Москва-Лион-Москва... Москва.
17 января 2008.
18.37 по московскому времени; по лионскому - на два часа меньше.
Я сижу на маленьком вертком стульчике у рабочего компьютера. На мне длинная красная майка с надписью “Dracula, I love you” (предмет гардероба, привлекающий неизменное внимание окружающих), и глаза мои лихорадочно блестят, и я хорошо знаю, что в зеркало смотреться мне не стоит, просто чтобы не расстраиваться лишний раз.
На столе передо мною - напряженный, застывший, замерший в мучительном ожидании мобильник, который я готова схватить и раскрыть в ту самую секунду, как только он оживет и вздрогнет, принимая новое сообщение. А ваш мир сжимался когда-нибудь до размеров телефонного корпуса?..
Ровно минуту назад машинка послушно сработала в очередной раз, выбросив надпись следующего содержания:
18:36:16
Bruno vyshel, pozdorovalya i pobejal v magazin.
Skoro vernesya i budet obschatsya.
:-)
Сердце бухнуло где-то в районе горла и немедленно кануло обратно. Чтобы не рехнуться прямо на месте, необходимо было сделать хоть что-нибудь.
Слегка задрожавшими руками я создала новый документ - новый, обязательно новый, и, не выпуская из поля зрения маленький пластмассовый корпус вновь затаившегося, замершего в равнодушном ожидании мучителя и рискуя заработать тем самым серьезное косоглазие, начала записывать все то, что произошло со мною за последние 96 часов.
13 января 2008 мы встретились с Катей (ayatel) в одном из московских кафе. Я передавала ей «дракульские» деньги на Лион.
Если так разобраться, во всем в очередной раз оказался виноват альтруизм: в общем-то, диск «Дракулы» мне обещали в подарок, так что без встреч и трат я при желании вовсе могла бы обойтись. Та пачка тысячерублевых купюр, что я передала в тот вечер Бонни (и что, увы, в итоге так и вернулась ко мне обратно) предназначалась на гостинцы друзьям.
В тот вечер я и узнала секрет Бонни и Юли (Крейзи, crazygottis): они собираются брать интервью у Брюно Пельтье.
Не только для меня, но и них самих все это оказалось полной неожиданностью. Они и визы-то получили буквально в последний момент, и как раз активно плясали от радости, и тут еще - это…
Когда?..
А семнадцатого января.
До самолета, отбывающего в Париж, оставалось всего 67 часов.
Я прикурила одну сигарету от другой и попробовала думать.
Ничего не получилось.
Я посмотрела на Бонни, глаза которой светились совершенно непередаваемой радостью и, как еще мне показалось, легким испугом. Она улыбалась. Наверное, я улыбалась тоже. Но черт возьми… на одной улыбке далеко не уедешь!
Мы попытались успокоиться (вернее, это я попыталась, так как Бонни в отличие от меня свой первый шок уже пережила), заказали по коктейлю и принялись обсуждать. Знаете… мне все время казалось, - вот подайте мне сюда Брюно, и уж я-то найду, о чем его спросить… ага, как же! И вот дошло до дела, и я растерялась как маленький ребенок.
Бонни тем временем материализовала перед собой ручку и клетчатую тетрадь и деловито принялась записывать те обрывки мыслей, что ошпаренными котами метались в головах, а я, тупо глядя на постепенно растущую перед моими глазами горку окурков, все с большим и большим ужасом тем временем понимала, что мысли в голове отсутствуют в принципе.
Сейчас я уже не помню, до чего мы договорились в тот день, просидев в кафе до десятого часа… лично у меня сосредоточиться так и не получилось.
В метро я плюхнулась на свободное сиденье и тут же достала из-за пазухи наушники в твердом намерении хотя бы часок отдышаться, абстрагироваться от нахлынувшего потока информации и новых забот, проведя это время в компании голоса чтого, чья скромная персона и являлась, собственно, причиной такой вот встряски.
И Дракула в своем отчаянном и обреченном порыве вновь расцветил мое ночное небо мерцающими волшебными огнями, но… в этот раз мне было все равно. Сердце бухнуло вот уже во второй раз за вечер, и в висках отчаянно заколотилось мысль… стремление… Назовите это, как хотите, но я должна была сделать то, что собиралась делать весь этот год, да-да, уже ровно год.
Написать ему письмо.
Написать, перевести и передать Бонни, которая из рук в руки сможет передать ему… а времени-то на все про все оставалось - два дня. Именно с этой минуты ко мне начала возвращаться способность думать и рассуждать, и мысли, все еще бешено мечущиеся, но уже постепенно упорядочивающие свое движение, принялись послушно цепляться одна за другую, выстраиваясь в ту самую цепочку, что зовется планом.
Ручки при себе не оказалось, бумаги тоже. Я вытащила из сумки болванку в потрепанном бумажном конверте и карандашом для губ накарябала на обороте список неотложных задач.
Основная проблема заключалась в том, что сосредоточиться, чтобы написать что-то хоть мало-мальски путное я могу, лишь находясь в полном покое; и чтобы никто не сидел за спиной, не смотрел под локтем телевизор, не шастал по коридору туда-сюда… ну, и так далее. Словом, никто не должен был мне мешать. Осложнялась ситуация также тем обстоятельством, что накануне я катастрофически не выспалась и в течение всего дня мечтала лишь о том, как бы пораньше оказаться в уютной мягкой постели.
Когда я нервничаю, я плохо сплю в принципе, но… еще две ночи?
Не буду я рассказывать, чего мне стоило это письмо, и сколько сил - моральных и физических - отняло у меня это нехитрое, казалось бы, дело. Мне хотелось сказать так много, но лишь страница на все про все… это сложно, очень сложно - писать письмо человеку, которого сама ты давно и хорошо вроде бы знаешь; меж тем он узнал о твоем существовании ровно минуту назад из надписи на конверте… Сумбур. Жуткий сумбур.
В первую ночь я спала четыре часа. Во вторую - еще того меньше, лихорадочно что-то исправляя, меняя, переставляя местами. Стараясь унять нервную дрожь в руках в ожидании момента, когда на другом континенте наступит утро у человека, пообещавшего перевести мой восторг и мою благодарность на чужой, пока еще не очень понятный мне английский язык.
Спасибо тебе, солнышко!.. Я не знаю, как благодарить, правда…
Все остальное время я читала и перечитывала уже имеющиеся интервью, стараясь понять, какие из вопросов так до сих пор так и не были заданы, стараясь предугадать его ответы на те или иные… Лихорадочно строчила письмо за письмом, сообщение за сообщением то туда, то сюда…
Но я была не одна. К счастью, к работе подключилось еще несколько человек. За эти два дня мы придумали много вопросов, а еще больше - обсудили, чтобы затем отвергнуть.
Юля.
Мейзи.
Джейн.
Ну куда бы я без вас?..
Это были безумные дни, и за всю жизнь я не сделала, наверное, столько опечаток, сколько за этот крошечный, в общем-то, отрезок времени.
В понедельник вечером я получила от Бонни очередную смс, в которой значилось, что купить дракульские диски до интервью у девочек, по всей видимости, не получится.
Это было маленьким ударом.
Руки опустились, но… видимо, напряженная умственная деятельность имеет свойство порождать самое себя и, раз уже став на эту дорожку, ноги уже сами собой несут тебя по ней вперед. На чем он распишется, если не на дисках?.. Бумажка, блокнот… откуда-то из глубин подсознания вдруг помахало озорной лапой глупейшее тинейджерское: на паспорте…
…Фотография!
Я кинулась в папку photos... знаете, у меня там уже почти три тысячи файлов, но это если считать капсы, и… мне было решительно не на чем остановить выбор!
Все фото в хорошем разрешении, годном для печати в А4, принадлежали более ранним периодам; мне же нужен был Брюно сегодняшний. Брюно с коротким ежиком непослушных седеющих волос, с морщинами, уже довольно глубоко прорезавшимися на лбу и щеках… С лучащимися глазами, до краев полными этого чудного мягкого света.
И конечно же, как назло, те немногие качественные фото за 2007 год, что могли бы пойти в дело, были «темными», то есть никак не годились для подписи.
Впрочем, решение проблемы не так давно подсказал мне сам Пельтье; и решением явился тот самый серебристый маркер, размашистый след которого с некоторых пор красовался на развороте моего «грозовского» диска.
Но носит ли Брюно серебристый маркер с собой постоянно, доставая из кармана по первому требованию очередного поклонника? Ой, вряд ли… Вопрос номер два: продаются ли подобные маркеры в московских магазинах?
В конце-концов я остановила свой выбор на двух снимках, «синем» и «черном». Первый тут же судорожно пришлось корректировать в фотошопе, дорабатывая оттенок и равномерность фона (нужно ли уточнять, чувство у меня в тот момент было такое, словно фотошоп я открыла впервые в жизни) судьба же другой фотографии, моей любимой, до момента покупки маркера висела на волоске.
С раннего утра я носилась по району, первым делом отдав в печать партию «синих» и находясь теперь в лихорадочных поисках точек, торгующих канцтоварами.
Искомый предмет… хотя стержень оказался несколько толще желаемого, - так вот, искомый предмет нашелся, разумеется, в ближайшем к моему дому киоске, оставленному, разумеется, для проверки на закуску. За исключением толщины наконечника он был таким же, как знаменитый серебряный маркер Брюно, и след, им оставляемый, сиял безупречной сталью.
Получив из рук флегматичного работника «Кодака» партию «синих» фотографий, я тут же распорядилась о печати новой, «черной», и парень, не выразив ни малейшего удивления по этому поводу, все так же флегматично принял заказ.
Теперь можно было позволить себе немного расслабиться, и я отправилась накачиваться невкусным кофе в местной пиццерии и не без отвращения попыталась запихнуть в себя хотя бы пирожок (несложно догадаться, что пульс у моего аппетита стал к тому моменту нитевидным).
Через полчаса, бережно прижимая к груди конверт со свеженькими, только что из печати фотографиями, я летела домой, и до наступления темноты печатала, печатала и печатала, а также занималась оформлением свежепереведенного письма к Брюно, и забраковывая подпись за подписью (я расписывалась от руки), каковой процесс сам по себе навсегда останется в моей памяти примером апофеоза маньячества.
На шесть была назначена наша встреча с Бонни и недавно приехавшей в Москву из Волгограда Крейзи, и я здорово нервничала, потому что… потому что… даже не могу объяснить толком. Скажем так, все эти два дня я отчаянно ждала предчувствия, дурного или хорошего, которое до сих пор так и не соизволило явиться. Без предчувствия же в таком деле никак невозможно, и, хочешь ты этого или нет, оно все равно придет и не отцепится уже, и ничего ты с ним не сделаешь даже при всем желании.
До выхода из дому я десять раз перепроверила содержимое специально купленной для Лиона папки и залила в плеер немного Кевина Парана, поскольку Брюно до поры до времени слушаться категорически не желал и явно давал понять, что отвлекаться от дел мне сейчас никоим образом не стоит.
Разумеется, я все равно приперлась на место встречи минут за двадцать, и нервно мерила шагами холл торгового центра. Как раз в тот момент, когда я всерьез начала подумывать, а не отплатить ли той же монетой вцепившейся в меня с какой-то сектантской пропагандой безумного вида девице, и не всучить ли ей в ответ ознакомительный диск Брюно, всегда катающийся на всякий пожарный в моей сумке, я углядела наконец вылетающих из подземного перехода Катю и Юлю. Немедленно потеряв всякий интерес к сектантке (она так и не узнала, что счастливо отделалась в тот день), я взвизгнула от радости, и еще через секунды мы как-то совершенно естественно обнялись с Юлей, с которой виделись впервые после довольно уже долгого заочного знакомства.
Состояние у всех троих было шумливым и взбудораженным, причем у меня - не хуже, чем у некоторых. Что, впрочем, не помешало Юле в тот вечер обозвать меня человеком собранным и спокойным, от какой характеристики я, признаться, малость обалдела.
Взяв по пиву, мы уселись в кружок за свободным столиком и, обмениваясь неудержимо ползущими к ушам улыбками, живо принялись обсуждать список подготовленных вопросов и виды на грядущее интервью. Передав фотографии, пару наших писем в аккуратных конвертах, да пару практических советов, полученных мною от мудрой Мейси (Оля, твоя помощь в подобных вопросах совершенно неоценима!), а также некую личную просьбу, (которую девочки в итоге блестяще исполнили), я стала прощаться и, боюсь, основательно утискала в объятиях этих двух замечательных людей, всего лишь за два часа из почти незнакомых ставших чуть ли не родными. (В скобках - информация для скептиков: да, мы пили пиво, но пили мы совсем немного, так что для зарождения большой хорошей дружбы такое количество алкоголя крайне несущественно).
Странно, я совершенно не чувствовала зависти, хотя прислушивалась к своим внутренним ощущениям с огромным интересом; не чувствовала я даже сожалений; одну лишь неизъяснимую радость.
Пришло и предчувствие, которого я так ждала и так боялась. Теперь я точно знала, что все получится.
Дома, прыгнув за компьютер, я скинула ботинки и куртку и сочинила весьма жизнерадостный опус для журнала, впоследствии дико умиливший меня своей наивностью: почему-то в тот момент я была уверена, что освободившись от заветной папки, я освобожусь тем самым и от переживаний по поводу ее дальнейшей судьбы.
Той ночью я немножко выспалась и, как показала практика, очень правильно сделала, потому что утром…утром мой телефон проснулся, и вновь началось веселье.
«Ждем очереди на посадку, - писала мне Крейзи, - в местном дьюти фри только что видели синего Деда Мороза! Как думаешь, купить в подарок Брюно?»
Что за вопрос?! Конечно, купить! Какая прелесть! А борода у него длинная, да?..
«Мишо-оон, я пишу, Деда Мороза-то покупать? В синем тулупе!..»
Крейзи, мои смс до тебя не доходят?
Бонни, ответь, Крейзи получает мои ответы?.. Купите, купите ему подарок обязательно!
«Ааа, у меня была забита симка! И, Мишон, у нас проблема! Он стоит, как оказалось, 50 баксов!»
Я добавлю, добавлю!.. Купите ему Деда Мороза непременно!
«Мишон, сейчас покупаем и уже идем на взлетную…»
Бонни, сколько рублей стоит минута роуминга? Ты сможешь позвонить мне завтра вечером из театра?..
К ночи 16 января атмосфера существенно накалилась, ибо это был премьерный день для «Дракулы» в Лионе, и до третьего часа ночи я воодушевленно подвывала в чате мейсиного форума, твердо решив для себя, что пришла пора раз и навсегда избавится от столь незаслуженно прилипшей ко мне репутации личности спокойной и серьезной.
«А вот сейчас, прямо сейчас, наверное, он уже будет петь “Regne”...»
17 января 2008, в четверг, я снова была на работе, и глаза были красными от недосыпа и от монитора. С утра я не выпускала из левой своей ладони мобильник, из правой - сигарету, и плечом старательно прижимала к уху трубку стационарного телефона, по которому держала связь с Джейн. Джейн параллельно сидела в сети и знакомила с поступающими новостями, то ли отвлекая тем самым, то ли, наоборот, накручивая (я до и не поняла до сих пор, что ближе к истине).
А из Лиона тем временем поступали вести все более и более удивительные.
Накануне небольшая команда брюнеток в количестве семи человек общалась с артистами! Они были приглашены за кулисы на встречу со всей труппой, и провели они там никак не менее часа, перезнакомившись и переобщавшись со всеми, включая директора театра и французского консула по делам культуры Квебека и, кажется, своим славянским энтузиазмом произведши немалое впечатление на застенчивых квебекуйцев и французов.
От Бонни и Крейзи время от времени приходили очень нервные смс, на которые я отвечала такими подбадривающими и успокаивающими посланиями, на какие была толькоспособна, хотя сама при этом психовала не намного меньше.
К тому моменту стало уже известно, что продажа дракульских дивиди вновь отсрочена, и, подавив чувство сожаления, я очень порадовалась столь оперативно посетившей меня и совсем не мишонской предусмотрительности, вылившейся в идею с фотографиями.
На самом же деле, все мои чувства к тому моменту времени порядком притупились, так как одна их половина превратилась в постоянно напряженный нерв, а другая же еще накануне была отпущена в качестве незримого хранителя и спутника двум людям, ступающим сейчас по землям страны, в которой я никогда не была, но где когда-то, в далеком детстве, так страстно мечтала оказаться.
Я знала, что по возвращении этого кусочка души у меня западут щеки, как это уже бывало после тех нескольких раз, что я применяла этот сомнительный трюк в помощь находившимся далеко. Но какой бы мелкой не казалось кому-то причина, породившая такой вот шквал эмоций в душе, - в жизни каждого из нас бывают случаи, когда вся эта стройная и скучная логика оказывается абсолютно бессильна перед дуростью свойства самого восхитительного.
Вот в таких-то занятиях и тянулся худо-бедно этот сумасшедший денек, причем к чести моей необходимо заметить, что я умудрялась еще и работать (!)
Когда стрелки моих часов образовали строго вертикальную прямую, я отправила нескольким людям сообщение следующего содержания:
«Сейчас 18.00. Через полчаса мы должны будем сжать кулаки и думать о Брюно, потому что в это время он будет думать… о нас.»
Следующие 35 минут я скоротала кое-как, обмениваясь абсолютно истерическими посланиями со здорово поддерживающей мой моральный дух Джейн. Но наконец настал момент, когда телефон вздрогнул в ладони в сотый уже, наверное, раз за этот день, и на экранчике его не высветилось сообщение, заставившее мое сердце совершить пресловутый кульбит:
18:36:16
Bruno vyshel, pozdorovalya i pobejal v magazin.
Skoro vernesya i budet obschatsya.
:-)
Я представила себе слегка помятого Брюно, облаченного в знаменитую свою джинсовую куртку с воротником, спокойно, как старым знакомым, кивающего обалдевшим от этого явления Бонни и Крейзи, и вслед за тем деловито чешущего себе в ближайший ларек за пивом, и нервно хихикнула.
В этом он весь: конечно, я не пиво имею в виду, чей образ по совершенно непонятным причинам возник в моем воспаленном воображении, - саму ситуацию.
Я… я не буду рассказывать, с какими чувствами провела следующий час, ладно?
Девочкам обещали всего лишь 15 минут внимания Пельтье, однако, учитывая природную общительность объекта, я была совершенно уверена - в итоге получится хоть чуточку, да больше. Однако, когда стрелки часов описали полный круг и поползли себе дальше, я всерьез начала опасаться, что девчонки наши вместо того, чтобы чинно беседовать себе с Брюно, по понятным причинам перемерли прямо на месте (ну вот я бы на их месте точно того-с), и мсье вот прямо сейчас возится с их бесчувственными телами, суетясь и всячески пособляя бодрым лионским санитарам грузить павших русских бойцов в машину, и печально помахивая большим клетчатым носовым платком вослед отбывающей «скорой». Интересно, подписал бы он в таком случае фотографии - не, ну, из простого человеколюбия?..
Звонить в Лион я не имела права, хотя та простая мысль, что от голоса Брюно меня, в общем, отделяет лишь два незначительных движения большого пальца, активно и ежесекундно уничтожала остатки мозга. Однако всякое ожидание когда-нибудь заканчивается, вот и мой маленький мучитель подал первые признаки телефонной своей жизни.
19:48:40
25, pochti vse voprosy! Fotki podpishet, za pis’mo … spasibo!
Yes, my dear girls!.. You do it, and we take pride in you!!!
И - спасибо.
Казалось бы, что на этом вот жизнеутверждающем моменте самое время мне успокоиться и вздохнуть посвободнее, что я и сделала, в общем-то, хотя на деле меня ждало еще много всего.
Была сотня вопросов, вертевшихся на языке («о, он оказался в восторге, в восторге от синего Деда Мороза!..»), была нескончаемая беготня до ближайшего терминала мгновенной оплаты, так как на счету моих лионских корреспондентов регулярно заканчивались деньги. Было очень, очень много звонков, телефонных разговоров и судорожно набираемых смс.
Вечером меня ждал журнал и чат. И друзья из других стран, живущие далеко… ну, или чуточку ближе.
За успех такого дела грех было не выпить, и была открыта бутылка коньяку, и было налито, выпито, и снова налито.
А ближе к ночи был мне поднесен подарок, равного которому нет.
В 22.40 то ли 22.45 по московскому мой трудяга-телефон издал самую обычную, самую будничную из всех своих трелей и рукой, вмиг ставшей какой-то ватной, я схватила, нажала кнопку, вплотную прижала к уху, и…
…Тогда, сквозь шум далеких помех, сквозь треск, сквозь всю эту муть, сквозь эхо тысяч и тысяч километров, я услышала Его Голос.
Он был едва слышен в трубке, и все-таки совершенство его неподвластно словам.
Такой чистый, такой могучий, такой… восхитительный. Узнала бы я его, будь это другая песня, - не «Entre l'amour et la mort», а что-нибудь еще, ни разу до сих пор мною не слышанное? Да узнала бы, конечно… И все же разница между голосом Брюно в записи и Брюно настоящим… эта разница не подвластна описанию.
Я знала это, всегда знала, но до сих пор не отдавала себе отчет в истинных размерах простертой между ними пропасти.
Какой он, голос Брюно? Глубокий и бесконечно объемный, сияющий, огромный. Светящаяся радуга, сотканная из бесчисленного количества полутонов и нюансов.... Я всегда, с самого начала знала это, слышала это и наслаждалась его совершенством.
Не знала я лишь, что в действительности все это необходимо умножать не менее чем на три.
...Он пел прямо сейчас, в далеком Лионе; живой, теплый и настоящий - до одури настоящий, хоть ухвати за краешек рукава, а я - я стояла посреди своей комнаты, с лицом, должно быть, совершенно безумным, каменным и страшным, и слушала его Голос.
Это было чудо. В тот самый момент, в голове вдруг все как-то подпрыгнуло, перевернулось и… неожиданно встало на свои места, раз и навсегда.
Обычный парень; всего-то разницы, что родом из этого черт знает где находящегося Квебека и говорящий поэтому на другом языке. Ну а во всем остальном - такой же, в общем, как я, как вы, как тысячи людей, что мы встречаем на улице каждый день... Он тоже ходит тротуарам, дышит тем же самым воздухом, кому-то улыбается... Его можно увидеть, его можно услышать, с ним можно поболтать, а можно - написать ему письмо. И он прочтет его!..
Он делает покупки, водит машину и гуляет с собакой; он варит себе кофе, смотрит телевизор, делает зарядку по утрам... Он ужасно болтлив, абсолютно непрактичен и до кончиков ногтей исполнен этого истинно французского кокетства. Он часто бывает не в ладах с логикой; неимоверно упрям. Стрижется у плохого парикмахера и до сих пор не умеет завязывать галстук. Он обожает отпустить двусмысленную шуточку и первым же будет ржать над ней так, что глядя, решительно невозможно не расхохотаться в ответ… расхохотаться, не понимая даже толком, над чем вы вместе сейчас посмеялись... Он до сих пор нервничает перед каждым своим концертом.
А вечерами… вечерами он выходит на сцену, и на эти два часа мы забываем обо всем, и он забывает обо всем тоже, вдруг становясь больше, чем простой человек.
Вот что это?
Дар? Чудо? Мистика?.. Талант ли от Бога, причудливая ли игра генов или просто красивый голос да каторжный труд, помноженный на многие годы опыта?.. Никто никогда не поймет, и хорошо, что так. Пусть этот самый «феномен Пельтье» так и останется загадкой, пленяющей умы мечтателей и романтиков.
Волшебство, над природой которого и сам он, похоже, давно уж перестал ломать голову, просто восприняв все это как некую данность и научившись жить, почти не удивляясь такому вот побочному эффекту от своего, в общем-то, скромного очень существования.
Хороший и славный парень из далекого, мифического этого Квебека. Великий певец по совместительству.
Совсем незнакомый, и в то же время - такой до нелепости родной: от этого смешного хохолка волос на лбу и вновь запавших, осунувшихся щек, до манеры слушать собеседника, внимательно склонив голову набок и удивленно разинув при этом рот...
...Он пел, и я не дышала. Он был настоящий, и мы - тоже, и весь этот огромный блистающий мир… Мир, в котором каждый миг, на каждом шагу случаются чудеса: нам нужно лишь уметь видеть их.
21 января 2008. Сегодня - ровно год с того дня, когда я впервые услышала его голос, пленившись им с первой же ноты, с первого же звука, с первого, черт возьми, вздоха.
Покажите мне год назад сегодняшнюю мою запись, а?..
Я дома, по-прежнему дома. Побывав в Лионе, вернувшись обратно и... так и не покинув при этом Москвы.
На мне свободный свитер в полоску и темно-зеленая бандана на голове; с ногами в кресле я сижу перед любимым монитором и, улыбаясь, заканчиваю начатую четыре дня назад повесть. Осталось дописать последние строки.
У меня действительно запали щеки (не как у Пельтье, конечно, но тоже впечтляет), и в зеркало смотреться лишний раз по-прежнему жутковато. Но с кухни аппетитно тянет поджаристой куриной корочкой, и овощное рагу томится в пузатом горшочке…
«Pense à moi!» - с неподражаемым нахальством подзуживает из колонок совсем еще юный Брюно, и в голосе его явственно слышна этакая хрипловатая чертовщинка.
«Pense à moi!»
Думаю, думаю. Куда ж я теперь от тебя денусь.
Pense à moi, car je peux briser cette glace qui te sépare des gens...
Pense à moi, je vais déposer des rires sur tes larmes d'enfant
Pense à moi, je vais rechercher tes rêves mutilés par le temps
Pense à moi, j'vais m'abandonner,
Lié par le sang,
Lié par le sang...
Издевается он что ли, в самом деле?
Вот и гадай теперь, какая нелегкая пятнадцать лет назад дернула молодого канадского рокера срифмовать эти слова в простенькие строчки, призванные главным образом производить впечатление на юных барышень? Юмор ситуации в том, что обещание свое он честно выполняет до сих пор.
Ну что же. Буду, значит, и я…
Сейчас я допишу эти строки и - ужинать, ибо я голодна, как волк. Да и от поспать часиков десять я бы, признаться, не отказалась…
А когда я вновь вернусь в кресло у компьютера, я вновь поймаю взгляд этих глаз; взгляд внимательньный, умный и мягкий, вновь и вновь дарящий душу теплой улыбкой, озорно и неистребимо плещущей на самой их глубине.
à Mishonet
Вот и посмей тут... не думать. В таких-то условиях.
I wish you happiness, belle âme!
Over here, in distant Russia, we listen to your voice, think about you and we wish you luck.
Mishonet, January 2008, Moscow.
P.S.
Запись публикуется с опозданием в неделю; по предварительному согласованию и с полного одобрения главных героев описываемых событий (ну... за исключением самого главного, конечно.)
18.37 по московскому времени; по лионскому - на два часа меньше.
Я сижу на маленьком вертком стульчике у рабочего компьютера. На мне длинная красная майка с надписью “Dracula, I love you” (предмет гардероба, привлекающий неизменное внимание окружающих), и глаза мои лихорадочно блестят, и я хорошо знаю, что в зеркало смотреться мне не стоит, просто чтобы не расстраиваться лишний раз.
На столе передо мною - напряженный, застывший, замерший в мучительном ожидании мобильник, который я готова схватить и раскрыть в ту самую секунду, как только он оживет и вздрогнет, принимая новое сообщение. А ваш мир сжимался когда-нибудь до размеров телефонного корпуса?..
Ровно минуту назад машинка послушно сработала в очередной раз, выбросив надпись следующего содержания:
18:36:16
Bruno vyshel, pozdorovalya i pobejal v magazin.
Skoro vernesya i budet obschatsya.
:-)
Сердце бухнуло где-то в районе горла и немедленно кануло обратно. Чтобы не рехнуться прямо на месте, необходимо было сделать хоть что-нибудь.
Слегка задрожавшими руками я создала новый документ - новый, обязательно новый, и, не выпуская из поля зрения маленький пластмассовый корпус вновь затаившегося, замершего в равнодушном ожидании мучителя и рискуя заработать тем самым серьезное косоглазие, начала записывать все то, что произошло со мною за последние 96 часов.
13 января 2008 мы встретились с Катей (ayatel) в одном из московских кафе. Я передавала ей «дракульские» деньги на Лион.
Если так разобраться, во всем в очередной раз оказался виноват альтруизм: в общем-то, диск «Дракулы» мне обещали в подарок, так что без встреч и трат я при желании вовсе могла бы обойтись. Та пачка тысячерублевых купюр, что я передала в тот вечер Бонни (и что, увы, в итоге так и вернулась ко мне обратно) предназначалась на гостинцы друзьям.
В тот вечер я и узнала секрет Бонни и Юли (Крейзи, crazygottis): они собираются брать интервью у Брюно Пельтье.
Не только для меня, но и них самих все это оказалось полной неожиданностью. Они и визы-то получили буквально в последний момент, и как раз активно плясали от радости, и тут еще - это…
Когда?..
А семнадцатого января.
До самолета, отбывающего в Париж, оставалось всего 67 часов.
Я прикурила одну сигарету от другой и попробовала думать.
Ничего не получилось.
Я посмотрела на Бонни, глаза которой светились совершенно непередаваемой радостью и, как еще мне показалось, легким испугом. Она улыбалась. Наверное, я улыбалась тоже. Но черт возьми… на одной улыбке далеко не уедешь!
Мы попытались успокоиться (вернее, это я попыталась, так как Бонни в отличие от меня свой первый шок уже пережила), заказали по коктейлю и принялись обсуждать. Знаете… мне все время казалось, - вот подайте мне сюда Брюно, и уж я-то найду, о чем его спросить… ага, как же! И вот дошло до дела, и я растерялась как маленький ребенок.
Бонни тем временем материализовала перед собой ручку и клетчатую тетрадь и деловито принялась записывать те обрывки мыслей, что ошпаренными котами метались в головах, а я, тупо глядя на постепенно растущую перед моими глазами горку окурков, все с большим и большим ужасом тем временем понимала, что мысли в голове отсутствуют в принципе.
Сейчас я уже не помню, до чего мы договорились в тот день, просидев в кафе до десятого часа… лично у меня сосредоточиться так и не получилось.
В метро я плюхнулась на свободное сиденье и тут же достала из-за пазухи наушники в твердом намерении хотя бы часок отдышаться, абстрагироваться от нахлынувшего потока информации и новых забот, проведя это время в компании голоса чтого, чья скромная персона и являлась, собственно, причиной такой вот встряски.
И Дракула в своем отчаянном и обреченном порыве вновь расцветил мое ночное небо мерцающими волшебными огнями, но… в этот раз мне было все равно. Сердце бухнуло вот уже во второй раз за вечер, и в висках отчаянно заколотилось мысль… стремление… Назовите это, как хотите, но я должна была сделать то, что собиралась делать весь этот год, да-да, уже ровно год.
Написать ему письмо.
Написать, перевести и передать Бонни, которая из рук в руки сможет передать ему… а времени-то на все про все оставалось - два дня. Именно с этой минуты ко мне начала возвращаться способность думать и рассуждать, и мысли, все еще бешено мечущиеся, но уже постепенно упорядочивающие свое движение, принялись послушно цепляться одна за другую, выстраиваясь в ту самую цепочку, что зовется планом.
Ручки при себе не оказалось, бумаги тоже. Я вытащила из сумки болванку в потрепанном бумажном конверте и карандашом для губ накарябала на обороте список неотложных задач.
Основная проблема заключалась в том, что сосредоточиться, чтобы написать что-то хоть мало-мальски путное я могу, лишь находясь в полном покое; и чтобы никто не сидел за спиной, не смотрел под локтем телевизор, не шастал по коридору туда-сюда… ну, и так далее. Словом, никто не должен был мне мешать. Осложнялась ситуация также тем обстоятельством, что накануне я катастрофически не выспалась и в течение всего дня мечтала лишь о том, как бы пораньше оказаться в уютной мягкой постели.
Когда я нервничаю, я плохо сплю в принципе, но… еще две ночи?
Не буду я рассказывать, чего мне стоило это письмо, и сколько сил - моральных и физических - отняло у меня это нехитрое, казалось бы, дело. Мне хотелось сказать так много, но лишь страница на все про все… это сложно, очень сложно - писать письмо человеку, которого сама ты давно и хорошо вроде бы знаешь; меж тем он узнал о твоем существовании ровно минуту назад из надписи на конверте… Сумбур. Жуткий сумбур.
В первую ночь я спала четыре часа. Во вторую - еще того меньше, лихорадочно что-то исправляя, меняя, переставляя местами. Стараясь унять нервную дрожь в руках в ожидании момента, когда на другом континенте наступит утро у человека, пообещавшего перевести мой восторг и мою благодарность на чужой, пока еще не очень понятный мне английский язык.
Спасибо тебе, солнышко!.. Я не знаю, как благодарить, правда…
Все остальное время я читала и перечитывала уже имеющиеся интервью, стараясь понять, какие из вопросов так до сих пор так и не были заданы, стараясь предугадать его ответы на те или иные… Лихорадочно строчила письмо за письмом, сообщение за сообщением то туда, то сюда…
Но я была не одна. К счастью, к работе подключилось еще несколько человек. За эти два дня мы придумали много вопросов, а еще больше - обсудили, чтобы затем отвергнуть.
Юля.
Мейзи.
Джейн.
Ну куда бы я без вас?..
Это были безумные дни, и за всю жизнь я не сделала, наверное, столько опечаток, сколько за этот крошечный, в общем-то, отрезок времени.
В понедельник вечером я получила от Бонни очередную смс, в которой значилось, что купить дракульские диски до интервью у девочек, по всей видимости, не получится.
Это было маленьким ударом.
Руки опустились, но… видимо, напряженная умственная деятельность имеет свойство порождать самое себя и, раз уже став на эту дорожку, ноги уже сами собой несут тебя по ней вперед. На чем он распишется, если не на дисках?.. Бумажка, блокнот… откуда-то из глубин подсознания вдруг помахало озорной лапой глупейшее тинейджерское: на паспорте…
…Фотография!
Я кинулась в папку photos... знаете, у меня там уже почти три тысячи файлов, но это если считать капсы, и… мне было решительно не на чем остановить выбор!
Все фото в хорошем разрешении, годном для печати в А4, принадлежали более ранним периодам; мне же нужен был Брюно сегодняшний. Брюно с коротким ежиком непослушных седеющих волос, с морщинами, уже довольно глубоко прорезавшимися на лбу и щеках… С лучащимися глазами, до краев полными этого чудного мягкого света.
И конечно же, как назло, те немногие качественные фото за 2007 год, что могли бы пойти в дело, были «темными», то есть никак не годились для подписи.
Впрочем, решение проблемы не так давно подсказал мне сам Пельтье; и решением явился тот самый серебристый маркер, размашистый след которого с некоторых пор красовался на развороте моего «грозовского» диска.
Но носит ли Брюно серебристый маркер с собой постоянно, доставая из кармана по первому требованию очередного поклонника? Ой, вряд ли… Вопрос номер два: продаются ли подобные маркеры в московских магазинах?
В конце-концов я остановила свой выбор на двух снимках, «синем» и «черном». Первый тут же судорожно пришлось корректировать в фотошопе, дорабатывая оттенок и равномерность фона (нужно ли уточнять, чувство у меня в тот момент было такое, словно фотошоп я открыла впервые в жизни) судьба же другой фотографии, моей любимой, до момента покупки маркера висела на волоске.
С раннего утра я носилась по району, первым делом отдав в печать партию «синих» и находясь теперь в лихорадочных поисках точек, торгующих канцтоварами.
Искомый предмет… хотя стержень оказался несколько толще желаемого, - так вот, искомый предмет нашелся, разумеется, в ближайшем к моему дому киоске, оставленному, разумеется, для проверки на закуску. За исключением толщины наконечника он был таким же, как знаменитый серебряный маркер Брюно, и след, им оставляемый, сиял безупречной сталью.
Получив из рук флегматичного работника «Кодака» партию «синих» фотографий, я тут же распорядилась о печати новой, «черной», и парень, не выразив ни малейшего удивления по этому поводу, все так же флегматично принял заказ.
Теперь можно было позволить себе немного расслабиться, и я отправилась накачиваться невкусным кофе в местной пиццерии и не без отвращения попыталась запихнуть в себя хотя бы пирожок (несложно догадаться, что пульс у моего аппетита стал к тому моменту нитевидным).
Через полчаса, бережно прижимая к груди конверт со свеженькими, только что из печати фотографиями, я летела домой, и до наступления темноты печатала, печатала и печатала, а также занималась оформлением свежепереведенного письма к Брюно, и забраковывая подпись за подписью (я расписывалась от руки), каковой процесс сам по себе навсегда останется в моей памяти примером апофеоза маньячества.
На шесть была назначена наша встреча с Бонни и недавно приехавшей в Москву из Волгограда Крейзи, и я здорово нервничала, потому что… потому что… даже не могу объяснить толком. Скажем так, все эти два дня я отчаянно ждала предчувствия, дурного или хорошего, которое до сих пор так и не соизволило явиться. Без предчувствия же в таком деле никак невозможно, и, хочешь ты этого или нет, оно все равно придет и не отцепится уже, и ничего ты с ним не сделаешь даже при всем желании.
До выхода из дому я десять раз перепроверила содержимое специально купленной для Лиона папки и залила в плеер немного Кевина Парана, поскольку Брюно до поры до времени слушаться категорически не желал и явно давал понять, что отвлекаться от дел мне сейчас никоим образом не стоит.
Разумеется, я все равно приперлась на место встречи минут за двадцать, и нервно мерила шагами холл торгового центра. Как раз в тот момент, когда я всерьез начала подумывать, а не отплатить ли той же монетой вцепившейся в меня с какой-то сектантской пропагандой безумного вида девице, и не всучить ли ей в ответ ознакомительный диск Брюно, всегда катающийся на всякий пожарный в моей сумке, я углядела наконец вылетающих из подземного перехода Катю и Юлю. Немедленно потеряв всякий интерес к сектантке (она так и не узнала, что счастливо отделалась в тот день), я взвизгнула от радости, и еще через секунды мы как-то совершенно естественно обнялись с Юлей, с которой виделись впервые после довольно уже долгого заочного знакомства.
Состояние у всех троих было шумливым и взбудораженным, причем у меня - не хуже, чем у некоторых. Что, впрочем, не помешало Юле в тот вечер обозвать меня человеком собранным и спокойным, от какой характеристики я, признаться, малость обалдела.
Взяв по пиву, мы уселись в кружок за свободным столиком и, обмениваясь неудержимо ползущими к ушам улыбками, живо принялись обсуждать список подготовленных вопросов и виды на грядущее интервью. Передав фотографии, пару наших писем в аккуратных конвертах, да пару практических советов, полученных мною от мудрой Мейси (Оля, твоя помощь в подобных вопросах совершенно неоценима!), а также некую личную просьбу, (которую девочки в итоге блестяще исполнили), я стала прощаться и, боюсь, основательно утискала в объятиях этих двух замечательных людей, всего лишь за два часа из почти незнакомых ставших чуть ли не родными. (В скобках - информация для скептиков: да, мы пили пиво, но пили мы совсем немного, так что для зарождения большой хорошей дружбы такое количество алкоголя крайне несущественно).
Странно, я совершенно не чувствовала зависти, хотя прислушивалась к своим внутренним ощущениям с огромным интересом; не чувствовала я даже сожалений; одну лишь неизъяснимую радость.
Пришло и предчувствие, которого я так ждала и так боялась. Теперь я точно знала, что все получится.
Дома, прыгнув за компьютер, я скинула ботинки и куртку и сочинила весьма жизнерадостный опус для журнала, впоследствии дико умиливший меня своей наивностью: почему-то в тот момент я была уверена, что освободившись от заветной папки, я освобожусь тем самым и от переживаний по поводу ее дальнейшей судьбы.
Той ночью я немножко выспалась и, как показала практика, очень правильно сделала, потому что утром…утром мой телефон проснулся, и вновь началось веселье.
«Ждем очереди на посадку, - писала мне Крейзи, - в местном дьюти фри только что видели синего Деда Мороза! Как думаешь, купить в подарок Брюно?»
Что за вопрос?! Конечно, купить! Какая прелесть! А борода у него длинная, да?..
«Мишо-оон, я пишу, Деда Мороза-то покупать? В синем тулупе!..»
Крейзи, мои смс до тебя не доходят?
Бонни, ответь, Крейзи получает мои ответы?.. Купите, купите ему подарок обязательно!
«Ааа, у меня была забита симка! И, Мишон, у нас проблема! Он стоит, как оказалось, 50 баксов!»
Я добавлю, добавлю!.. Купите ему Деда Мороза непременно!
«Мишон, сейчас покупаем и уже идем на взлетную…»
Бонни, сколько рублей стоит минута роуминга? Ты сможешь позвонить мне завтра вечером из театра?..
К ночи 16 января атмосфера существенно накалилась, ибо это был премьерный день для «Дракулы» в Лионе, и до третьего часа ночи я воодушевленно подвывала в чате мейсиного форума, твердо решив для себя, что пришла пора раз и навсегда избавится от столь незаслуженно прилипшей ко мне репутации личности спокойной и серьезной.
«А вот сейчас, прямо сейчас, наверное, он уже будет петь “Regne”...»
17 января 2008, в четверг, я снова была на работе, и глаза были красными от недосыпа и от монитора. С утра я не выпускала из левой своей ладони мобильник, из правой - сигарету, и плечом старательно прижимала к уху трубку стационарного телефона, по которому держала связь с Джейн. Джейн параллельно сидела в сети и знакомила с поступающими новостями, то ли отвлекая тем самым, то ли, наоборот, накручивая (я до и не поняла до сих пор, что ближе к истине).
А из Лиона тем временем поступали вести все более и более удивительные.
Накануне небольшая команда брюнеток в количестве семи человек общалась с артистами! Они были приглашены за кулисы на встречу со всей труппой, и провели они там никак не менее часа, перезнакомившись и переобщавшись со всеми, включая директора театра и французского консула по делам культуры Квебека и, кажется, своим славянским энтузиазмом произведши немалое впечатление на застенчивых квебекуйцев и французов.
От Бонни и Крейзи время от времени приходили очень нервные смс, на которые я отвечала такими подбадривающими и успокаивающими посланиями, на какие была толькоспособна, хотя сама при этом психовала не намного меньше.
К тому моменту стало уже известно, что продажа дракульских дивиди вновь отсрочена, и, подавив чувство сожаления, я очень порадовалась столь оперативно посетившей меня и совсем не мишонской предусмотрительности, вылившейся в идею с фотографиями.
На самом же деле, все мои чувства к тому моменту времени порядком притупились, так как одна их половина превратилась в постоянно напряженный нерв, а другая же еще накануне была отпущена в качестве незримого хранителя и спутника двум людям, ступающим сейчас по землям страны, в которой я никогда не была, но где когда-то, в далеком детстве, так страстно мечтала оказаться.
Я знала, что по возвращении этого кусочка души у меня западут щеки, как это уже бывало после тех нескольких раз, что я применяла этот сомнительный трюк в помощь находившимся далеко. Но какой бы мелкой не казалось кому-то причина, породившая такой вот шквал эмоций в душе, - в жизни каждого из нас бывают случаи, когда вся эта стройная и скучная логика оказывается абсолютно бессильна перед дуростью свойства самого восхитительного.
Вот в таких-то занятиях и тянулся худо-бедно этот сумасшедший денек, причем к чести моей необходимо заметить, что я умудрялась еще и работать (!)
Когда стрелки моих часов образовали строго вертикальную прямую, я отправила нескольким людям сообщение следующего содержания:
«Сейчас 18.00. Через полчаса мы должны будем сжать кулаки и думать о Брюно, потому что в это время он будет думать… о нас.»
Следующие 35 минут я скоротала кое-как, обмениваясь абсолютно истерическими посланиями со здорово поддерживающей мой моральный дух Джейн. Но наконец настал момент, когда телефон вздрогнул в ладони в сотый уже, наверное, раз за этот день, и на экранчике его не высветилось сообщение, заставившее мое сердце совершить пресловутый кульбит:
18:36:16
Bruno vyshel, pozdorovalya i pobejal v magazin.
Skoro vernesya i budet obschatsya.
:-)
Я представила себе слегка помятого Брюно, облаченного в знаменитую свою джинсовую куртку с воротником, спокойно, как старым знакомым, кивающего обалдевшим от этого явления Бонни и Крейзи, и вслед за тем деловито чешущего себе в ближайший ларек за пивом, и нервно хихикнула.
В этом он весь: конечно, я не пиво имею в виду, чей образ по совершенно непонятным причинам возник в моем воспаленном воображении, - саму ситуацию.
Я… я не буду рассказывать, с какими чувствами провела следующий час, ладно?
Девочкам обещали всего лишь 15 минут внимания Пельтье, однако, учитывая природную общительность объекта, я была совершенно уверена - в итоге получится хоть чуточку, да больше. Однако, когда стрелки часов описали полный круг и поползли себе дальше, я всерьез начала опасаться, что девчонки наши вместо того, чтобы чинно беседовать себе с Брюно, по понятным причинам перемерли прямо на месте (ну вот я бы на их месте точно того-с), и мсье вот прямо сейчас возится с их бесчувственными телами, суетясь и всячески пособляя бодрым лионским санитарам грузить павших русских бойцов в машину, и печально помахивая большим клетчатым носовым платком вослед отбывающей «скорой». Интересно, подписал бы он в таком случае фотографии - не, ну, из простого человеколюбия?..
Звонить в Лион я не имела права, хотя та простая мысль, что от голоса Брюно меня, в общем, отделяет лишь два незначительных движения большого пальца, активно и ежесекундно уничтожала остатки мозга. Однако всякое ожидание когда-нибудь заканчивается, вот и мой маленький мучитель подал первые признаки телефонной своей жизни.
19:48:40
25, pochti vse voprosy! Fotki podpishet, za pis’mo … spasibo!
Yes, my dear girls!.. You do it, and we take pride in you!!!
И - спасибо.
Казалось бы, что на этом вот жизнеутверждающем моменте самое время мне успокоиться и вздохнуть посвободнее, что я и сделала, в общем-то, хотя на деле меня ждало еще много всего.
Была сотня вопросов, вертевшихся на языке («о, он оказался в восторге, в восторге от синего Деда Мороза!..»), была нескончаемая беготня до ближайшего терминала мгновенной оплаты, так как на счету моих лионских корреспондентов регулярно заканчивались деньги. Было очень, очень много звонков, телефонных разговоров и судорожно набираемых смс.
Вечером меня ждал журнал и чат. И друзья из других стран, живущие далеко… ну, или чуточку ближе.
За успех такого дела грех было не выпить, и была открыта бутылка коньяку, и было налито, выпито, и снова налито.
А ближе к ночи был мне поднесен подарок, равного которому нет.
В 22.40 то ли 22.45 по московскому мой трудяга-телефон издал самую обычную, самую будничную из всех своих трелей и рукой, вмиг ставшей какой-то ватной, я схватила, нажала кнопку, вплотную прижала к уху, и…
…Тогда, сквозь шум далеких помех, сквозь треск, сквозь всю эту муть, сквозь эхо тысяч и тысяч километров, я услышала Его Голос.
Он был едва слышен в трубке, и все-таки совершенство его неподвластно словам.
Такой чистый, такой могучий, такой… восхитительный. Узнала бы я его, будь это другая песня, - не «Entre l'amour et la mort», а что-нибудь еще, ни разу до сих пор мною не слышанное? Да узнала бы, конечно… И все же разница между голосом Брюно в записи и Брюно настоящим… эта разница не подвластна описанию.
Я знала это, всегда знала, но до сих пор не отдавала себе отчет в истинных размерах простертой между ними пропасти.
Какой он, голос Брюно? Глубокий и бесконечно объемный, сияющий, огромный. Светящаяся радуга, сотканная из бесчисленного количества полутонов и нюансов.... Я всегда, с самого начала знала это, слышала это и наслаждалась его совершенством.
Не знала я лишь, что в действительности все это необходимо умножать не менее чем на три.
...Он пел прямо сейчас, в далеком Лионе; живой, теплый и настоящий - до одури настоящий, хоть ухвати за краешек рукава, а я - я стояла посреди своей комнаты, с лицом, должно быть, совершенно безумным, каменным и страшным, и слушала его Голос.
Это было чудо. В тот самый момент, в голове вдруг все как-то подпрыгнуло, перевернулось и… неожиданно встало на свои места, раз и навсегда.
Обычный парень; всего-то разницы, что родом из этого черт знает где находящегося Квебека и говорящий поэтому на другом языке. Ну а во всем остальном - такой же, в общем, как я, как вы, как тысячи людей, что мы встречаем на улице каждый день... Он тоже ходит тротуарам, дышит тем же самым воздухом, кому-то улыбается... Его можно увидеть, его можно услышать, с ним можно поболтать, а можно - написать ему письмо. И он прочтет его!..
Он делает покупки, водит машину и гуляет с собакой; он варит себе кофе, смотрит телевизор, делает зарядку по утрам... Он ужасно болтлив, абсолютно непрактичен и до кончиков ногтей исполнен этого истинно французского кокетства. Он часто бывает не в ладах с логикой; неимоверно упрям. Стрижется у плохого парикмахера и до сих пор не умеет завязывать галстук. Он обожает отпустить двусмысленную шуточку и первым же будет ржать над ней так, что глядя, решительно невозможно не расхохотаться в ответ… расхохотаться, не понимая даже толком, над чем вы вместе сейчас посмеялись... Он до сих пор нервничает перед каждым своим концертом.
А вечерами… вечерами он выходит на сцену, и на эти два часа мы забываем обо всем, и он забывает обо всем тоже, вдруг становясь больше, чем простой человек.
Вот что это?
Дар? Чудо? Мистика?.. Талант ли от Бога, причудливая ли игра генов или просто красивый голос да каторжный труд, помноженный на многие годы опыта?.. Никто никогда не поймет, и хорошо, что так. Пусть этот самый «феномен Пельтье» так и останется загадкой, пленяющей умы мечтателей и романтиков.
Волшебство, над природой которого и сам он, похоже, давно уж перестал ломать голову, просто восприняв все это как некую данность и научившись жить, почти не удивляясь такому вот побочному эффекту от своего, в общем-то, скромного очень существования.
Хороший и славный парень из далекого, мифического этого Квебека. Великий певец по совместительству.
Совсем незнакомый, и в то же время - такой до нелепости родной: от этого смешного хохолка волос на лбу и вновь запавших, осунувшихся щек, до манеры слушать собеседника, внимательно склонив голову набок и удивленно разинув при этом рот...
...Он пел, и я не дышала. Он был настоящий, и мы - тоже, и весь этот огромный блистающий мир… Мир, в котором каждый миг, на каждом шагу случаются чудеса: нам нужно лишь уметь видеть их.
21 января 2008. Сегодня - ровно год с того дня, когда я впервые услышала его голос, пленившись им с первой же ноты, с первого же звука, с первого, черт возьми, вздоха.
Покажите мне год назад сегодняшнюю мою запись, а?..
Я дома, по-прежнему дома. Побывав в Лионе, вернувшись обратно и... так и не покинув при этом Москвы.
На мне свободный свитер в полоску и темно-зеленая бандана на голове; с ногами в кресле я сижу перед любимым монитором и, улыбаясь, заканчиваю начатую четыре дня назад повесть. Осталось дописать последние строки.
У меня действительно запали щеки (не как у Пельтье, конечно, но тоже впечтляет), и в зеркало смотреться лишний раз по-прежнему жутковато. Но с кухни аппетитно тянет поджаристой куриной корочкой, и овощное рагу томится в пузатом горшочке…
«Pense à moi!» - с неподражаемым нахальством подзуживает из колонок совсем еще юный Брюно, и в голосе его явственно слышна этакая хрипловатая чертовщинка.
«Pense à moi!»
Думаю, думаю. Куда ж я теперь от тебя денусь.
Pense à moi, car je peux briser cette glace qui te sépare des gens...
Pense à moi, je vais déposer des rires sur tes larmes d'enfant
Pense à moi, je vais rechercher tes rêves mutilés par le temps
Pense à moi, j'vais m'abandonner,
Lié par le sang,
Lié par le sang...
Издевается он что ли, в самом деле?
Вот и гадай теперь, какая нелегкая пятнадцать лет назад дернула молодого канадского рокера срифмовать эти слова в простенькие строчки, призванные главным образом производить впечатление на юных барышень? Юмор ситуации в том, что обещание свое он честно выполняет до сих пор.
Ну что же. Буду, значит, и я…
Сейчас я допишу эти строки и - ужинать, ибо я голодна, как волк. Да и от поспать часиков десять я бы, признаться, не отказалась…
А когда я вновь вернусь в кресло у компьютера, я вновь поймаю взгляд этих глаз; взгляд внимательньный, умный и мягкий, вновь и вновь дарящий душу теплой улыбкой, озорно и неистребимо плещущей на самой их глубине.
à Mishonet
Вот и посмей тут... не думать. В таких-то условиях.
I wish you happiness, belle âme!
Over here, in distant Russia, we listen to your voice, think about you and we wish you luck.
Mishonet, January 2008, Moscow.
P.S.
Запись публикуется с опозданием в неделю; по предварительному согласованию и с полного одобрения главных героев описываемых событий (ну... за исключением самого главного, конечно.)