Поминальные сороковины
Без мала за неделю привезли в Осиному Дарью Никитишну поминальны столы
уряжать. Приходилось теперь знаменитой заволжской поварихе иное дело
обделывать, не то, что было на именинах, и не то, что было на похоронах. Не
ждали к Патапу Максимычу ни Снежковых, ни других гостей; которым бы надо
было городские столы уряжать, уставлять их яствами затейными, дорогими
напитками заморскими; нужно теперь Никитишне учредить трапезу по старине,
как от дедов, от прадедов поминальные тризны справлять заповедано. А время
такое подошло, что мирским надо стряпать рыбное, а келейным сухоядение. Шли
Петровки - голодный пост... Никитишна лицом себя в грязь не ударила - столы
на славу учредила. Ста два окрестных крестьян на поминки сошлось, для них
еще с вечера на улице столы были поставлены.
И для крестьян, и для почетных гостей кутьи наварили, блинов напекли,
киселя наготовили... Кутья на всех одна была, из пшена сорочинского с
изюмом да с сахаром; блины в семи печах пеклись, чтобы всем достались
горяченькие: в почетны столы пекли на ореховом масле, в уличные - на
маковом, мирским с икрой да со снетками, скитским с луком да с солеными
груздями. Кисели готовила Никитишна разные: почетным гостям - пшеничные с
миндальном молоком, на улицу - овсяные с медовой сытой. Стерляжья уха на
красный стол сварилась жирная, янтарная; тертые растегаи вышли
диковинные...
Опричь того, сготовила Никитишна ботвинье борщевое с донским балыком
да со свежей осетриной, двухаршинные сочные кулебяки, пироги подовые с
молоками да с вязигой, пироги долгие с тельным из щуки, пироги вислые с
семгой да с гречневой кашей, судаки под лимоны, белужью тёшку с хреном да с
огурцами, окуней в рассоле, жареных лещей с карасями, оладьи с медом,
левашники с малиновым вареньем... А келейницам похлебка была из тебеки
"Тыква" со свежими грибами, борщ с ушками, вареники с капустой, тертый
горох, каравай с груздями, пироги с зеленым луком, да хворосты и оладьи,
дыни в патоке и много другой постной яствы.
Ранним утром, еще летнее солнце в полдерево стояло, все пошли-поехали
на кладбище. А там Настина могилка свежим изумрудным дерном покрыта и
цветики на ней алеют. А кругом земля выровнена, утоптана, белоснежным
речным песком усыпана. Первыми на кладбище пришли Матренушка с канонницей
Евпраксеей, принесли они кутью, кацею с горячими углями да восковые свечи.
Чинно, стройно, благолепно справили службу. Положив семипоклонный
начал и поклонясь до земли перед могилой, Манефа надела соборную мантию,
выпрямилась во весь рост и при общем молчаньи величаво проговорила :
- За молитв святых отец наших, господи Исусе Христе, сыне божий,
помилуй нас.
И запели канон за единоумершую . Далеко по свежему утреннему воздуху
разносились стройные голоса певчей стаи, налаженной Васильем Борисычем и
управляемой Марьей головщицей. Тишь стояла невозмутимая; дым ладана прямым
столбом вился кверху, пламя на свечах не колебалось. Ни говором людей, ни
шумом деревьев не нарушалось заунывное пенье, лишь порой, всхлипывала
Аксинья Захаровна да звонко заливались жаворонки в сияющем поднебесье.
Патап Максимыч все время стоял возле Манефы, поникнув
головою. Раза два левым рукавом отер он слезу...
Все глядели на украшенную цветами могилу, никто не взглядывал по сторонам.
Василий Борисыч, вздохнул и громко подтянул аллилуию.
По отпусте, приникнув лицом к дочерниной могиле, зарыдала Аксинья
Захаровна; завела было голосом и Параша, да как-то не вышло у ней
причитанья, она и замолкла... Приехавшая без зова на поминки знаменитая
плачея Устинья Клещиха с двумя вопленницами завела поминальный плач, пока
поминальщики ели кутью на могиле.
Уж ты слышишь ли, мое милое дитятко,
Моя белая лебедушка?
Уж ты видишь ли из могилушки
Свою матушку родную?
Дождалась ты меня, горегорькую,
Собралась я к тебе в гости скорешенько,
Не на конях я к тебе приехала,-
Прибежала на своих резвых ноженьках,
Мои скорые ноженьки не тянутся,
Белы рученьки не вздымаются,
Очи ясные не глядят на белый свет!..
И мне нету ласкового словечушка,
И мне нету теплого заветерья!
Не ясен день без красного солнышка,
Не весело жить без милой доченьки!..
Что сумнилася моя головушка,
Что сумнилася-сокрушилася?
С кем раздумать мне думу крепкую,
С кем размыкать мне горе горькое,
От кого услышать слово ласковое?
О том голова моя посумнилася,
Посумнилася, победная, сокрушилася.
Что шатаюсь я на свете, победна головушка,
Середь добрых людей, как травинушка,
Как травинушка-сиротинушка.
Что же спишь ты, моя белая лебедушка,
Что же спишь ты, не просыпаешься?
Сокрепила ты свое сердечушко
Крепче каменя горючего.
И нигде-то я тебя, голубушку, не увижу,
Голосочка твоего звонкого не услышу!
Пропели вопленницы плачи, раздала Никитишна нищей братии "задушные
поминки" (Милостыня, раздаваемая по рукам на кладбище или у ворот дома, где
справляют поминки.), и стали с кладбища расходиться. Долго стоял Патап
Максимыч над дочерней могилой, грустно качая головой, не слыша и не видя
подходивших к нему. Пошел домой из последних.
Совсем обутрело, когда воротились с кладбища в деревню. Работники,
деревенские мужики, бабы, девки и подростки гурьбой привалили к уличным
столам и суетливо, но без шума, безо всяких разговоров, заняли места в
ожиданьи чары зелена вина, кутьи, блинов, киселя и иного поминального
брашна. Мать Аркадия, две старицы и плачея Устинья Клещиха выносили четыре
большие блюда и стали разносить на них кутью по народу. Каждый чинно брал
ложку, крестился и поминал покойницу сладкою кутьею. Искусная в писании
уставщица мать Аркадия, став посреди народа, громко начала поучать людей,
что такое кутья означает.
- Кутья благоверная - святым воня благоуханная,- истово говорила она,-
святии бо не пиют, не едят, токмо вонею и благоуханием сыти суть.
Благочестно, со страхом вкушайте сию святыню, поминая новопреставленную
рабу божию девицу Анастасию. Добре держит святая церковь в четыредесятый
день по преставлению кутию поставляти и над нею память по усопших творити.
Того ради уставлено в сороковой день память о мертвом творити, что в сей
день душа, пройдя мытарства злых миродержателей, воздушных
мытареначальников, истязателей же и обличителей земных дел ея, святыми
ангелами ко престолу господню приводима бывает. И тогда или оправдана
бывает и освободится от сонмов нечистых духов, или же осуждена и заключена
в оковы, и возьмется демонами, да не узрит славы божией. Сие есть первый
суд, предварение страшного суда Христова. Помолитесь же, православные, о
душе новопреставленной девицы Анастасии, да упразднится прегрешений ея
рукописание, да простятся грехи ея вольные и невольные и да внидет она в
радость господа своего. Аминь.
С умиленьем слушал народ красноглаголивую келейницу. Старушки
всхлипывали, другие только вздыхали, все стояли безмолвно. Только
беспокойный народ - ребятишки, держась ручонками за матерние подолы,
пересмеивались меж собой во время проповеди, иные даже перебранивались, но
вскоре унимались под невидимыми миру родительскими кулаками.
Вином обносить стали. Обносили старик Пантелей да новый приказчик
Григорий Филиппыч. Они ж непьющих баб и девок ренским потчевали. Вынесли
постные блины со снетками. Принялся за них народ со крестом да с молитвой,
с пожеланьем покойнице небесного царства. Подали щи с головизной, на вторую
перемену ставили свекольник с коренной рыбой, а на третью - пироги с
гречневой кашей и соминой, да смачную ячную кашу с маковым маслом, в конце
стола овсяный кисель с сытой медовой. А вином, как всегда водилось у Патапа
Максимыча, обносили по трижды, а пиво и сыченая брага в деревянных жбанах
на столах стояли - сколько кто хочет, столько и пей.
Крестясь и поминаючи покойницу, низкими поклонами поблагодарив хозяев,
тихо народ разошелся. Чапуринские стряпухи убрали посуду, работники столы и
скамьи на двор унесли; улица опустела... По сеням, по клетям, да по
сенницам улеглись мужики и бабы деревни Осиповки поспать-отдохнуть после
сытного обеда. Девки с ребятишками - в лес по грибы да по ягоды. Пришлые
поминальщики, направляясь к своим деревням, разбрелись по разным дорогам.
А хозяева и гости, воротясь с кладбища в дом Патапа Максимыча,
отправились прямо в моленну. Там передо всеми иконами горели пудовые
ослопные (Старинное слово: свеча, величиной в ослоп. А ослоп в лесах на
севере и доселе означает дубину, стяг. ) свечи, а в средине стоял крытый
черным бархатом с серебряными галунами аналогий, на нем фарфоровое блюдо с
узорочно разукрашенною цукатами кутьею. Облачась в соборную мантию, Манефа
стала перед нею и замолитвовала. Пропели литию. Игуменья отведала кутьи,
поминая покойницу, и, взяв блюдо на руки, обратилась к предстоящим. Один за
другим подходили к ней и вкушали кутию...
Напившись чаю, за столы садились. В бывшей Настиной светлице села
Манефа с соборными старицами, плачея Устинья Клещиха с вопленницами да еще
кое-кто из певчих девиц, в том числе, по приказу игуменьи, новая ее
наперсница Устинья Московка. Мирские гости расселись за столы,
расставленные по передним горницам. Там рыбными яствами угощал их Патап
Максимыч, а в Настиной светлице села с постниками Аксинья Захаровна и
угощала их уставным сухояденьем.
За поминальными обедами беседы не ведутся: пьют, едят во славу божию в
строгом молчанье.
В конце обеда, после поминального киселя, встали гости из-за трапезы и
опять пошли в моленную. Там вместо аналогия стоял большой стол, крытый
браной камчатной скатертью, а на нем ставлена была фарфоровая миса с
"тризной" и пустые стаканы по числу гостей. Надев соборную мантию, Манефа
замолитвовала, а девицы заупокойную стихеру шестого гласа запели:
"Создателю и творче, зиждителю и избавителю, ослаби, отпусти, Христе боже".
А пели демеством. Василий Борисыч нарочно девиц т ой стихере обучил,
собираясь ехать в Осиповку на сорочины.
Про эту стихеру на Керженце в лесах до тех пор не слыхивали (Полной
заупокойной стихеры "Создателю и творче" ни в одной старопечатной книге
нет. Только в "уставе" сказано: "По сем восстав от трапезы поем: "Создателю
и творче", но дальше ни одного слова текста стихеры не напечатано. Это
некоторых ревнителей на Керженце вводило в немалое сомненье, пока не был
привезен из Москвы полный текст поминальной стихеры. Он находится только в
рукописных крюковых певчих книгах XVII столетия, довольно редких.).
Всем она очень понравилась, и все много благодарили Василия Борисыча,
что такую хорошую стихеру вывез из Москвы на Керженец... А во время пения
той стихеры Никитишна серебряным ковшом тризну по стаканам разливала. И
пили во славу божию, крестясь и поминая за упокой рабу божию девицу
Анастасию. Тем сорочины и кончились.
* * *
Из моленной после трапезы отдохнуть разошлись.