За что я на дух не переношу Токареву-Зильберштейн
За то, что эта тупая чавкающая свинья, выучив буквы русского алфавита, повсюду гордо выдает себя за русскую писательницу.
Хвастется своей принадлежностью к Русской литературе.
Оставаясь при этом жирной свиньей, умеющей складывать буквы только в примитивнейшие предложения.
Даже бывший полит-обозреватель Генрих Боровик в сравнении с ней-титан нравственности и гигант мысли.
У старых баб в конце жизни, весь путь отражается на лице.
У Зильберштейн-Токаревой на морде нарисовалось только корыто с питательным обратом, у которого она хрюкает,
и нерегулярные случки с такими же хрюкающими подсвинками из богэмы.
Во время перестройки Союз писателей тоже закачался и раздробился на мелкие союзы.
Литературные генералы ушли в отставку, ходили слухи, что главный бабуин Балакин торгует на базаре солеными огурцами.
Жена закатывает в банки, а он реализует. Ничего стыдного.
Гораздо позорнее сидеть в президиуме, зевать бровями и возглавлять никому не нужное собрание.
Несколько писателей, не больше десятка, оказались конвертируемы. Я тоже попала в эту первую десятку.
Меня пригласили на Франкфуртскую ярмарку.
Я имела большой успех, как Наташа Ростова на первом балу.
Мое тщеславие пело и плясало, приятно быть востребованной.
Однако я понимала, что внимание ко мне - это не что иное, как внимание к собственной прибыли.
Если я сейчас упаду и умру, через меня переступят и побегут к следующему автору, которого можно купить за копейки, а потом выгодно продать.
Звериный оскал капитализма.
Но и у социализма оскал не менее звериный.
Я заключила договор со швейцарским издательством.
Получила деньги. Построила дом на земле и купила шубу.
А в придачу купила юбку и сапоги и подарки своим близким и далеким.
В сорок пять я впервые оделась по своему вкусу, а не в обноски спекулянтов.
Для меня эти лихие годы оказались временем «сбычи мечт».
Сбылись мои приоритеты, а именно: деньги, любовь и власть.
Любовь всегда была при мне.
Я хронически любила своих детей и свою профессию.
Желательно, конечно, любить мужчину, но, как гласит английская пословица: «Чтобы красиво подраться, надо двое».
Чтобы сложить счастье, надо двое, а мне попадались либо сволочи, либо стебли от одуванчиков.
Я притягивала к себе слабых.
Зависеть удобно только от себя. Как сказал Маркес: «Самый честный союз - это союз с одиночеством».
Однажды меня пригласили в Уфу на форум интеллигенции.
Я уже писала об этом. Надо было лететь в Уфу на один день.
Гостиница не предусматривалась, гонорар не предусматривался.
Просто прилететь в Уфу, и прямо с самолета - на радио, потом на телевидение,
оттуда - выступать перед студентами, потом встреча с интеллигенцией, короткое чаепитие - и назад.
На самолете.
Я выслушала предложение и отказалась.
Каким надо быть идиотом, чтобы бесплатно метаться по Уфе, как заяц во хмелю, и два раза взлетать и садиться на отечественном самолете…
Мне позвонил руководитель этой поездки, главный бабуин.
Я его глубоко уважала и не смогла сказать нет.
Я подумала: всего один день. От меня не убудет.
Я приехала в аэропорт и увидела в центре зала группу писателей.
И обомлела.
Старые люди в старых одеждах.
Хлам. Седые головы, желтые лица, дубленки на искусственном меху, плащи из клеенки.
При этом состав - звездный: философы, критики, живые классики.
Во что превратило их время…
Посреди зала стоял табунок холстомеров, откинутых за пределы игрового поля.
Мне стало стыдно за свою шубу.
Выделяться - нескромно и даже отвратительно. Но куда денешься? Не уходить же обратно.
Самолет взлетел и тут же разгерметизировался. Летающий гроб.
Пришлось вернуться обратно в этот же аэропорт.
- Сели, - с облегчением сказала я Генриху Боровику.
- Сели, - согласился он. - Только где?
Он был уверен, что мы уже разбились и сели на том свете.
Я не сдавала багаж и тихо, по-английски покинула делегацию.
Вышла на улицу.
Обернувшись, я увидела через стеклянную дверь, как вся делегация поднимается по лестнице в зал ожидания.
Будут ждать, когда починят самолет.
Что их гонит? За чем они устремляются за тридевять земель на скомпрометированном самолете?
Потом поняла: за собой.
Они хотят прокричать свои ценности, которые они накопили за жизнь.
Они хотят быть не в ауте, а в центре поля, играть свою игру.
Совсем недавно им внимала вся страна, а сейчас это никому не интересно.
Они замкнулись в своем самолюбии, но им необходимо крикнуть: «Я царь еще!»
И за этим они летят в Уфу. И не жаль им здоровья, не надо денег. Святые люди.
Еще в самолете я обратила внимание на политика из Дагестана.
Он сидел в кресле и готовился к докладу.
Когда стало известно, что самолет технически неисправен, он не поднял головы от блокнота, продолжал накидывать тезисы.
Особое кавказское достоинство: не обнаружить страха перед смертельной опасностью.
Разобьемся - значит, такова воля Аллаха.
Не попрешь ведь против Всевышнего.
Даже в период смуты такие люди не теряют своей человеческой сущности.
Им - спокойно. И с ними - спокойно.
Я возвращалась на такси домой. За окном мела поземка. Декабрь.
Я жадно всматривалась в то, что за окном. У меня было чувство, будто я спаслась, выскочила из горящего дома и живу дальше.
Когда я вернулась, мне открыла домработница.
Она меня не ждала.
У нее были свои планы на мое отсутствие.
Я явилась как с неба в прямом и переносном смысле.
У домработницы покривилась морда. Голые сиськи висели до пупа. Собралась мыться.
Я для нее - нефтяная скважина, которую хорошо бы выкачать до дна.
Ее интересует только прибыль, как и западных издателей, а я сама как таковая не нужна ей тыщу лет, и, если бы я грохнулась с самолетом, она собрала бы свои шмотки, прихватила мои и пошла искать следующую нефтяную скважину.
А что бы я хотела? Преданности и любви за свои деньги.
Но любовь за деньги не бывает.
Любовь - только за любовь. И преданность - только за преданность.
Хвастется своей принадлежностью к Русской литературе.
Оставаясь при этом жирной свиньей, умеющей складывать буквы только в примитивнейшие предложения.
Даже бывший полит-обозреватель Генрих Боровик в сравнении с ней-титан нравственности и гигант мысли.
У старых баб в конце жизни, весь путь отражается на лице.
У Зильберштейн-Токаревой на морде нарисовалось только корыто с питательным обратом, у которого она хрюкает,
и нерегулярные случки с такими же хрюкающими подсвинками из богэмы.
Во время перестройки Союз писателей тоже закачался и раздробился на мелкие союзы.
Литературные генералы ушли в отставку, ходили слухи, что главный бабуин Балакин торгует на базаре солеными огурцами.
Жена закатывает в банки, а он реализует. Ничего стыдного.
Гораздо позорнее сидеть в президиуме, зевать бровями и возглавлять никому не нужное собрание.
Несколько писателей, не больше десятка, оказались конвертируемы. Я тоже попала в эту первую десятку.
Меня пригласили на Франкфуртскую ярмарку.
Я имела большой успех, как Наташа Ростова на первом балу.
Мое тщеславие пело и плясало, приятно быть востребованной.
Однако я понимала, что внимание ко мне - это не что иное, как внимание к собственной прибыли.
Если я сейчас упаду и умру, через меня переступят и побегут к следующему автору, которого можно купить за копейки, а потом выгодно продать.
Звериный оскал капитализма.
Но и у социализма оскал не менее звериный.
Я заключила договор со швейцарским издательством.
Получила деньги. Построила дом на земле и купила шубу.
А в придачу купила юбку и сапоги и подарки своим близким и далеким.
В сорок пять я впервые оделась по своему вкусу, а не в обноски спекулянтов.
Для меня эти лихие годы оказались временем «сбычи мечт».
Сбылись мои приоритеты, а именно: деньги, любовь и власть.
Любовь всегда была при мне.
Я хронически любила своих детей и свою профессию.
Желательно, конечно, любить мужчину, но, как гласит английская пословица: «Чтобы красиво подраться, надо двое».
Чтобы сложить счастье, надо двое, а мне попадались либо сволочи, либо стебли от одуванчиков.
Я притягивала к себе слабых.
Зависеть удобно только от себя. Как сказал Маркес: «Самый честный союз - это союз с одиночеством».
Однажды меня пригласили в Уфу на форум интеллигенции.
Я уже писала об этом. Надо было лететь в Уфу на один день.
Гостиница не предусматривалась, гонорар не предусматривался.
Просто прилететь в Уфу, и прямо с самолета - на радио, потом на телевидение,
оттуда - выступать перед студентами, потом встреча с интеллигенцией, короткое чаепитие - и назад.
На самолете.
Я выслушала предложение и отказалась.
Каким надо быть идиотом, чтобы бесплатно метаться по Уфе, как заяц во хмелю, и два раза взлетать и садиться на отечественном самолете…
Мне позвонил руководитель этой поездки, главный бабуин.
Я его глубоко уважала и не смогла сказать нет.
Я подумала: всего один день. От меня не убудет.
Я приехала в аэропорт и увидела в центре зала группу писателей.
И обомлела.
Старые люди в старых одеждах.
Хлам. Седые головы, желтые лица, дубленки на искусственном меху, плащи из клеенки.
При этом состав - звездный: философы, критики, живые классики.
Во что превратило их время…
Посреди зала стоял табунок холстомеров, откинутых за пределы игрового поля.
Мне стало стыдно за свою шубу.
Выделяться - нескромно и даже отвратительно. Но куда денешься? Не уходить же обратно.
Самолет взлетел и тут же разгерметизировался. Летающий гроб.
Пришлось вернуться обратно в этот же аэропорт.
- Сели, - с облегчением сказала я Генриху Боровику.
- Сели, - согласился он. - Только где?
Он был уверен, что мы уже разбились и сели на том свете.
Я не сдавала багаж и тихо, по-английски покинула делегацию.
Вышла на улицу.
Обернувшись, я увидела через стеклянную дверь, как вся делегация поднимается по лестнице в зал ожидания.
Будут ждать, когда починят самолет.
Что их гонит? За чем они устремляются за тридевять земель на скомпрометированном самолете?
Потом поняла: за собой.
Они хотят прокричать свои ценности, которые они накопили за жизнь.
Они хотят быть не в ауте, а в центре поля, играть свою игру.
Совсем недавно им внимала вся страна, а сейчас это никому не интересно.
Они замкнулись в своем самолюбии, но им необходимо крикнуть: «Я царь еще!»
И за этим они летят в Уфу. И не жаль им здоровья, не надо денег. Святые люди.
Еще в самолете я обратила внимание на политика из Дагестана.
Он сидел в кресле и готовился к докладу.
Когда стало известно, что самолет технически неисправен, он не поднял головы от блокнота, продолжал накидывать тезисы.
Особое кавказское достоинство: не обнаружить страха перед смертельной опасностью.
Разобьемся - значит, такова воля Аллаха.
Не попрешь ведь против Всевышнего.
Даже в период смуты такие люди не теряют своей человеческой сущности.
Им - спокойно. И с ними - спокойно.
Я возвращалась на такси домой. За окном мела поземка. Декабрь.
Я жадно всматривалась в то, что за окном. У меня было чувство, будто я спаслась, выскочила из горящего дома и живу дальше.
Когда я вернулась, мне открыла домработница.
Она меня не ждала.
У нее были свои планы на мое отсутствие.
Я явилась как с неба в прямом и переносном смысле.
У домработницы покривилась морда. Голые сиськи висели до пупа. Собралась мыться.
Я для нее - нефтяная скважина, которую хорошо бы выкачать до дна.
Ее интересует только прибыль, как и западных издателей, а я сама как таковая не нужна ей тыщу лет, и, если бы я грохнулась с самолетом, она собрала бы свои шмотки, прихватила мои и пошла искать следующую нефтяную скважину.
А что бы я хотела? Преданности и любви за свои деньги.
Но любовь за деньги не бывает.
Любовь - только за любовь. И преданность - только за преданность.