Лес и болота
В лесах работают только по зимам. Летней порой в дикую глушь редко кто
заглядывает. Не то что дорог, даже мало-мальски торных тропинок там
вовсе почти нет; зато много мест непроходимых... Гниющего валежника
пропасть, да, кроме того, то и дело попадаются обширные глубокие болота, а
местами трясины с окнами. вадьями и чарусами... Это страшные,
погибельные места для небывалого человека. Кто от роду впервой попал в
неведомые лесные дебри - берегись - гляди в оба!..
Вот на несколько верст протянулся мохом поросший кочкарник. Саженными
пластами покрывает он глубокую, чуть не бездонную топь. Это "мшава", иначе
моховое болото. Поросло оно мелким, чахлым лесом, нога грузнет в мягком
зыбуне, усеянном багуном, звездоплавкой, мозгушей, лютиком и белоусом
(Болотные растения: багун - andromeda; звездоплавка - callitorice; мозгуша
- geranium sylvaticum; лютик - aconitum; белоус - nardis stricta.). От
тяжести идущего человека зыбун ходенем ходит, и вдруг иногда в двух, трех
шагах фонтаном брызнет вода через едва заметную для глаза продушину. Тут
ходить опасно, разом попадешь в болотную пучину и пропадешь не за
денежку... Бежать от страшного места, бежать скорей, без оглядки, если не
хочешь верной погибели... Чуть только путник не поберегся, чуть только по
незнанию аль из удальства шагнул вперед пять, десять шагов, ноги его
начнет затягивать в жидкую трясину, и если не удастся ему поспешно и
осторожно выбраться назад, он погиб...
Бежать по трясине - тоже беда... Вот светится маленькая полынья на
грязно-зеленой трясине. Что-то вроде колодца. Вода с берегами вровень. Это
"окно". Беда оступиться в это окно - там бездонная пропасть. Не в пример
опасней окон "вадья" - тоже открытая круглая полынья, но не в один десяток
сажен ширины. Ее берега из топкого торфяного слоя, едва прикрывающего воду.
Кто ступит на эту обманчивую почву, нет тому спасенья. Вадья как
раз засосет его в бездну.
Но страшней всего "чаруса". Окно, вадью издали можно заметить и обойти
- чаруса неприметна. Выбравшись из глухого леса, где сухой валежник и
гниющий буреломник высокими кострами навалены на сырой, болотистой почве,
путник, вдруг, как бы по волшебному мановенью, встречает перед
собой цветущую поляну. Она так весело глядит на него, широко, раздольно
расстилаясь середи красноствольных сосен и темнохвойных елей. Ровная,
гладкая, она густо заросла сочной, свежей зеленью и усеяна крупными
бирюзовыми незабудками, благоуханными белыми кувшинчиками, полевыми
одаленями и ярко-желтыми купавками (Болотные растения из породы
ненюфаров (nymphea). Луговина так и манит к себе путника: сладко на
ней отдохнуть усталому, притомленному, понежиться на душистой, ослепительно
сверкающей изумрудной зелени!.. Но пропасть ему без покаяния, схоронить
себя без гроба, без савана, если ступит он на эту заколдованную поляну.
Изумрудная чаруса, с ее красивыми благоухающими цветами, с ее сочной,
свежей зеленью - тонкий травяной ковер, раскинутый по поверхности
бездонного озера. По этому ковру даже легконогий заяц не сигает, тоненький,
быстрый на бегу горностай не пробежит. Из живой твари только и прыгают по
ней длинноносые голенастые кулики, ловя мошек и других толкунов, что о
всякую пору и днем и ночью роями вьются над лесными болотами... Несметное
множество этих куликов - от горбоносого кроншнепа до желтобрового песчаника
- бродит, бегает и шмыгает по чарусе, но никакому охотнику никогда не
удавалось достать их.
У лесников чаруса слывет местом нечистым, заколдованным. Они
рассказывают, что на тех чарусах по ночам бесовы огни горят, ровно свечи
теплятся (Болотные огни.). А ину пору видают середи чарусы болотницу, коль
не родную сестру, так близкую сродницу всей этой окаянной нечисти:
русалкам, водяницам и берегиням... В светлую летнюю ночь сидит болотница
одна-одинешенька и нежится на свете ясного месяца... и чуть завидит
человека, зачнет прельщать его, манить в свои бесовские объятья... Ее
черные волосы небрежно раскинуты по спине и по плечам, убраны осокой и
незабудками, а тело все голое, но бледное, прозрачное, полувоздушное. И
блестит оно и сквозит перед лучами месяца... Из себя
болотница такая красавица, какой не найдешь в крещеном миру, ни в
сказке сказать, ни пером описать. Глаза - ровно те незабудки, что рассеяны
по чарусе, длинные, пушистые ресницы, тонкие, как уголь, черные брови...
только губы бледноваты, и ни в лице, ни в полной, наливной груди, ни во
всем стройном стане ее нет ни кровинки. А сидит она в белоснежном цветке
кувшинчика с котел величиною... Хитрит, окаянная, обмануть, обвести хочется
ей человека - села в тот чудный цветок спрятать гусиные свои ноги с черными
перепонками. Только завидит болотница человека - старого или малого - это
все равно,- тотчас зачнет сладким тихим голосом, да таково жалобно, ровно
сквозь слезы молить-просить вынуть ее из болота, вывести на белый свет,
показать ей красно солнышко, которого сроду она не видывала. А сама
разводит руками, закидывает назад голову, манит к себе на пышные перси того
человека, обещает ему и тысячи неслыханных наслаждений, и груды золота, и
горы жемчуга перекатного... Но горе тому, кто соблазнится на нечистую
красоту, кто поверит льстивым словам болотницы: один шаг ступит по
чарусе, и она уже возле него: обвив беднягу белоснежными прозрачными
руками, тихо опустится с ним в бездонную пропасть болотной пучины... Ни
крика, ни стона, ни вздоха, ни всплеска воды. В безмолвной тиши не
станет того человека, и его могила на веки веков останется никому не
известною. А тех, кто постарей, иным способом залучает в чарусу нечистая
сила... Старец-пустынник подойдет к пожилому человеку,
сгорбленный, изможденный, постный, железные вериги у него на плечах, только
креста не видно. И зачнет он вести умильную беседу о пустынном житии, о
посте и молитве, но спасова имени не поминает - тем только и можно опознать
окаянного... И зачарует он человека и станет звать его отдохнуть на малое
время в пустынной келье... Глядь, ан середи чарусы и в самом деле
келейка стоит, да такая хорошенькая, новенькая, уютная, так вот и манит
путника зайти в нее хоть на часочек... Пойдет человек с пустынником по
чарусе, глядь, а уж это не пустынник, а седой старик с широким
бледно-желтым лицом, и уж не тихо, не чинно ведет добрую речь, а хохочет во
всю глотку сиплым хохотом... То владыко чарусы - сам болотняник. Это он
хохочет, скачет, пляшет, веселится, что успел заманить не умевшего
отчураться от его обаяний человека; это он радуется, что завлек крещеную
душу в холодную пучину своего синего подводного царства... Много, много
чудес рассказывают лесники про эти чарусы... Что там не бывает! Недаром
исстари люди толкуют, что в тихом омуте черти водятся, а в лесном болоте
плодятся...
Не одни вадьи и чарусы, не одна окаянная сила пугает лесников в летнюю
пору. Не дают им работать в лесах другие враги... Мириады разнообразных
комаров, от крошечной мошки, что целыми кучами забивается в глаза, в нос
и уши, до тощей длинноногой караморы, день и ночь несметными роями толкутся
в воздухе, столбами носятся над болотами и преследуют человека
нестерпимыми мученьями... Нет ему покоя от комариной силы ни в знойный
полдень, ни прохладным вечером, ни темной ночью, только и отрада в
дождливую погоду. Даже на дымных смоляных казанах и на скипидарных заводах
иначе не спят, как на подкурах, не то комары заедят до полусмерти. Врывают
для того в землю толстые жерди вышиной сажени по три и мостят на них для
спанья полати; под теми полатями раскладывают на земле огонь - курево
отгоняет комариную силу. Так и спят в дыму прокопченные насквозь бедняги,
да и тут не всегда удается им отделаться от мелких несносных мучителей... А
кроме того, овод, слепни, пауты и страшный бич домашних животных строка
(Строка - oestris. Иные смешивают строку со слепнями и паутами (tabanus), с
которыми имеет она наружное сходство. Но строка совсем другое насекомое,
она водится в лесах и залетает в соседние поля только в таком случае, если
там пасется скот. Одни строки не летают, но всегда в рое слепней.).
Одной строке достаточно залететь в рой слепней, вьющихся над конями,
чтобы целая тройка, хоть и вовсе притомленная, закусив удила, лягаясь
задними ногами и отчаянно размахивая по воздуху хвостами, помчалась зря,
как бешеная, сломя голову... Залетит строка в стадо - весь скот
взбесится, поднимет неистовый рев и, задрав хвосты, зачнет метаться во все
стороны... Бедные лоси и олени пуще всех терпят мученье от этой строки. Она
садится на ноги, на спину или на бока животного и прокусывает кожу.
Раны загноятся, и строка кладет в них свои яйца. На следующую весну из яиц
выходят личинки и насквозь проедают кожу бедного животного. В то время лось
переносит нестерпимые муки, а строка снова режет свежие места его кожи и
снова кладет туда яйца. Шкура, снятая со зверя, убитого летом или осенью,
никуда не годится, она усеяна круглыми дырами в пятиалтынный и
больше. Единственное спасенье бедных зверей от строки, если они, понурив
головы и дрожа всем телом, добредут до озера либо речки... Свежего воздуха,
идущего от студеной воды, строка боится... Да что толковать про беззащитных
оленей и лосей, сам косолапый боярин лесов пуще огня боится строки. За
недостатком ли лосей, по другой ли причине, строка иногда накидывается
на медведя. Забившись к Мишке в загривок в ту пору, как он линяет, начинает
она прокусывать толстую его шкуру.
Благим матом заревет лесной боярин. Напрасно отмахивается он передними
лапами - не отстанет от него строка, пока, огрызаясь и рыча на весь лес,
кувыркаясь промеж деревьев, не добежит Мишенька до воды и не погрузнет в
ней с головою. Тем только косматый царь северных зверей и спасается от
крохотного палача... Человека, слава богу, строка никогда не
трогает. Нелюдно бывает в лесах летней порою. Промеж Керженца и Ветлуги еще
лесует (Ходить в лес на работу, деревья ронить.) по нескольку топоров с
деревни, но дальше за Ветлугу к Вятской стороне и на север за Лапшангу
лесники ни ногой, кроме тех только мест, где липа растет. Липу драть,
мочало мочить можно только в соковую пору (Когда деревья в соку, то есть
весна и лето.). Зато зимой в лесах и по раменям работа кипит да
взваривает. Ронят деревья, волочат их к сплаву, вяжут плоты, тешут
сосные брусья, еловые чегени и копани (Чегень - еловое бревно от шести до
двенадцати сажен длины, идет на забойку в учугах на каспийских
и нижневолжских рыбных промыслах; копань, или кокора,- лесина с частью
корня, образующая угольник, идет на стройку судов, на застрехи кровель
крестьянских домов и на санные полозья. На санные полозья идут и
не корневые копани, а гнутые лежины.), рубят осину да березу на баклуши
(Чурка, приготовленная для токарной выделки деревянной посуды и ложек.),
колют лес на кадки, на бочки, на пересеки и на всякое другое щепное
поделье. Стук топоров, треск падающих лесин, крики лесников, ржанье лошадей
далеко разносятся тогда по лесным пустыням.
Зимой крещеному человеку в лесу и окаянного нечего бояться. С
Никитина дня вся лесная нечисть мертвым сном засыпает: и водяник, и
болотняник, и бесовские красавицы чарус и омутов - все до единого сгинут, и
становится тогда в лесах место чисто и свято... На покой христианским душам
спит окаянная сила до самого вешнего Никиты (Осенний Никита - 5 сентября,
весенний - 3 апреля.), а с ней заодно засыпают и гады земные: змеи, жабы и
слепая медяница (Слепая медяница - из породы ящериц (anguis
fragilis) медянистого цвета, почти без ног и совершенно безвредна. Но есть
змея медянка, та ядовита. Лесной народ смешивает эти две породы.), та,
что как прыгнет, так насквозь человека проскочит... Леший бурлит до
Ерофеева дня (Октября 4-го, св. Иерофея, епископа афинского, известного в
народе под именем Ерофея-Офени.), тут ему на глаза не попадайся: бесится
косматый, неохота ему спать ложиться, рыщет по лесу, ломит деревья, гоняет
зверей, но как только Ерофей-Офеня по башке лесиной его хватит,
пойдет окаянный сквозь землю и спит до Василия парийского, как весна землю
парить начнет (Апреля 12-го.). После Ерофеева дня, когда в лесах от нечисти
и бесовской погани станет свободно, ждет не дождется лесник, чтоб
мороз поскорей выжал сок из деревьев и сковал бы вадьи и чарусы, а
матушка-зима белым пологом покрыла лесную пустыню. Знает он, что месяца
четыре придется ему без устали работать, принять за топором труды немалые:
лесок сечь - не жалеть своих плеч... Да об этом не тужит лесник, каждый
день молится богу, поскорей бы господь белую зиму на черную землю сослал...
Но вот, ровно белые мухи, запорхали в воздухе пушистые снежинки,
тихо ложатся они на сухую, промерзлую землю: гуще и гуще становятся потоки
льющегося с неба снежного пуха; все белеет, и улица, и кровли домов, и
поля, и ветви деревьев. Целую ночь благодать господня на землю валит. К
утру красно-огненным шаром выкатилось на проясневшее небо солнышко и ярко
осветило белую снежную пелену. У лесников в глазах рябит от ослепительного
блеска, но рады они радешеньки и весело хлопочут, собираясь в леса
лесовать. Суетятся и навзрыд голосят бабы, справляя проводы, ревут, глядя
на них, малы ребята, а лесники ровно на праздник спешат. Ладят сани, грузят
их запасами печеного хлеба и сухарей, крупой да горохом, гуленой
(Картофель.) да сушеными грибами с репчатым луком. И вот, на скорую
руку простившись с домашними, грянули они разудалую песню и с гиканьем
поскакали к своим зимницам на трудовую жизнь вплоть до Плющихи (Марта 1-го
- Евдокии-плющихи.).
Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и
больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют
им на Покров задатки, а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут
не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать
бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется
начистоту... Зато уж чужой человек к артели в лапы не попадайся: не
помилует, оберет как липочку и в грех того не поставит.
За неделю либо за две до лесованья артель выбирает старшого: смотреть
за работой, ровнять в деле работников и заправлять немудрым хозяйством в
зимнице. Старшой, иначе "хозяин", распоряжается всеми работами, и воля
его непрекословна. Он ведет счет срубленным деревьям, натесанным брусьям,
он же наблюдает, чтобы кто не отстал от других в работе, не вздумал бы жить
чужим топором, тянуть даровщину... У хозяина в прямом подначалье
"подсыпка", паренек-подросток, лет пятнадцати либо шестнадцати. Ему не под
силу еще столь наработать, как взрослому леснику, и зато подсыпка свой
пай стряпней на всю артель наверстывает, а так же заготовкой дров, смолья и
лучины в зимницу для светла и сугрева... Он же носит воду и должен все
прибрать и убрать в зимнице, а когда запасы подойдут к концу, ехать за
новыми в деревню.
Зимница, где после целодневной работы проводят ночи лесники, - большая
четырехугольная яма, аршина в полтора либо в два глубины. В нее запущен
бревенчатый сруб, а над ней, поверх земли, выведено венцов шесть-семь
сруба. Пола нет, одна убитая земля, а потолок накатной, немножко сводом.
Окон в зимнице не бывает, да их и незачем: люди там бывают только ночью,
дневного света им не надо, а чуть утро забрезжит, они уж в лес лесовать и
лесуют, пока не наступят глубокие сумерки. И окно, и дверь, и дымволок
(Дымволок, или дымник,- отверстие в потолке или в стене черной избы для
выхода дыма.) заменяются одним отверстием в зимнице, оно
прорублено вровень с землей, в аршин вышины, со створками, над которыми
остается оконцо для дымовой тяги. К этому отверстию приставлена лестница,
по ней спускаются внутрь. Середи зимницы обыкновенно стоит сбитый из глины
кожур (Кожур - печь без трубы, какая обыкновенно бывает в черной, курной
избе. ) либо вырыта тепленка, такая же, как в овинах. Она служит и для
сугрева и для просушки одежи. Дым из тепленки, поднимаясь кверху струями,
стелется по потолку и выходит в единственное отверстие зимницы. Против
этого отверстия внизу приделаны к стене широкие нары. В переднем углу,
возле нар, стол для обеда, возле него переметная скамья (Переметная скамья,
не прикрепленная к стене, так, что сбоку приставляется к столу во время
обеда.) и несколько стульев, то есть деревянных обрубков. В другом углу
очаг с подвешенными над ним котелками для варева. Вот и вся обстановка
зимницы, черной, закоптелой, но теплой, всегда сухой и никогда не знающей,
что за угар такой на свете бывает...
Непривычный человек недолго пробудет в зимнице, а лесники ею не
нахвалятся: привычка великое дело. И живут они в своей мурье месяца по три,
по четыре, работая на воле от зари до зари, обедая, когда утро еще
не забрезжало, а ужиная поздно вечером, когда, воротясь с работы, уберут
лошадей в загоне, построенном из жердей и еловых лап возле зимницы. У людей
по деревням и красная никольщина, и веселые святки, и широкая масленица,- в
лесах нет праздников, нет разбора дням... Одинаково работают лесники и в
будни и в праздник, и, кроме подсыпки, никому из них во всю зиму домой
хода нет. И к ним из деревень никто не наезжает. В одной из таких зимниц,
рано поутру, человек десять лесников, развалясь на нарах и завернувшись в
полушубки, спали богатырским сном. Под утро намаявшегося за
работой человека сон крепко разнимает - тут его хоть в гроб клади да
хорони. Так и теперь было в зимнице лыковских лесников артели дяди
Онуфрия. Огонь в тепленке почти совсем потух. Угольки, перегорая, то
светились алым жаром, то мутились серой пленкой. В зимнице было темно и
тихо - только и звуков, что иной лесник всхрапывает, как добрая лошадь, а у
другого вдруг ни с того ни с сего душа носом засвистит.