География странствий старообрядца
Приезжали в то время к нашему отцу игумну Аркадию зарубежные старцы из молдавских монастырей, в
Питере по сборам были и возвращались восвояси. Два дня и две ночи игумен
Аркадий тайные речи вел с ними, на третий всех молодых трудников призвал
в келью к себе. Пришло нас пятнадцать человек. И стал нам сказывать отец
Аркадий про оскудение благочестивого священства, про душевный глад,
христиан постигший. А есть, говорит, в дальних странах места сокровенные,
где старая вера соблюдена в целости и чистоте. Там она, непорочная невеста
Христова, среди бусурман яка светило сияет. Первое такое место на райской
реке на Евфрате, промеж рубежей турского с персидским, другая страна за
Египтом - зовется Емакань, в земле Фиваидской, третье место за Сибирью, в
сокровенном Опоньском государстве.Вот бы, говорит отец игумен, порадеть
вам, труднички молодые, положить ваши труды на спасение всего
христианства. Поискать бы вам благодать таковую, там ведь
много древлеблагодатных епископов и митрополитов. Вывезти бы вам хоть
одного в наши российские пределы, утвердили бы мы в России корень
священства, утолили бы душевный глад многого народа. Свои бы тогда у нас
попы были, не нуждались бы мы в беглецах никоньянских... И аще исполните
мое слово - в сем мире будет вам от людей похвала и слава, а в будущем веце
от господа неизглаголанное блаженство..." Как услышал я такие глаголы,
тотчас игумну земно поклонился, стал просить его благословенья на подвиг
дальнего странства. За мной другие трудники поклонились: повеление
пославшего все готовы исполнить. Снабдил нас игумен деньгами на дорогу, дал
для памяти тетрадки, как и где искать благочестных архиереев... И пошли мы
пятнадцать человек к реке Дунаю, пришли во град Измаил, а там уж
наши христиане нас ожидают, игумен Аркадий к ним отписал до нашего приходу.
Без паспортов пропуск за Дунай был заказан, стояла на берегу великая
стража, никого без паспорта за реку не пускала. В камыши спровадили
нас христолюбцы, а оттоле ночью в рыбацких челноках, крадучись, яко тати,
на турецкую сторону мы перебрались. Тут пошли мы в славное Кубанское
войско,- то наши христиане казаки, что живут за Дунаем, некрасовцами
зовутся. Соблюли они старую веру и все преданья церковные сохранили. Хорошо
было нам жить у них и привольно. Богатейшие у них там рыбные ловли и земли
вдоволь; хлебом, виноградом, кукурузой и всяким овощем там преизобильно. А
живут те некрасовцы во ослабе: старую веру соблюдают, ни от кого в том нет
им запрету; делами своими на "кругах" заправляют, турскому султану дани не
платят, только, как война у турки зачнется, полки свои на службу
выставляют... Прожили мы у некрасовцев без мала полгода, в ихнем монастыре,
а зовется он Славой, и жили мы там в изобилье и довольстве. Еще больше тут
к нам из России путников на дальнее странство набралось - стало всего нас
человек с сорок. И поплыли мы к Царьграду по Черному морю и, поживши мало
время в Царьграде, переплыли в каюках Мраморное море и тамо опять пришли к
нашим старообрядцам, тоже к казакам славного Кубанского войска, а зовется
их станица Майносом. Оттоль пошли к райской реке Евфрату...
Смолк Яким Прохорыч. Жадно все его слушали, не исключая и Волка.
Правда, раза два задумывал он под шумок к графинам пробраться, но, заметив
следившего за ним Алексея, как ни в чем не бывало повертывал назад
и возвращался на покинутое место.
- Что ж? Дошли до Евфрата?- спросила Аксинья Захаровна.
- Из сорока человек дошло только двадцать,- продолжал паломник.-
Только двадцать!.. Зарыли остальных в песках да в горных ущельях... Десять
недель шли: на каждую неделю по два покойника!.. Голод, болезни,
дикие звери, разбойники да бусурманские народы - везде беды, везде
напасти... Но не смущалося сердце наше, и мы шли, шли да товарищей
хоронили... Безвестны могилки бедных, никому их не сыскать и некому над
ними поплакать!.. Прошли мы вдоль реки Евфрата, были меж турской
и персидской границей и не нашли старообрядцев... А смерть путников косила
да косила... Назад к Царьграду поворотили. Шли, шли и помирали... И
никому-то не хотелось лечь на чужой стороне, всякой-то про свою родину
думал и, умирая, слезно молил товарищей, как умрет, снять у него с креста
ладанку да, разрезавши, посыпать лицо его зашитою там русской землею... У
меня одного ладанки с родной земли не бывало... И встосковалось же тогда
сердце мое по матушке по России... В Царьград я один воротился,
молодые трудники все до единого пошли в мать сыру землю... Добрел до
Лаврентьева и про все рассказал отцу игумну подробно. Справил он по них
соборную панихиду, имена их записал в синодик, постенный и литейный, а дела
не покинул. Нудит опять меня: "Ступай, говорит, в Емакань, в страну
Фиваидскую, за Египет. Там беспременно найдешь епископов; недавно, говорит,
некие христолюбцы тамо бывали, про тамошнее житие нам писали". Новые
трудники на подвиг странства сыскались, опять все люди молодые, всего
двадцать пять человек...
Как бывалого человека, меня с ними послали... Тем же путем в Царьград
мы пошли, там на корабли сели и поехали по Белому морю (Архипелаг. ), держа
путь ко святому граду Иерусалиму. Были у Спасова гроба, зрели, как все
веры на едином месте служат. Отслужат свою обедню армяне, пойдут за ними
латины, на месте святе в бездушные органи играют, а за ними пойдут сирийцы
да копты, молятся нелепо, козлогласуют, потом пойдут по-своему служить
арабы, а сами все в шапках и чуть не голы, пляшут, беснуются вокруг
Христова гроба. Тут и греческие служат... Не обрели мы древлего
благочестия ни в Иерусалиме, ни в Вифлееме, ни на святой реке Иордане -
всюду пестро и развращено!.. Поплакали, видя сие, и пошли во град Иоппию;
сели на корабль, и привезли нас корабельщики во Египет. Пошли мы вверх
по реке Нилу, шли с караванами пеши, дошли до земли Фиваидской, только
никто нам не мог указать земли Емаканьской, про такую, дескать, там никогда
не слыхали... И напала на нас во Египте чума: из двадцати пяти человек
осталось нас двое... Поплыли назад в Россию, добрели до отца игумна, обо
всем ему доложили: "Нет, мол, за Египтом никакой Емакани, нет, мол,
в Фиваиде древлей веры..." И опять велел игумен служить соборную панихиду,
совершить поминовенье по усопшим, ради божия дела в чуждых странах живот
свой скончавших... А потом опять меня призывает, опять на новый подвиг
странствия посылает. "Есть, говорит, в крайних восточных пределах за
Сибирью христоподражательная древняя церковь асирского языка. Тамо в
Опоньском царстве, на Беловодье, стоит сто восемьдесят церквей без одной
церкви, да, кроме того, российских древлего благочестия церквей сорок.
Имеют те российские люди митрополита и епископов асирского поставленья. А
удалились они в Опоньское государство, когда в Москве изменение благочестия
стало. Тогда из честные обители Соловецкой да изо многих иных мест много
народу туда удалилось. И светского суда в том Опоньском государстве они не
имеют, всеми людьми управляют духовные власти. Идти тебе за
сибирские пределы искать за ними того Беловодья, доставить к нам епископа
древней веры благочестивой. А товарищи тебе готовы". Так повелел мне
игумен.
Шесть недель мы в Лаврентьевой обители пожили, ровно погостили, и
потом всемером пошли к Беловодью. Дошли в Сибири до реки Катуни и нашли там
христолюбивых странноприимцев, что русских людей за Камень в Китайское
царство переводят. Тамо множество пещер тайных, в них странники привитают,
а немного подале стоят снеговые горы, верст за триста, коли не больше, их
видно. Перешли мы те снеговые горы и нашли там келью да часовню, в ней двое
старцев пребывало, только не нашего были согласу, священства они не
приемлют. Однако ж путь к Беловодью нам указали и проводника по
малом времени сыскали... шли мы через великую степь Китайским государством
сорок и четыре дня сряду. Чего мы там не натерпелись, каких бед-напастей не
испытали; сторона незнакомая, чужая и совсем как есть пустая -
нигде человечья лица не увидишь, одни звери бродят по той пустыне. Двое
наших путников теми зверями при нашем виденье заедены были. Воды в той
степи мало, иной раз дня два идешь, хотя б калужинку какую встретить; а
как увидишь издали светлую водицу, бежишь к ней бегом, забывая усталость.
Так однажды, увидавши издали речку, побежали мы к ней водицы напиться;
бежим, а из камышей как прыгнет на нас зверь дикий, сам полосатый и
ровно кошка, а величиной с медведя; двух странников растерзал во едино
мгновенье ока... Много было бед, много напастей!.. Но дошли-таки мы до
Беловодья. Стоит там глубокое озеро да большое, ровно как море какое,
а зовут то озеро Лопонским (Лоп-Нор, на островах которого и по берегам,
говорят, живет несколько забеглых раскольников. ) и течет в него от
запада река Беловодье ''. На том озере большие острова есть, и на тех
островах живут русские люди старой веры. Только и они священства не
приемлют, нет у них архиереев, и никогда их там не бывало... прожил я в том
Беловодье без малого четыре года. Выпуску оттудова пришлым людям нету,
боятся те опонцы, чтоб на Руси про них не спознали и назад в русское
царство их не воротили... И, живучи в тех местах, очень я по России
стосковался. Думаю себе: "Пускай мне хоть голову снимут, а уйду же я от тех
опонцев в Российское царство (Ак-су - что значит по-русски белая вода.). А
там в первые три года свежаков (Новый, недавний пришлец. ) с островов на
берег великого озера не пускают, пока не уверятся, что не сбежит тот
человек во матушку во Россию. На четвертом году хозяин, у которого я
проживал в батраках, стал меня с собой брать на рыбную ловлю. И уж скажу ж
я вам, что только там за рыбная ловля! Много рек видал я на своем веку:
живал при Дунае и на тихом Дону, а матушку Волгу с верху до низу знаю, на
вольном Яике на багреньях бывал, за бабушку Гугниху пивал (Бабушка Гугниха
уральскими (прежде яицкими) казаками считается их родоначальницей. После
багренья рыбы и на всяких иных пирах первую чару там пьют за
бабушку Гугниху.), все сибирские реки мне вдосталь известны, а нигде такого
рыбного улова я не видал, как на том Беловодье!.. Кажется, как к нашим
местам бы да такие воды, каждый бы нищий тысячником в один год
сделался. Такое во всем приволье, что нигде по другим местам такого не
видно. Всякие земные плоды там в обилье родятся: и виноград и пшено
сорочинское; одно только плохо: матушки ржицы нет и в заводе... Но как
ни привольно было жить в том Беловодье, все-то меня в Россию тянуло. Взял
меня однажды Сидор - хозяин мой - на рыбную ловлю, переехали озеро, в
камышах пристали. Грешный человек, хотел его сонного побывшить''' Убить. ',
да зазрела совесть. Пьян он был на ту пору: чуть не полкувшина кумышки из
сорочинского пшена с вечера выпил; перевязал его веревками, завернул в
сети, сам бежал в степи... Три месяца бродил я, питаясь кореньями да диким
луком... Не зная дороги, все на север держал по звездам да по солнцу. На
реку, бывало, наткнешься, попробуешь броду, нет его, и пойдешь обходить ту
реку; иной раз идешь верст полсотни и больше. На сибирском рубеже стоят
снежные горы; без проводника, не зная тамошних мест, их ввек не перелезть,
да послал господь мне доброго человека из варнаков - беглый
каторжный, значит,- вывел на Русскую землю!.. Спаси его, господи, и
помилуй!
Замолчал Яким Прохорыч и грустно склонил голову. Все молчали под
впечатлением рассказа.
- Что ж, опять ты пошел в монастырь, к своему игумну? - через
несколько минут спросил у паломника Патап Максимыч.
- Не дошел до него,- отвечал тот.- Дорогой узнал, что монастырь наш
закрыли, а игумен Аркадий за Дунай к некрасовцам перебрался... Еще сведал
я, что тем временем, как проживал я в Беловодье, наши сыскали митрополита и
водворили его в Австрийских пределах. Побрел я туда. С немалым трудом и с
большою опаской перевели меня христолюбцы за рубеж австрийский, и сподобил
меня господь узреть недостойными очами святую митрополию Белой Криницы во
всей ее славе.
Питере по сборам были и возвращались восвояси. Два дня и две ночи игумен
Аркадий тайные речи вел с ними, на третий всех молодых трудников призвал
в келью к себе. Пришло нас пятнадцать человек. И стал нам сказывать отец
Аркадий про оскудение благочестивого священства, про душевный глад,
христиан постигший. А есть, говорит, в дальних странах места сокровенные,
где старая вера соблюдена в целости и чистоте. Там она, непорочная невеста
Христова, среди бусурман яка светило сияет. Первое такое место на райской
реке на Евфрате, промеж рубежей турского с персидским, другая страна за
Египтом - зовется Емакань, в земле Фиваидской, третье место за Сибирью, в
сокровенном Опоньском государстве.Вот бы, говорит отец игумен, порадеть
вам, труднички молодые, положить ваши труды на спасение всего
христианства. Поискать бы вам благодать таковую, там ведь
много древлеблагодатных епископов и митрополитов. Вывезти бы вам хоть
одного в наши российские пределы, утвердили бы мы в России корень
священства, утолили бы душевный глад многого народа. Свои бы тогда у нас
попы были, не нуждались бы мы в беглецах никоньянских... И аще исполните
мое слово - в сем мире будет вам от людей похвала и слава, а в будущем веце
от господа неизглаголанное блаженство..." Как услышал я такие глаголы,
тотчас игумну земно поклонился, стал просить его благословенья на подвиг
дальнего странства. За мной другие трудники поклонились: повеление
пославшего все готовы исполнить. Снабдил нас игумен деньгами на дорогу, дал
для памяти тетрадки, как и где искать благочестных архиереев... И пошли мы
пятнадцать человек к реке Дунаю, пришли во град Измаил, а там уж
наши христиане нас ожидают, игумен Аркадий к ним отписал до нашего приходу.
Без паспортов пропуск за Дунай был заказан, стояла на берегу великая
стража, никого без паспорта за реку не пускала. В камыши спровадили
нас христолюбцы, а оттоле ночью в рыбацких челноках, крадучись, яко тати,
на турецкую сторону мы перебрались. Тут пошли мы в славное Кубанское
войско,- то наши христиане казаки, что живут за Дунаем, некрасовцами
зовутся. Соблюли они старую веру и все преданья церковные сохранили. Хорошо
было нам жить у них и привольно. Богатейшие у них там рыбные ловли и земли
вдоволь; хлебом, виноградом, кукурузой и всяким овощем там преизобильно. А
живут те некрасовцы во ослабе: старую веру соблюдают, ни от кого в том нет
им запрету; делами своими на "кругах" заправляют, турскому султану дани не
платят, только, как война у турки зачнется, полки свои на службу
выставляют... Прожили мы у некрасовцев без мала полгода, в ихнем монастыре,
а зовется он Славой, и жили мы там в изобилье и довольстве. Еще больше тут
к нам из России путников на дальнее странство набралось - стало всего нас
человек с сорок. И поплыли мы к Царьграду по Черному морю и, поживши мало
время в Царьграде, переплыли в каюках Мраморное море и тамо опять пришли к
нашим старообрядцам, тоже к казакам славного Кубанского войска, а зовется
их станица Майносом. Оттоль пошли к райской реке Евфрату...
Смолк Яким Прохорыч. Жадно все его слушали, не исключая и Волка.
Правда, раза два задумывал он под шумок к графинам пробраться, но, заметив
следившего за ним Алексея, как ни в чем не бывало повертывал назад
и возвращался на покинутое место.
- Что ж? Дошли до Евфрата?- спросила Аксинья Захаровна.
- Из сорока человек дошло только двадцать,- продолжал паломник.-
Только двадцать!.. Зарыли остальных в песках да в горных ущельях... Десять
недель шли: на каждую неделю по два покойника!.. Голод, болезни,
дикие звери, разбойники да бусурманские народы - везде беды, везде
напасти... Но не смущалося сердце наше, и мы шли, шли да товарищей
хоронили... Безвестны могилки бедных, никому их не сыскать и некому над
ними поплакать!.. Прошли мы вдоль реки Евфрата, были меж турской
и персидской границей и не нашли старообрядцев... А смерть путников косила
да косила... Назад к Царьграду поворотили. Шли, шли и помирали... И
никому-то не хотелось лечь на чужой стороне, всякой-то про свою родину
думал и, умирая, слезно молил товарищей, как умрет, снять у него с креста
ладанку да, разрезавши, посыпать лицо его зашитою там русской землею... У
меня одного ладанки с родной земли не бывало... И встосковалось же тогда
сердце мое по матушке по России... В Царьград я один воротился,
молодые трудники все до единого пошли в мать сыру землю... Добрел до
Лаврентьева и про все рассказал отцу игумну подробно. Справил он по них
соборную панихиду, имена их записал в синодик, постенный и литейный, а дела
не покинул. Нудит опять меня: "Ступай, говорит, в Емакань, в страну
Фиваидскую, за Египет. Там беспременно найдешь епископов; недавно, говорит,
некие христолюбцы тамо бывали, про тамошнее житие нам писали". Новые
трудники на подвиг странства сыскались, опять все люди молодые, всего
двадцать пять человек...
Как бывалого человека, меня с ними послали... Тем же путем в Царьград
мы пошли, там на корабли сели и поехали по Белому морю (Архипелаг. ), держа
путь ко святому граду Иерусалиму. Были у Спасова гроба, зрели, как все
веры на едином месте служат. Отслужат свою обедню армяне, пойдут за ними
латины, на месте святе в бездушные органи играют, а за ними пойдут сирийцы
да копты, молятся нелепо, козлогласуют, потом пойдут по-своему служить
арабы, а сами все в шапках и чуть не голы, пляшут, беснуются вокруг
Христова гроба. Тут и греческие служат... Не обрели мы древлего
благочестия ни в Иерусалиме, ни в Вифлееме, ни на святой реке Иордане -
всюду пестро и развращено!.. Поплакали, видя сие, и пошли во град Иоппию;
сели на корабль, и привезли нас корабельщики во Египет. Пошли мы вверх
по реке Нилу, шли с караванами пеши, дошли до земли Фиваидской, только
никто нам не мог указать земли Емаканьской, про такую, дескать, там никогда
не слыхали... И напала на нас во Египте чума: из двадцати пяти человек
осталось нас двое... Поплыли назад в Россию, добрели до отца игумна, обо
всем ему доложили: "Нет, мол, за Египтом никакой Емакани, нет, мол,
в Фиваиде древлей веры..." И опять велел игумен служить соборную панихиду,
совершить поминовенье по усопшим, ради божия дела в чуждых странах живот
свой скончавших... А потом опять меня призывает, опять на новый подвиг
странствия посылает. "Есть, говорит, в крайних восточных пределах за
Сибирью христоподражательная древняя церковь асирского языка. Тамо в
Опоньском царстве, на Беловодье, стоит сто восемьдесят церквей без одной
церкви, да, кроме того, российских древлего благочестия церквей сорок.
Имеют те российские люди митрополита и епископов асирского поставленья. А
удалились они в Опоньское государство, когда в Москве изменение благочестия
стало. Тогда из честные обители Соловецкой да изо многих иных мест много
народу туда удалилось. И светского суда в том Опоньском государстве они не
имеют, всеми людьми управляют духовные власти. Идти тебе за
сибирские пределы искать за ними того Беловодья, доставить к нам епископа
древней веры благочестивой. А товарищи тебе готовы". Так повелел мне
игумен.
Шесть недель мы в Лаврентьевой обители пожили, ровно погостили, и
потом всемером пошли к Беловодью. Дошли в Сибири до реки Катуни и нашли там
христолюбивых странноприимцев, что русских людей за Камень в Китайское
царство переводят. Тамо множество пещер тайных, в них странники привитают,
а немного подале стоят снеговые горы, верст за триста, коли не больше, их
видно. Перешли мы те снеговые горы и нашли там келью да часовню, в ней двое
старцев пребывало, только не нашего были согласу, священства они не
приемлют. Однако ж путь к Беловодью нам указали и проводника по
малом времени сыскали... шли мы через великую степь Китайским государством
сорок и четыре дня сряду. Чего мы там не натерпелись, каких бед-напастей не
испытали; сторона незнакомая, чужая и совсем как есть пустая -
нигде человечья лица не увидишь, одни звери бродят по той пустыне. Двое
наших путников теми зверями при нашем виденье заедены были. Воды в той
степи мало, иной раз дня два идешь, хотя б калужинку какую встретить; а
как увидишь издали светлую водицу, бежишь к ней бегом, забывая усталость.
Так однажды, увидавши издали речку, побежали мы к ней водицы напиться;
бежим, а из камышей как прыгнет на нас зверь дикий, сам полосатый и
ровно кошка, а величиной с медведя; двух странников растерзал во едино
мгновенье ока... Много было бед, много напастей!.. Но дошли-таки мы до
Беловодья. Стоит там глубокое озеро да большое, ровно как море какое,
а зовут то озеро Лопонским (Лоп-Нор, на островах которого и по берегам,
говорят, живет несколько забеглых раскольников. ) и течет в него от
запада река Беловодье ''. На том озере большие острова есть, и на тех
островах живут русские люди старой веры. Только и они священства не
приемлют, нет у них архиереев, и никогда их там не бывало... прожил я в том
Беловодье без малого четыре года. Выпуску оттудова пришлым людям нету,
боятся те опонцы, чтоб на Руси про них не спознали и назад в русское
царство их не воротили... И, живучи в тех местах, очень я по России
стосковался. Думаю себе: "Пускай мне хоть голову снимут, а уйду же я от тех
опонцев в Российское царство (Ак-су - что значит по-русски белая вода.). А
там в первые три года свежаков (Новый, недавний пришлец. ) с островов на
берег великого озера не пускают, пока не уверятся, что не сбежит тот
человек во матушку во Россию. На четвертом году хозяин, у которого я
проживал в батраках, стал меня с собой брать на рыбную ловлю. И уж скажу ж
я вам, что только там за рыбная ловля! Много рек видал я на своем веку:
живал при Дунае и на тихом Дону, а матушку Волгу с верху до низу знаю, на
вольном Яике на багреньях бывал, за бабушку Гугниху пивал (Бабушка Гугниха
уральскими (прежде яицкими) казаками считается их родоначальницей. После
багренья рыбы и на всяких иных пирах первую чару там пьют за
бабушку Гугниху.), все сибирские реки мне вдосталь известны, а нигде такого
рыбного улова я не видал, как на том Беловодье!.. Кажется, как к нашим
местам бы да такие воды, каждый бы нищий тысячником в один год
сделался. Такое во всем приволье, что нигде по другим местам такого не
видно. Всякие земные плоды там в обилье родятся: и виноград и пшено
сорочинское; одно только плохо: матушки ржицы нет и в заводе... Но как
ни привольно было жить в том Беловодье, все-то меня в Россию тянуло. Взял
меня однажды Сидор - хозяин мой - на рыбную ловлю, переехали озеро, в
камышах пристали. Грешный человек, хотел его сонного побывшить''' Убить. ',
да зазрела совесть. Пьян он был на ту пору: чуть не полкувшина кумышки из
сорочинского пшена с вечера выпил; перевязал его веревками, завернул в
сети, сам бежал в степи... Три месяца бродил я, питаясь кореньями да диким
луком... Не зная дороги, все на север держал по звездам да по солнцу. На
реку, бывало, наткнешься, попробуешь броду, нет его, и пойдешь обходить ту
реку; иной раз идешь верст полсотни и больше. На сибирском рубеже стоят
снежные горы; без проводника, не зная тамошних мест, их ввек не перелезть,
да послал господь мне доброго человека из варнаков - беглый
каторжный, значит,- вывел на Русскую землю!.. Спаси его, господи, и
помилуй!
Замолчал Яким Прохорыч и грустно склонил голову. Все молчали под
впечатлением рассказа.
- Что ж, опять ты пошел в монастырь, к своему игумну? - через
несколько минут спросил у паломника Патап Максимыч.
- Не дошел до него,- отвечал тот.- Дорогой узнал, что монастырь наш
закрыли, а игумен Аркадий за Дунай к некрасовцам перебрался... Еще сведал
я, что тем временем, как проживал я в Беловодье, наши сыскали митрополита и
водворили его в Австрийских пределах. Побрел я туда. С немалым трудом и с
большою опаской перевели меня христолюбцы за рубеж австрийский, и сподобил
меня господь узреть недостойными очами святую митрополию Белой Криницы во
всей ее славе.