим пулемётом. Клинок разрезал шею и глубоко вошёл в тело мальчишки. Бурая кровь густо хлестала на его алые погоны. Но Тимофей этого уже не видел. Он рубил его товарища, щуплого рыжего по виду студента, пытавшегося достать дрожащими руками свой револьвер из рыжей кобуры. Смертельный удар острой как бритва кавказской шашки навсегда остановил юнкера, и тот упал с проломленной головой рядом со своим товарищем. «Совсем дети»-только и успел подумать Тимофей, как снаряд трёхфунтовой пушки разорвался у самых копыт его коня. Взрывная волна вышибла командира из седла, ударила что есть силы о землю и закрыла глаза, потушив мысли тёмной холодной силою.
Полк, несмотря на большие потери, вырвался из окружения, вынося на руках своих раненых, в числе которых был и Тимофей Шапкин. Марковский батальон был вырублен полностью. Служили в нём большей частью юнкера, будущие офицеры 15 - 18 летние юноши, для большинства из которых это был первый и последний в их жизни бой...
(добровольцы Белой армии Реконструкция )
Тяжело было Тимофею служить вдали от Дона. Скучал он и по весенним разливам, и по рыбалке и по настоящей казачьей ухе у костра. Но поделать ничего было нельзя. Ему бывшему белогвардейскому есаулу, даже несмотря на два ордена Боевого Красного знамени, путь домой был закрыт. К счастью, гостеприимная земля Таджикистана, налитая солнцем как спелая дыня, очень скоро стала для него, генерала Рабочее крестьянской Красной армии родной. Были здесь, как на Дону, и степи, уходящие в горизонт океаном седой полыни, были и табуны прекрасных резвых, как весенний ветер, лошадей. А ещё Тимофею нравился ее народ, простой трудолюбивый, весёлый. Похожи они были на братьев казаков, только внешне отличались,конечно.
Как командир краснознаменной 20-й таджикской горной кавалерийской дивизии он должен был беречь мирную жизни этих полюбившихся ему людей.
(бойцы 20-й горной дивизии РККА)
Жизнь эта постоянно нарушалась вторжением из соседнего Афганистана жестоких банд басмачей. Бандиты эти грабили посёлки, жгли дома, угоняли скот и людей. Террором они надеялись помешать установлению новой Советской власти. Тимофей сформировал в своей дивизии специальные летучие эскадроны для борьбы с басмачами и нередко сам участвовал в боях против них с шашкой в руках. Знал, что бандиты боялись его и всегда в панике бежали там, где он появлялся.. Знал и то, что за его голову обещали в Афганистане награду: мешок серебряных монет, десяток породистых лошадей и трёх жён. Но и зная это, Тимофей не думал прятаться за стенами штаба в Сталинабаде. Напротив, истосковавшись по знакомому с детства крестьянскому труду, он вместе со своими бойцами восстанавливал разбитые гражданской войной каналы с водой, помогал безлошадным колхозникам-дехканам распахивать заросшую травой землю, собирать урожай. Всем миром они строили школы для детворы в посёлках, создавали конезаводы, даже проводили спортивные состязания наездников.
Во время одного из таких соревнований по джигитовке Тимофею и сообщили о прорыве крупных банд басмачей из Афганистана. «Басмачи по горным тропам прошли в Гармский округ и сейчас жгут на своем пути все кишлаки, продвигаясь к городу, - сообщил пилот аэроплана, видевший все своими глазами.- Меня обстреливали, Тимофей Тимофеевич, но я разглядел, что они направляются к Гарму» - докладывал лётчик, с трудом переводя дыхание, - их много, очень много - тысячи. Я таких банд никогда раньше не видел».
(Бухарский эмир в окружении басмачей)
Тимофей сразу понял, что это была армия бывшего губернатора тех мест курбаши Фузайл Махсума. И пришла ему на ум одна дерзкая идея…
- Скажи-ка, авиатор, а сколько бойцов влезет в те два новых фоккера, которые на днях прилетели к нам в часть?
-В каждый до десяти человек, если оружие много не брать,- ответил лётчик, не сразу сообразив что задумал командир.
И уже через полчаса два десятка лучших бойцов-добровольцев грузились в самолёты. С собой они прихватили новенькие пулемёты ДП-27, пару «Максимов» и старые проверенные «Люисы». Грузили и ящики с патронами и гранатами.
Тимофей летел вместе со всеми, подозревая, что вернуться обратно, шансов мало. Но нужно было задержать любым путём продвижение бандитов до подхода основных сил дивизии. К тому же в Гарме проходил съезд рабочих депутатов республики, его делегатов по всей видимости и намеревались вырезать басмачи.
(Один из первых самолётов РККА)
Недалеко от города пилоты еле нашли небольшую площадку для посадки. А Тимофей приметил на подходах к Гарму несколько отличных позиций для пулемётчиков, заняв которые можно было устроить огневой мешок для бандитов. После гражданской, обучаясь в Москве на курсах красных командиров, Тимофей, из лекций, получил представление о морских или речных десантах - самых рискованных в военном плане операций. А мне придётся организовать первый в мире воздушный десант - думал он, вытаскивая из самолёта пулемёт Дегтярёва - вот только хорошо было бы придумать приспособление, чтоб прямо с неба на землю с оружием прыгать, да ещё и лошадей или технику с собой брать... Тимофей вместе с комиссаром своей дивизии Фединым занял позицию на направлении главного удара басмачей. Остальные пулеметчики, прикрывая их с флангов, распределились по высоткам. Они должны были открыть огонь только после того как заработает пулемет командира.
Душманы не заставили себя долго ждать. Без всякой разведки нестройными толпами с криками неслись они прямо на позиции Тимофея. 200 шагов - 150 -100, вот уже видно, что на пиках передних всадников нанизаны окровавленные головы, слышны крики «Алла- Алла -Aкбар». Многие явно под дурманом наркотиков, и Тимофей знал:о такие пойдут до конца. И ещё, он был уверен, в плен никто из его ребят не попадёт. Душманы живьем снимали кожу с красноармейцев, жгли на кострах, рубили на части, стараясь причинить как можно больше боли и страданий. А вот теперь, пожалуй, пора - решил Тимофей и нажал на спусковой крючок. Длинная очередь навсегда остановила первых всадников в пёстрых халатах. Лежащий рядом комиссар выпустил очередь из своего «люиса», и почти сразу на басмачей обрушился свинцовый дождь. Ряды скачущих смешались в орущую в панике толпу. Узкое ущелье затянуло, накрыло тучами красноватый пыли от тысяч копыт, и уже не было видно ни зелёных тюрбанов, ни огненно- рыжих бород моджахедов, ни тачанок с награбленным добром. Слышались только крики, взрывы гранат, ржание испуганных лошадей и чёткие звуки очередей пулемётов. Басмачи не могли понять, что за силы у красноармейцев, ни даже откуда стреляют по ним.
(Басмачи Средней азии Кинореконструкция)
Тимофей, как опытный степной волк, чувствовал приближение паники в рядах врагов. Он встал из своего укрытия и, держа пулемёт в руках, стал кричать «Ура!» что было сил. От взрывов и криков «Ура», многократно усиленных горным эхом, душманы, окончательно обезумев, бросились из ущелья в сторону границы с Афганистаном. Тимофей приказал преследовать их на одном из Факкеров. А сам отправился посмотреть поле боя. Он надеялся найти убитого или раненого курбаши Махсума, но среди сотен погибших басмачей его не обнаружил. Однако, армии Махсума больше не существовало. Из его же бойцов никто даже ранен не был.
Спустя неделю за Тимофеем Шапкиным из Москвы прилетел самолёт. «Передайте дивизию комиссару Федину и немедленно садитесь в самолёт», - коротко сказали ему сотрудники ОГПУ, прибывшие за ним. Федин коротко шепнул Тимофею, что прилетели за ним, скорее всего, из-за каких-то старых, связанных со службой у Краснова дел времён гражданской. Тимофей, обнявшись с комиссаром и пожав руку каждому из своих командиров, попрощался с дивизией. А ещё через день в Москве Тимофея Шапкина наградили третьим орденом Боевого Красного знамени и навсегда сняли с учёта ОГПУ как бывшего офицера белой армии. Советская власть окончательно поверила ему, простому казаку станицы Семимаяченской.
( Тимофей Шапкин в центре Рядом боевые товарищи по борьбе с басмачеством )
***
В последние дни Тимофей почти не спал. Он даже не ложился на свою походную кровать, что толку, все равно не уснуть. Не помогали ни прописанные докторами пилюли, ни припасенный заботливым ординарцем чистый спирт. Закрыв глаза, Тимофей видел замерзающих в Сталинградских степях узбекских и таджикских конников, храбрых отважных солдат, в короткой жизни своей никогда не видавших снега, не знавших, что такой мороз. Он видел, как умирали от голода на берегах Волги лучшие в стране азиатские скакуны - без фуража кони, которым в мире не было равных, просто падали в снег и больше уже не поднимались. Лишившиеся коней бойцы, не имея боеприпасов, артиллерии, патронов, с шашками в руках бросились на немецкие танки. Он видел своих друзей командиров 81-й дивизии полковника Баумштейна и майора Воронкова из 227-го полка, застрелившихся в окружении в Похлебкине. Его родного летучего 4 кавалерийского корпуса больше не было. Как бы он сам хотел не сидеть сейчас здесь в штабе на окраине посёлка Нижний Курман, ловя на себе осуждающие взгляды тех, кто выжил в тех боях! Как бы он хотел лежать с пулей в груди там, в горячем снегу под Котельниково. Вместе с тысячей своих кавалеристов, брошенных на штурм этой станции без разведки, без прикрытия с воздуха, даже без еды… Кроме того, что он не пал смертью храбрых в Сталинградских степях, Тимофею было не в чем себе упрекнуть. С тех пор, как его кавалерийский корпус был переброшен сюда, на его родной Дон, под Сталинград, в хорошо знакомые царицынские степи, Тимофей делал все, чтобы потери в его частях были минимальными. Старался одинаково беречь и людей и коней, которых в корпусе было примерно поровну. Для него, донского казака, конь и всадник всегда были неразрывно связаны, всегда были одним целым. И, конечно, были они для Тимофея Шапкина дороже любого танка, любой гаубицы, любого самолёта.
(Тимофей Шапкин рядом со своим конём 1941 год)
Первую неделю боёв на Сталинградской земле его корпус полностью разгромил 8 кавалерийскую королевскую дивизию Румынии. Он, будучи прекрасным наездником, сам водил своих конников в сабельные атаки по снежным степям. С лихим свистом шли они вперёд, как когда-то в 1920-м под Егорлыкской. Именно там, у станицы Атаманской он принял решение уйти из белой армии. Не его была та армия, чужая, чуждая народу. А под Абганерово Тимофей шел на румын, зная, что рядом скачут свои, те, кто пойдёт с ним до конца. Пойдут, потому что чувствуют: он, несмотря на генеральское звание ,такой же простой солдат. Пойдут потому как знают, что он, Тимофей Шапкин, готов отдать жизнь за каждого из своих бойцов.
(Тимофей Шапкин под Котельниково с командирами полков)
Потери начались через неделю, 27 ноября, когда под Уманцево погиб его воспитанник командир 213 кавалерийского полка. Тогда Тимофей и понял, что все изменилось. Корпус был лишен самостоятельности, разделен на дивизии и полки, которые теперь действовали на разных направлениях. Раздергали корпус по частям -злился Тимофей, но сделать уже ничего не мог. Он лишь смотрел, как гибнет в самоубийственных лобовых атаках на Котельниково его ударная 81-я дивизия, как, поднимая в атаку своих кавалеристов с наградной шашкой в руках, погиб, скошенной пулеметной очередью, командир 232-го полка майор Дрозд. Как через минуту рядом упал замертво в снег его начальник штаба. Когда в начале декабря три немецкие танковые группировки окружили части его 81-й дивизии, именно он, Тимофей Шапкин, встречным ударом ночью опрокинул вражеских солдат и вывел из окружения всех, кто остался в живых (немногим более пяти сотен сабель - все что осталось от пяти тысяч). Тогда же к нему из Москвы прилетел друг-главный инспектор кавалерии Красной армии генерал Городовиков. Он лично хотел посмотреть, в каком состоянии находится лучший кавалерийский корпус вооруженных сил страны. Но корпуса он не увидел. Заехав на хутор Яблочный взглянуть на образцовый 216-й полк 4 кавалерийского корпуса, Городовиков заплакал. От полка осталось лишь 70 человек и ни одной лошади.
А под Верхнее Кумским Тимофей вытащил своего друга из верного плена. К станице со всех сторон подходили немецкие танки, и Шапкин с Городовиковым на конях чудом выскочили по степной извилистой дороге, между холмов и оврагов из стального кольца. Те, кто остался прикрывать их отход в Верхнее Кумском, погибли или попали в плен. Тимофей не провожал своего товарища обратно в Москву. Ему нужно было командовать единственной своей 61-й кавалерийской дивизией, ставшей у станицы Генераловской на пути 17 танковой дивизии фон Манштейна, рвущейся на прорыв окруженной 6 армии Паулюса. У Шапкина было всего шесть артиллерийских орудий, и, прощаясь с Городовиковым, он лишь попросил друга проведать его семью после того его родной хутор Семимаячный освободят от врага. Но и в тех боях Тимофею Шапкину вновь удалось уцелеть. Дивизия тогда остановила танки Манштейна - они повернули назад.
(уничтоженная немецкая техника под Сталинградом)
В январе остатки 4-го корпуса отвели на переформирование в посёлок Курман. Хотели бросить на рубеж реки Донец. Но в частях совсем не осталось ни офицеров, ни тех, кто мог повести бойцов за собой. Да и тех, кто пошёл бы в атаку, было немного. В ротах из 100 человек осталось по 10-15. Лучшие воины со всей средней Азии, собранные с начало войны в 4-й кавалерийский корпус, остались лежать в степях на берегах Волги и Дона.
Тимофей частенько ночами смотрел на карту и задавал себе один и тот же вопрос: зачем? Зачем столько ребят положили? И всегда бил своим громадным кулаком по тем местам на карте, откуда били по частям его корпуса полноценные немецкие танковые дивизии. Били и разбились о мужество кавалеристов. Значит не зря, не зря - говорил себе Тимофей - не дрогнули мы, не сломались, а немчуру всё ж таки смогли сломать. Но какой ценой…
(воины-кавалеристы из Средней Азии)
В феврале подоспели известия из родного хутора Шапкина. Гвардейские части Красной армии освободили Семимаячный и Верхнекундрюченскую. Родные Тимофея были живы. Не тронули их немцы, не обидели их и полицаи. Все потому, что местный партизанский отряд оберегал Шапкиных. «Если хоть один волос с их головы упадет - дня не проживёте» - предупредили партизаны старосту и полицаев. И словно скала упала с плеч Тимофея.
Когда в феврале наконец освободили Ростов и Новочеркасск, а вслед за этим капитулировала и вся 6 армия фон Паулюса, оказавшийся в котле Сталинграда Тимофей ещё раз сказал себе, что все потери были не напрасны. Немцы потерпели такое поражение, от которого они уже не оправятся. И тогда же, в морозном феврале 1943-го, стали возвращаться в корпус солдаты и офицеры, освобождённые из плена, чудом выжившие. Их немой укор тяжело было пережить Тимофею. Они рассказывали товарищам, как немцы издевались над ними в плену. Обливали холодной водой на 40 градусном морозе, отрезали уши и носы, если отказывались кричать «Хайль Гитлер», выкалывали глаза за дерзкий взгляд. И он, слыша эти рассказы, вновь упрекал себя…
( попавшие в плен)
…Нынче Тимофею стало особенно плохо. Огненным обручем сковало голову, словно тяжелым молотом било по затылку. За окном сгущалась темень.. В этом году весна была ранняя, и мороз к вечеру уже почти не чувствовался. Тимофей решил вывести своего коня на свежий воздух и заодно самому прогуляться. «Авось, полегчает», - подумал он, направляясь к конюшне. Его боевой товарищ, казалось, ждал его. «Август, хороший мой, здорово дневали»,- обратился Тимофей к коню казачьим приветствием и тот ответил ему радостным фырканьем. Вместе они вышли во двор, уже залитый лунным светом. Тимофей махнул ординарцу, мол, сопровождать не надо и отправился за околицу, в степь.
(Могила Тимофея Тимофеевича Шапкина на братском кладбище Ростова)
Через час, встревожившись долгим отсутствием командира, адъютанты и ординарец выбежали из штаба на поиски. Его нашли недалеко от криницы на окраине села. Тимофей Шапкин лежал на спине с закрытыми глазами. Улыбка застыла на его открытом простом лице, а густые усы были прихвачены сединой морозного инея. Как будто спит - переглянулись между собой адьютанты. Но генерал- лейтенант Шапкин был без сознания. «Кровоизлияние в мозг» - констатировали медики - «ему давно пора было в госпиталь. А теперь нужна срочная операция». Самолётом Тимофея срочно доставили в госпиталь Ростова. Но было слишком поздно. 22 марта 1943 закончилась третья и последняя жизнь казака Тимофея Шапкина, георгиевского кавалера, отважного участника Первой мировой, белогвардейского есаула и легендарного красного командира, первого десантника и героя Сталинградской битвы. О котором сейчас незаслуженно забыли.