Соседи
Пожилая пара эта заселялась вместе с нами, получив однокомнатную квартиру на первом непрестижном этаже новенькой девятиэтажки. Вещей у них было мало, вытащили грузчики с подъехавшей машины какой то диван, пару тумбочек, да всякую разную другую мелочь. Из заводского общежития переезжали и радостно суетился вокруг грузчиков. Подпрыгивая даже от этой своей радости, маленький, невзрачный, сильно в возрасте уже, мужичок, получивший, наконец, на своем заводе, к пенсии почти, долгожданное это свое жилье.
Жена же его, напротив, никакой радости не выражала, а недовольно и даже как то со злостью оглядывала с крыльца окрестности,она всё больше хмурилась и облаяла даже, неожиданно грубым голосом, выбежавших из подьезда ребятишек, радостно и громко обсуждавших новое свое место жительство. Вообще похожа она была на злую королеву - мачеху из сказки про Белоснежку, только совсем уже постаревшую , утратившую красоту, разве что огромные черные глаза её блестели под густыми бровями, зыркали злобно вокруг и в самой злобе этой было что то даже завораживающее и прекрасное.
Супруг же её, напротив, смотрел в мир ясными своими голубыми глазами умиротворенно и был, казалось, всем доволен и счастлив. Февральский ветер трепал оставшиеся светлые волосины на его лысеющей непокрытой голове, а сам он весь такой чистенький, маленький и аккуратный, похож был на постаревшего ангела. Когда же взглядывал он на жену, то глаза его светились нежностью, обожанием и восторгом. Именно восторгом, как смотрят знатоки на шедевр, где-нибудь в знаменитом музее, восторгом созерцания, а не той плотской радостью и гордостью от обладания, с какой смотрят бывает на жен счастливые в браке мужья. И так смотрел он на неё четвертый уже десяток лет, с тех пор как увидел в двухэтажной, барачного типа, послевоенной общаге. Она же как и тогда на него даже и внимания никакого не обращала, а все зыркала и зыркала злющими своими глазами по заснеженной округе, где будто гигантские сугробы вырастали однотипные девятиэтажные дома строящегося спального района и не было больше ничего кроме этих домов и снега.
А злой она, кажется, была всегда. Родилась такой, наверное. Случается так. Может только злость эта и выжить ей помогла. Старшей была в семье, в деревне старшим никакого беззаботного детства не достается, сразу в работу, сразу вечной нянькой для младших. Некоторые так няньками и остаются всю жизнь для младших своих братьев и сестер. Она не такая, она как в город уехала сразу все связи оборвала, чтоб не ездили, не просили, на шею не сели, хватит, в детстве отводилась.
Потом в колхозе ишачила всю войну, бидоны эти тяжеленные с молоком до сих пор ей снятся, надорвала тогда всё нутро себе и болит всё с тех пор. Толком даже и не училась. А чего учиться, чему учителя эти городские научить могут, коли сами жизни не знают?
Она ведь красивая была девка, и парень ей один нравился и она ему, только говорил, - подрасти сначала. И вот подросла она, а он на войне погиб. А в деревне после войны нищета и мужиков нет и горбатиться вместо них приходится, тут белый весь свет возненавидишь. В город подалась, там тоже не лучше, завод, барак, танцы в горсаду, кавалеры пьяные, драки, да кино по выходным про чью-то счастливую чужую жизнь.
И этот вот появился, девки все над ним смеялись, называли - шибздик, он и правда вроде как пришибленный какой был и на фронт его даже не взяли. Приходил, смотрел на неё, маленький, глаза голубые, детские, волосики как у младенца почти. Ей, конечно, может и хотелось любви, такой как в кино и мужика настоящего, с сильными руками, да только где их таких взять то? Ну вот и пришлось с этим сойтись и замуж даже выйти. Смешно конечно, какой он муж? Потрогать то её боялся сначала, не то что другое разное что сделать.Зато не пил и руку на неё ни разу не поднял.
Комнату им дали отдельную, потом и в общагу другую переехали, каменную. Она там комендантом была, нутро болело всё, на заводе не могла уже работать. Боялись её, гоняла там прошмандовок всяких, которые мужиков к себе водили. Не пускала никого, чтоб разврата всякого не было. Детишек тоже гоняла. А сама собралась было родить, да чуть не померла. Надорвала всё себе в войну бидонами этими.
А нутро всё болело и в больницах лежала, и отрезали ей всё потихоньку. А этот придет и смотрит только, а чего на неё смотреть. Чего там высмотреть то можно? Она вздохнет да к стенке и отвернётся и не надо уже ничего, а под дверью детишки чужие орут,зла на них не хватает, а все что было женского в ней врачи эти вырезали, им лишь бы резать. Вылечить не могут вот и режут. Ну а квартиру не дают , потому что детей нет, а она виновата что ли?
Квартиру наконец, им дали, хоть и у черта на куличках и на первом этаже, а всё-равно своё жильё. Только чувствовала, что не долго ей в этой своей квартире жить. Да и врачи виновато так смотрели, нечего мол у тебя больше резать и не зачем, помирать время пришло.
Пыталась было по старой памяти в подьезде порядки свои наводить. Ээээ-ээх когда ж ты матушка сама старухой то успела стать? Да только тут ведь не общага, послали их пару раз подальше и за своё опять. Сначала то выходила на лавочке хоть посидеть, на детишек полаяться. А потом и на это сил хватать не стало. Ляжет на диван, к стенке отвернется и лежит и нутро болит, мочи нет и уколы уже никакие не помогают и хр
шибздик этот надоел хуже горькой редьки, смотрит всё и смотрит. Плачет, а ей и так тошно и болит всё, болит….
А как померла злая та старуха, с дедом её что-то страшное произошло. На деда, впрочем он так никогда и не стал похож, напоминал постаревшего почему то ребенка, оттого и выглядело это так страшно. Начал он пить, чего раньше никогда не делал и потому делать этого совершенно не умел. Пьянство требует определенных навыков и умений. Этому учатся, и часто под руководством старших товарищей и тогда оно выглядит совсем даже не безобразно, а привлекательно и органично сочетается с другими чертами личности.
А вот дедка этого пить никто не научил и выглядел он в таком состоянии жалко, был похож на пьяного ребенка, хлопал глазами, не понимая, что же с ним происходит.
Начинались 90-е и алкоголь был дёшев и доступен в любое время дня и ночи. Маленький этот человечек, впрочем, быстро потерял ощущение времени, единственной точкой отсчета служил ему день, когда приносили ему пенсию. Бывало шёл он из ларька ночью и били его и забирали бутылку и деньги и приходилось идти к соседям, виновато смотреть, просить ещё денег и снова идти в этот ближний к дому ларек. Его жалели, даже бывало поднимали и помогали дойти до квартиры, когда он не дойдя до подьезда падал в лужу и засыпал в ней. Ему впрочем было всё-равно, со смертью жены, жизнь для него закончилась.
Друзей у них никогда не было, всю родню жена отвадила сразу, не помню, чтоб кто-то приходил к ним в гости. Появился, правда, какой то племянник, тоже живший в общаге с семьей и при новой власти никаких шансов получить свою квартиру не имевший. То ли родственник он был, то ли просто бывший сосед по общаге, да только прописал его ничего уже не соображавший дедок в квартиру свою вместе с семьей.
Старика нашли под утро, тот всю ночь пьяный пролежал на холодном осеннем асфальте, под дождем, не дойдя до дома, хоть ларёк и был совсем рядом, растолкал, вполз он в подьезд, и в коридор квартиры своей, да и не встал больше. Увезли его в больницу, там и помер от воспаления лёгких. А в квартиру его заселилась из общаги новая семья.
Жена же его, напротив, никакой радости не выражала, а недовольно и даже как то со злостью оглядывала с крыльца окрестности,она всё больше хмурилась и облаяла даже, неожиданно грубым голосом, выбежавших из подьезда ребятишек, радостно и громко обсуждавших новое свое место жительство. Вообще похожа она была на злую королеву - мачеху из сказки про Белоснежку, только совсем уже постаревшую , утратившую красоту, разве что огромные черные глаза её блестели под густыми бровями, зыркали злобно вокруг и в самой злобе этой было что то даже завораживающее и прекрасное.
Супруг же её, напротив, смотрел в мир ясными своими голубыми глазами умиротворенно и был, казалось, всем доволен и счастлив. Февральский ветер трепал оставшиеся светлые волосины на его лысеющей непокрытой голове, а сам он весь такой чистенький, маленький и аккуратный, похож был на постаревшего ангела. Когда же взглядывал он на жену, то глаза его светились нежностью, обожанием и восторгом. Именно восторгом, как смотрят знатоки на шедевр, где-нибудь в знаменитом музее, восторгом созерцания, а не той плотской радостью и гордостью от обладания, с какой смотрят бывает на жен счастливые в браке мужья. И так смотрел он на неё четвертый уже десяток лет, с тех пор как увидел в двухэтажной, барачного типа, послевоенной общаге. Она же как и тогда на него даже и внимания никакого не обращала, а все зыркала и зыркала злющими своими глазами по заснеженной округе, где будто гигантские сугробы вырастали однотипные девятиэтажные дома строящегося спального района и не было больше ничего кроме этих домов и снега.
А злой она, кажется, была всегда. Родилась такой, наверное. Случается так. Может только злость эта и выжить ей помогла. Старшей была в семье, в деревне старшим никакого беззаботного детства не достается, сразу в работу, сразу вечной нянькой для младших. Некоторые так няньками и остаются всю жизнь для младших своих братьев и сестер. Она не такая, она как в город уехала сразу все связи оборвала, чтоб не ездили, не просили, на шею не сели, хватит, в детстве отводилась.
Потом в колхозе ишачила всю войну, бидоны эти тяжеленные с молоком до сих пор ей снятся, надорвала тогда всё нутро себе и болит всё с тех пор. Толком даже и не училась. А чего учиться, чему учителя эти городские научить могут, коли сами жизни не знают?
Она ведь красивая была девка, и парень ей один нравился и она ему, только говорил, - подрасти сначала. И вот подросла она, а он на войне погиб. А в деревне после войны нищета и мужиков нет и горбатиться вместо них приходится, тут белый весь свет возненавидишь. В город подалась, там тоже не лучше, завод, барак, танцы в горсаду, кавалеры пьяные, драки, да кино по выходным про чью-то счастливую чужую жизнь.
И этот вот появился, девки все над ним смеялись, называли - шибздик, он и правда вроде как пришибленный какой был и на фронт его даже не взяли. Приходил, смотрел на неё, маленький, глаза голубые, детские, волосики как у младенца почти. Ей, конечно, может и хотелось любви, такой как в кино и мужика настоящего, с сильными руками, да только где их таких взять то? Ну вот и пришлось с этим сойтись и замуж даже выйти. Смешно конечно, какой он муж? Потрогать то её боялся сначала, не то что другое разное что сделать.Зато не пил и руку на неё ни разу не поднял.
Комнату им дали отдельную, потом и в общагу другую переехали, каменную. Она там комендантом была, нутро болело всё, на заводе не могла уже работать. Боялись её, гоняла там прошмандовок всяких, которые мужиков к себе водили. Не пускала никого, чтоб разврата всякого не было. Детишек тоже гоняла. А сама собралась было родить, да чуть не померла. Надорвала всё себе в войну бидонами этими.
А нутро всё болело и в больницах лежала, и отрезали ей всё потихоньку. А этот придет и смотрит только, а чего на неё смотреть. Чего там высмотреть то можно? Она вздохнет да к стенке и отвернётся и не надо уже ничего, а под дверью детишки чужие орут,зла на них не хватает, а все что было женского в ней врачи эти вырезали, им лишь бы резать. Вылечить не могут вот и режут. Ну а квартиру не дают , потому что детей нет, а она виновата что ли?
Квартиру наконец, им дали, хоть и у черта на куличках и на первом этаже, а всё-равно своё жильё. Только чувствовала, что не долго ей в этой своей квартире жить. Да и врачи виновато так смотрели, нечего мол у тебя больше резать и не зачем, помирать время пришло.
Пыталась было по старой памяти в подьезде порядки свои наводить. Ээээ-ээх когда ж ты матушка сама старухой то успела стать? Да только тут ведь не общага, послали их пару раз подальше и за своё опять. Сначала то выходила на лавочке хоть посидеть, на детишек полаяться. А потом и на это сил хватать не стало. Ляжет на диван, к стенке отвернется и лежит и нутро болит, мочи нет и уколы уже никакие не помогают и хр
шибздик этот надоел хуже горькой редьки, смотрит всё и смотрит. Плачет, а ей и так тошно и болит всё, болит….
А как померла злая та старуха, с дедом её что-то страшное произошло. На деда, впрочем он так никогда и не стал похож, напоминал постаревшего почему то ребенка, оттого и выглядело это так страшно. Начал он пить, чего раньше никогда не делал и потому делать этого совершенно не умел. Пьянство требует определенных навыков и умений. Этому учатся, и часто под руководством старших товарищей и тогда оно выглядит совсем даже не безобразно, а привлекательно и органично сочетается с другими чертами личности.
А вот дедка этого пить никто не научил и выглядел он в таком состоянии жалко, был похож на пьяного ребенка, хлопал глазами, не понимая, что же с ним происходит.
Начинались 90-е и алкоголь был дёшев и доступен в любое время дня и ночи. Маленький этот человечек, впрочем, быстро потерял ощущение времени, единственной точкой отсчета служил ему день, когда приносили ему пенсию. Бывало шёл он из ларька ночью и били его и забирали бутылку и деньги и приходилось идти к соседям, виновато смотреть, просить ещё денег и снова идти в этот ближний к дому ларек. Его жалели, даже бывало поднимали и помогали дойти до квартиры, когда он не дойдя до подьезда падал в лужу и засыпал в ней. Ему впрочем было всё-равно, со смертью жены, жизнь для него закончилась.
Друзей у них никогда не было, всю родню жена отвадила сразу, не помню, чтоб кто-то приходил к ним в гости. Появился, правда, какой то племянник, тоже живший в общаге с семьей и при новой власти никаких шансов получить свою квартиру не имевший. То ли родственник он был, то ли просто бывший сосед по общаге, да только прописал его ничего уже не соображавший дедок в квартиру свою вместе с семьей.
Старика нашли под утро, тот всю ночь пьяный пролежал на холодном осеннем асфальте, под дождем, не дойдя до дома, хоть ларёк и был совсем рядом, растолкал, вполз он в подьезд, и в коридор квартиры своей, да и не встал больше. Увезли его в больницу, там и помер от воспаления лёгких. А в квартиру его заселилась из общаги новая семья.