(no subject)
ДЯДЯ ВАНЯ
Двоюродный брат моего отца, дядя Ваня, был пьющий человек. Сын старшей сестры моей бабушки Матрёны Ильиничны - единственный ребёнок в семье, что нехарактерно видимо для начала тридцатых. Или конца двадцатых, сложно разобраться с годами жизни родственников в условиях современности: они уже все умерли, включая моего отца. Уточнить не у кого.
Его отец, Афанасий Никитич, был малопьющий человек. Он мог поддержать компанию выпив молодого винца, причём закусывать он любил горьким турецким перцем, который на благословенных землях Ставрополья, под жарким солнцем набирал такую горечь, что куснув его раз довольно долго приходится глубоко дышать ртом и молиться о окончании пекла. Так вот, Афанасий Никитич закусывал именно им слабенькое сухое домашнее винцо. Он действовал обстоятельно: резал перец вдоль и аккуратно вычищал серединку. Потом опрокидывал стопочку винца и хрустел подготовленной закуской.
Казаки изумлялись:
- Неужто слаб твой, Афоня, перец? - вопрошал сотоварищ и брал со стола другой стручок, кладя его в рот. Через мгновение он уж плевался и требовал запить эту горечь вином.
Секрет прост - в перце горька именно сердцевина, оболочка по горечи равна перцу предателей-болгар.
Афанасий Никитич не только был славен этим. Он и повоевал, причём в самые мрачные времена - с июля 42-го. И дошёл до Померании, где получил свой единственный орден за уничтожение диверсионной группы. Впрочем, я уже писал о нём - в рассказе «Дирижабль Генерал Берия».
Но вернёмся к его сыну Ивану Афанасьевичу.
Иван рос видимо как все сельские дети, побывал под оккупацией, как и мой отец, дождался своего отца, но вот в отличие от младшего брата Юрия не тянуло его к наукам. Хотел Иван прожить жизнь селянина, механизатора, человека, работающего на селе с техникой. В положенное время Иван был призван в армию, как там служил, и где - не знаю, спросить, как уже говорил, не у кого. Но вот про возвращение с дембеля я слыхал ребёнком, обсуждали ИМХО мой дед с бабушкой. Мол вернулся гол как сокол: без дембельского чемодана, в чужих сапогах, что стёрли его ноги. Пьяный. Так в селе возвращаться из армии было не положено - село-то казачье.
Отец наругал, мать рыдала…ну всё как обычно.
Тут надо сделать вставку о том, что…сейчас, прикурю трубку с травой, … итак, о том, что после войны, Великой Отечественной Войны, что-то сломалось в русском народе. Пропал тот энтузиазм и желание побед, то, что восхищало иностранцев ранее. Появилось буржуазное желание хоть малость прожить в покое и без битв. Но желание это было как обычно у отцов, а вылилось это желание в детях. Отцы желали дожить, а дети приняли доживание как основную программу жизни. И именно отсюда получился послевоенный СССР.
Нет, там было много конечно пассионариев, но и людей, уставших от жизни, тоже было много. И это были не фронтовики, они-то были, выжившие, живчики. Это были их дети и внуки.
Вы вообще представляете, сколько было алкашни в 50-80-х годах? Тучи. Они клубились у магазинов. А что? Квартиру не пропьёшь, работу государство даст(а значит и доход).
Эти люди исчезли в 90-е - их развели бандиты, они умерли от палёного спирта и прочее. Они были не пишущие, поэтому не оставили след в истории нации…
Итак, мы вроде про Ивана?
Сельский механизатор в 60-70-е сложился не такой, как блажилось Ленину…Или Сталину. Или ёщё кому. Это была с одной стороны, реинкарнация кулака: мужик, зарабатывающий в сезон на жигули, домовитый, жадный, себе на уме, полный дом (из кирпича 2-3 этажа)и тд.
С другой стороны, вечно пьяный пролетарий.
Иногда эти стороны совмещались в одном человеке, чаще - были порознь. В случае Ивана - именно порознь. Предки мои, бабушки и дедушки, в целом трезвые и работящие люди, были настроены против пьяниц, кои, как я выше писал, заполонили уж СССР. Поэтому с дядей Ваней дружить мне, приезжему мальчику из Москвы, десяти лет, было запрещено. Однако
В 1972-73-м, не помню, помню, что ещё до рождения младшего моего брата мне разрешили(дедушка разрешил) провести в жарком июле один рабочий день в кабине трактора у дяди Вани. Уж не знаю почему, но жарким ставропольским утром я сел в кабину трактора вместе с дядей Ваней и поехал вначале на площадь внутри села, где базировалась техника и механизаторы получали дневное задание.
Дядя Ваня, тогда лет около сорока пяти(о, Господи! Где мои сорок пять лет?) , с помятым утренним лицом, которое мне казалось похожим на кирпич, приветливо улыбаясь посадил меня на широкое сидение трактора и мы начали движение вначале на общий сбор.
Дед, очень суровый человек, мне сказал,:
- Если он будет выпивать, спрыгивай с трактора и беги домой.
Я в общем был готов бежать. Однако… Мы приехали та ту тусовку тракторов и тогда к Ивану Афанасьевичу стали приставать коллеги:
- Иван! Ну идём!
Он отвечал:
- Племянничек со мной! Ты посмотри, какой хорошенький!
Ему:
-Иван, пойдём! Иван!!
Дядя Ваня посмотрел на меня, спросил:
- Не скажешь ли ты дедушке?
Мне было невыносимо стыдно в этот момент.
Я сказал - нет. Иван Афанасьевич удалился на пару минут и значительно более бодрым вновь сел за штурвал…
Потом мы с ним… нет, не пахали. Какая пахота в июле? Что-то делали.
Потом он отвёз меня домой, вновь попросив ничего не говорить дедушке.
А потом дед спросил, не пил ли Иван.
Я ответил - нет.
Мне до сих пор невыносимо стыдно, но сдать человека, преломившего со мной хлеб(трактор), я не могу ни тогда, ни сейчас.
Двоюродный брат моего отца, дядя Ваня, был пьющий человек. Сын старшей сестры моей бабушки Матрёны Ильиничны - единственный ребёнок в семье, что нехарактерно видимо для начала тридцатых. Или конца двадцатых, сложно разобраться с годами жизни родственников в условиях современности: они уже все умерли, включая моего отца. Уточнить не у кого.
Его отец, Афанасий Никитич, был малопьющий человек. Он мог поддержать компанию выпив молодого винца, причём закусывать он любил горьким турецким перцем, который на благословенных землях Ставрополья, под жарким солнцем набирал такую горечь, что куснув его раз довольно долго приходится глубоко дышать ртом и молиться о окончании пекла. Так вот, Афанасий Никитич закусывал именно им слабенькое сухое домашнее винцо. Он действовал обстоятельно: резал перец вдоль и аккуратно вычищал серединку. Потом опрокидывал стопочку винца и хрустел подготовленной закуской.
Казаки изумлялись:
- Неужто слаб твой, Афоня, перец? - вопрошал сотоварищ и брал со стола другой стручок, кладя его в рот. Через мгновение он уж плевался и требовал запить эту горечь вином.
Секрет прост - в перце горька именно сердцевина, оболочка по горечи равна перцу предателей-болгар.
Афанасий Никитич не только был славен этим. Он и повоевал, причём в самые мрачные времена - с июля 42-го. И дошёл до Померании, где получил свой единственный орден за уничтожение диверсионной группы. Впрочем, я уже писал о нём - в рассказе «Дирижабль Генерал Берия».
Но вернёмся к его сыну Ивану Афанасьевичу.
Иван рос видимо как все сельские дети, побывал под оккупацией, как и мой отец, дождался своего отца, но вот в отличие от младшего брата Юрия не тянуло его к наукам. Хотел Иван прожить жизнь селянина, механизатора, человека, работающего на селе с техникой. В положенное время Иван был призван в армию, как там служил, и где - не знаю, спросить, как уже говорил, не у кого. Но вот про возвращение с дембеля я слыхал ребёнком, обсуждали ИМХО мой дед с бабушкой. Мол вернулся гол как сокол: без дембельского чемодана, в чужих сапогах, что стёрли его ноги. Пьяный. Так в селе возвращаться из армии было не положено - село-то казачье.
Отец наругал, мать рыдала…ну всё как обычно.
Тут надо сделать вставку о том, что…сейчас, прикурю трубку с травой, … итак, о том, что после войны, Великой Отечественной Войны, что-то сломалось в русском народе. Пропал тот энтузиазм и желание побед, то, что восхищало иностранцев ранее. Появилось буржуазное желание хоть малость прожить в покое и без битв. Но желание это было как обычно у отцов, а вылилось это желание в детях. Отцы желали дожить, а дети приняли доживание как основную программу жизни. И именно отсюда получился послевоенный СССР.
Нет, там было много конечно пассионариев, но и людей, уставших от жизни, тоже было много. И это были не фронтовики, они-то были, выжившие, живчики. Это были их дети и внуки.
Вы вообще представляете, сколько было алкашни в 50-80-х годах? Тучи. Они клубились у магазинов. А что? Квартиру не пропьёшь, работу государство даст(а значит и доход).
Эти люди исчезли в 90-е - их развели бандиты, они умерли от палёного спирта и прочее. Они были не пишущие, поэтому не оставили след в истории нации…
Итак, мы вроде про Ивана?
Сельский механизатор в 60-70-е сложился не такой, как блажилось Ленину…Или Сталину. Или ёщё кому. Это была с одной стороны, реинкарнация кулака: мужик, зарабатывающий в сезон на жигули, домовитый, жадный, себе на уме, полный дом (из кирпича 2-3 этажа)и тд.
С другой стороны, вечно пьяный пролетарий.
Иногда эти стороны совмещались в одном человеке, чаще - были порознь. В случае Ивана - именно порознь. Предки мои, бабушки и дедушки, в целом трезвые и работящие люди, были настроены против пьяниц, кои, как я выше писал, заполонили уж СССР. Поэтому с дядей Ваней дружить мне, приезжему мальчику из Москвы, десяти лет, было запрещено. Однако
В 1972-73-м, не помню, помню, что ещё до рождения младшего моего брата мне разрешили(дедушка разрешил) провести в жарком июле один рабочий день в кабине трактора у дяди Вани. Уж не знаю почему, но жарким ставропольским утром я сел в кабину трактора вместе с дядей Ваней и поехал вначале на площадь внутри села, где базировалась техника и механизаторы получали дневное задание.
Дядя Ваня, тогда лет около сорока пяти(о, Господи! Где мои сорок пять лет?) , с помятым утренним лицом, которое мне казалось похожим на кирпич, приветливо улыбаясь посадил меня на широкое сидение трактора и мы начали движение вначале на общий сбор.
Дед, очень суровый человек, мне сказал,:
- Если он будет выпивать, спрыгивай с трактора и беги домой.
Я в общем был готов бежать. Однако… Мы приехали та ту тусовку тракторов и тогда к Ивану Афанасьевичу стали приставать коллеги:
- Иван! Ну идём!
Он отвечал:
- Племянничек со мной! Ты посмотри, какой хорошенький!
Ему:
-Иван, пойдём! Иван!!
Дядя Ваня посмотрел на меня, спросил:
- Не скажешь ли ты дедушке?
Мне было невыносимо стыдно в этот момент.
Я сказал - нет. Иван Афанасьевич удалился на пару минут и значительно более бодрым вновь сел за штурвал…
Потом мы с ним… нет, не пахали. Какая пахота в июле? Что-то делали.
Потом он отвёз меня домой, вновь попросив ничего не говорить дедушке.
А потом дед спросил, не пил ли Иван.
Я ответил - нет.
Мне до сих пор невыносимо стыдно, но сдать человека, преломившего со мной хлеб(трактор), я не могу ни тогда, ни сейчас.