студии "Да" 5 лет
Сегодня студии "Да" исполняется 5 лет! Пятого июля 2008 года состоялось первое занятие с детьми. После появления сериала "Летающие звери" я уже не хожу на детские занятия - нет времени и сил. Мне их очень не хватает. Надеюсь, жизнь изменится так, что снова появится возможность. Год назад меня попросили написать текст про нашу студию для книжки про рак.
РАКА НЕТ
для Артема Поля
В 2008 году моя жизнь очень сильно изменилась. Я попал на детское отделение НИИ Онкологии им. Петрова под Петербургом. Попал я туда не из-за болезни, а потому что мы с женой и друзьями решили попробовать делать с этими детьми мультфильмы. Я работал на большой анимационной студии, до этого получил режиссерское образование и был абсолютно уверен, что ничего интереснее, чем создавать мультфильмы, в этой жизни нет. У меня все было прекрасно, но, как мне теперь кажется, моей жизни не хватало смысла.
Часть меня всегда настаивала на том, что смысл жизни - это я сам, это мои желания, мои страхи, мое счастье, мое я. Эта часть меня всегда кричит о своих правах, когда я устал или раздражен. Другая часть меня уверена, что смысл жизни - это другие. И она робко объясняется: “Понимаешь, да, это странно звучит, но смысл моей жизни - это не я. Я - это инструмент, чтобы помочь кому-то. Для этого я родился, для этого я просыпаюсь каждое утро, для этого я учусь и преодолеваю трудности, ради этого я еще жив”.
НИИ Онкологии имени Петрова находится в поселке Песочном недалеко от города. Вокруг стоит лес. Мы приезжаем сюда после работы к семи вечера - наверное, поэтому в этом большом здании всегда так пусто и безлюдно. Не оставляем одежду в гардеробе, он закроется раньше, чем мы уйдем. Иногда дети встречают нас у входа на отделение: “Мультики приехали!”. Я так рад, что они нас ждали. И каждый раз я очень волнуюсь. Мне сложно понять, кто мы - ведь мы здесь в гостях, нас никто не звал. Я прохожу по палатам, чтобы позвать всех на наше занятие, и чувствую себя неловко каждый раз, когда стучусь в закрытую дверь, ведь я не знаю что за ней - горе, усталость, отчаяние. Мы приезжаем сюда, и нам надо принести этим детям и их родителям что-то хорошее, что поможет им жить и бороться. Лишь с годами я понимаю, что это не так просто, как казалось мне в начале.
Отделение совсем маленькое. Родители живут вместе с детьми. Больница этого не предусматривает, и в палатах нет специальных мест для родителей, но они ведь не могут оставить своих детей. На кухне все пользуются одним холодильником, одной микроволновкой, одним краном. Отделение похоже на одну семью. Дети совсем разных возрастов - от малышей до подростков. Здесь нет специальной игровой комнаты, и мы занимаемся в небольшом холле, где рядом с высокими окнами стоит диван и стол. В платяном шкафу хранятся карандаши, фломастеры, краски, бумага. Шкаф запирается на ключ, который хранится у нянечки Тани. Она очень религиозна и, кажется, с трудом терпит наши занятия. Мы как будто бы вторглись на ее территорию и теперь делим с нею и пространство, и детей, и место в этом платяном шкафу, куда мы убираем теперь штатив, настольную лампу и большие листы ватмана для фонов.
На моих руках всем видны татуировки. Я о них иногда сожалею, ведь делал их совсем подростком, а теперь они выглядят, наверное, слишком пафосно и эпатажно. Но в общении с детьми они часто помогают мне. Детям мои татуировки очень интересны, и это дает повод завязаться разговору, который почти всегда заканчивается похожим образом: “А больно делать?” И я честно отвечаю: “Конечно, больно”. “А зачем тогда ты их делал?” И я честно отвечаю: “Потому что глупый был”. Это “был” в конце моего ответа звучит, конечно, самонадеянно, но дети не обращают на это внимание, потому что в этот момент наш разговор становится чуть более искренним, ведь я признался им про свою глупость и свою ошибку, а это не часто делают взрослые.
После занятия мы выходим на улицу, обсуждаем, как все прошло. Мы пока не уверены в себе и еще только нащупываем важные принципы общения и построения занятия. И каждый раз происходят большие и маленькие открытия, очень волнующие открытия. Я чувствую себя уставшим, но наполненным. Это удивительное ни на что не похожее ощущение. Как будто из бани вышел. На улице светло - белые ночи. Вокруг стеной стоят сосны. Нам надо сесть в машины и разъехаться по домам, но нам никак не расстаться, мы все говорим и говорим, делимся своими мыслями, переживаниями, обсуждаем детей, переспрашиваем друг друга о диагнозах. Я смотрю на своих друзей, на их лица, жесты, ловлю взгляды, слушаю их голоса и думаю о том, до чего же они красивы. Это очень красивые люди, я так счастлив, что стою рядом с ними.
Проходит какое-то время, и мы немного привыкаем к нашим поездкам в больницы. Я все время переживаю, что к каждому занятию требуется хорошая подготовка, которой у нас нет и в помине, но со временем этот сомнительный формат импровизации, в котором нам приходится работать, уже не вызывает такого панического страха, как в начале. Дело в том, что создавая даже самые простые мультфильмы, никак не избежать построения пусть простой, но технологии, пусть крошечного, но производства. И это не самая интересная и, конечно, далеко не творческая сторона наших занятий. Приходя к нашим молодым соавторам, мы должны предложить им какие-то задания, выполнение которых будет двигать нашу общую работу над мультфильмом вперед. А чем больше мы даем свободы детской фантазии, тем труднее и дольше нам приходится воплощать наши замыслы. Анимация требует большой усидчивости и океан терпения. Кажется, что пытаться совместить это с детской непоседливостью просто невозможно. Чтобы снять всего лишь одну сцену, ребенку нужно сто раз изменить положение героя и сто раз сфотографировать его, а в мультфильме сцена займет считанные секунды. А готовый мультфильм приходится ждать месяцами. Но хуже всего, когда плохо продуманное и неподготовленное занятие вскрывает наше бессилие, и мы не можем понять, какое задание дать ребенку или, что еще хуже, понимаем, что то, что мы попросили его сделать и он уже сделал, совсем нам не подходит.
Для того чтобы все получалось, нам не хватает внимания и времени. Быстро выясняется, что двухчасовое занятие - это лишь верхушка скрытого под водой айсберга, и, для того чтобы подготовить такое занятие, надо потратить целый день. Я мечтаю больше никогда в жизни не приезжать на занятие не подготовленным. Даю себе слово, что сегодня в последний раз, и еду в больницу. По дороге созваниваюсь с остальными, чтобы хоть в общих чертах продумать, что и как будем сегодня делать. Времени и внимания не хватает потому, что есть основная работа. Со временем становится ясно, что с основной работы надо уходить - занятий с детьми становится все больше. Наши занятия превращаются в занятия студии. Кроме самих занятий мы всячески пытаемся привлечь к этим детям внимание общества - ведем блог, общаемся с журналистами, устраиваем специальные мероприятия, вывозим детей на фестивали. Чтобы наша студия существовала, теперь нам надо искать спонсоров и партнеров, искать гранты и любую поддержку.
В одном из наших первых мультфильмов “Остров” брат с сестрой провалились сквозь землю, попали на необитаемый остров, и им угрожает кровожадная акула. Их ищут, но не могут ни найти, ни спасти. Времени все меньше и меньше. Вместе с детьми мы придумывали эту историю и обсуждали, как она может закончиться. Дети предлагали, что героев спасет большой розовый слон, но мы говорили, что так не годится. Дети предлагали, что брата с сестрой спасает волшебная фея, но мы опять отвечали “нет”. У нас не было плана, мы не знали и не договаривались, как именно должна развиваться эта история, но мы чувствовали, что, когда найдется правильный ответ, мы сразу это поймем. А потом так и случилось - Алена сказала, что дети должны не ждать, что их спасут, а спастись сами - и всем стало понятно, что так и должно быть.
И мне кажется важным, что дети должны спастись сами. Им надо изо всех своих сил бороться с раком. И на самом деле они не одни - им помогает много-много людей, некоторых из которых они даже в глаза не видят. Рядом с детьми родители и врачи, сотрудники фонда, ищущие деньги на лечение, курьеры, перевозящие из-за границы лекарства, доноры, сдающие кровь, волонтеры, приходящие в больницы. Что в этом мире может быть важнее детских жизней?
Многие дети приходят на занятия с капельницами. Высокие металлические штанги сопровождают их всюду часами. К крошечной кисти руки тянется гибкая трубка. Некоторые дети так сильно хотят делать мультфильмы, что приходят на занятие, даже когда себя плохо чувствуют. Антон выползает к нам из палаты после химиотерапии, кажется, еле живой. Его шатает, и видно, что ему больших усилий стоит сдерживать тошноту. Ну какие тут мультфильмы. “Ты, дружище, лучше, иди, полежи, а то вот весь зеленый. Мы же сюда каждую неделю приезжаем - совсем скоро снова увидимся - не переживай”. Но Антона не уговорить, он уже схватил карандаш и рисует ракурсы главного героя - фас, профиль, три четверти. Антон работает не спеша. Проходит полчаса, и я замечаю, что теперь Антон выглядит совсем иначе: он заразительно смеется и бросается стирательной резинкой. Сначала сложно поверить, что такое преображение происходит на наших занятиях, но в последствие я наблюдаю такое не раз. Журналисты любят задавать нам такой вопрос: “Действительно ли наши занятия помогают детям?”, тогда я привожу вот это пример.
На стене мы повесили большой плакат “История про детей на острове (рабочее название)”. На нем мы нарисовали три типа рисунков: герои, место действия и вещи. Маленькая Алена с невозмутимым видом валяется на животе на каталке, подперев голову рукой, и болтает ногами. Ее нисколько не смущает, что мы снимаем ее на камеру. Она делает вид, что вообще ее не замечает. Потом оглядывается на мальчика, проезжающего мимо на детской машинке - чтобы ехать, надо толкаться ногами.
Мы сидим за низким деревянным столом на детских маленьких стульчиках и показываем детям раскадровку, рассказываем историю, которую будем снимать. На столе, готовые к атаке, еле сдерживаются карандаши и фломастеры. Дети смотрят на них искоса, кажется, в любой момент готовы схватить их, но мы выжидаем, ведь прежде, чем начать рисовать, очень важно понять историю. Эту раскадровку мы придумали вместе с детьми на предыдущих занятиях - это наша общая история. Нам было важно придумать ее именно вместе с детьми. В ней есть такие характерные детали, что брат с сестрой рисуют на стенах граффити, после чего убегают от разъяренного дворника, который, конечно же, граффити терпеть не может. Эту линию придумали Сева и Стас - два друга на отделении. А в самом конце истории оказывается, что и этот дворник очень волновался за пропавших героев и скучал. До такой степени, что рисует граффити сам - “Ай-ай-ай, дяденька, не хорошо на стенах рисовать!” “Ах! Нашлись!”, - не веря своим глазам, выдыхает дворник и кидается обнимать героев. Вообще на этом проекте удивительным образом оказалось вместе много парней одного подросткового возраста. Никогда потом я не видел такого цветника. Сева, Стас, Антон, Виталик, Мишка и даже старше их Юра. У Севы на ногах нарисованы йодом странные схемы предстоящей операции. Кажется, никто из наших так и не решается спросить о том, что именно это значит. Иногда ампутация - единственный вариант, и мы уже видели детей без рук или ног. На одном из первых занятий я, как ни в чем не бывало, радостно сказал: “Ну, и что вы думаете, мы должны сделать, чтобы наша птица полетела? Конечно же, отрезать ей крылья!”. Сразу осекся, но потом не жалел - любое табуирование каких-либо тем или сторон жизни воспринимается всеми еще тяжелее, нежели смелый простой разговор.
Те дети, что на колясках, не могут стоять или ходить из-за рака ног или позвоночника или большой слабости. Виталик лысый, как коленка. Подкатывается к нам на коляске, чтобы спросить про одну из сцен в раскадровке. Виталик очень рассудительный. Видно, как ему интересно разобраться в нашем процессе в целом. Мы и дали ему раскадровку, потому что он похож на режиссера. Было смешно смотреть со стороны, как он ее внимательно изучал и то и дело хлопал глазами. Он такой худой, прямо тонет в своем тонком свитере.
Момент торжества - обвести красным фломастером на раскадровке только что отснятую сцену. “Виталик, на фломастер, сгоняй, обведи”.
Мишка выглядывает из палаты. Мишка очень хороший и необычный. Про него, наверное, сказали бы “странный” в том смысле, что он особенно воспринимает окружающий мир. И у Мишки, понятное дело, рак. Велика ли вероятность, что у одного ребенка есть сразу две такие особенности? Мишка выглядывает из палаты с таким видом, как будто бы проверяет, есть ли за ним слежка. Он неусидчивый и на наших занятиях то и дело убегает по своим важным делам. Еще он неразборчиво говорит. На его голове остатки волос создают ему образ маленького старичка.
Мамы бывают разных видов. Мамы первого вида очень рады, что дети с нами, и можно оставить их на занятии, чтобы самим перевести дух. Мамы второго вида очень рады, что можно посмотреть, как их ребенок рисует или анимирует. Мамы третьего вида очень рады, что они, как дети, могут тоже схватить карандаши или краски и делать мультфильм вместе с нами. Мы любим всех мам, но мам третьего вида еще и ценим, а на мам второго вида иногда сердимся, потому что, кроме того чтобы любоваться, как ребенок рисует, они еще очень любят давать ребенку советы и всячески мешать его самовыражению. Некоторые мамы ходят в домашних халатах, а другие мамы используют много косметики. Когда я оказываюсь в этом мире мам, я чувствую себя неловко, как пришелец с другой планеты. Пап почти не видно - я не знаю, почему.
Все капельницы разные. Бывают бесконечные, некоторые незаметные, есть уверенные, есть усталые. В этой капельнице быстрая легкая капель - кап, кап, кап. Кисть руки замотана бинтом. Можно представить, что эти мальчики на самом деле бойцы-боксеры - руки замотаны, головы лысые, лица худые. На многих лицах маски - иммунитет ослаблен, и ни в коем случае нельзя подцепить даже простую простуду.
Первым умер Виталик. Все происходило быстро - нам сказали, что его перевели в реанимацию и что дела плохи. Тогда мы еще работали на разных работах и весь день созванивались друг с другом, пытаясь понять, что можно сделать. Мы не могли попасть к нему, и поэтому записали ему звуковое письмо. Нам с Катей и Сашей надо было идти и договариваться с директором студии, где мы работали, чтобы он разрешил втиснуться между сменами в студии звукозаписи. Было очень страшно стоять перед микрофоном и говорить что-то Виталику. Саша не пошла с нами, просто не смогла. Я понимал, что надо говорить что-то обязательно теплое, чтобы Виталику было легче, но внутри я чувствовал холод. Я навсегда забыл те слова, которые произнес тогда перед микрофоном. На другом конце города Ромка смог договорится с актером Антоном Виноградовым, и тот записал Виталику письмо голосом Кроша.
Кто знает, почему на отделении от рака умирают вместе, один за другим? Наступает время, и смерти идут одна за другой, как будто вместе умирать не так страшно. И эта новая атмосфера на отделении - очень особенная, атмосфера недосказанности и молчания. Нельзя говорить о смерти. Родители не могут сказать детям, где Виталик. Родители говорят детям неправду, а дети и так знают, где Виталик. И мы тоже молчим, потому что мы не можем вмешиваться, мы здесь в гостях. Мы молчим.
Юре семнадцать, он в инвалидном кресле, потому что у него саркома, и он не может ходить. Он проезжает мимо нас по коридору. Иногда останавливается, задерживается ненадолго, но опять проезжает мимо. Мне кажется, я понимаю его - он чувствует неловкость делать мультфильм вместе с малышами, ведь он уже взрослый. И в то же время я вижу, как ему интересно, что именно мы делаем. Так получилось, что мы подружились с Юрой и его мамой Катей. Они живут в соседнем дворе, иногда мы заходим к ним в гости. Однажды мы едем вместе на залив и гуляем среди сосен, смотрим на волны.
А потом Юру выписывают на паллиатив. Это значит, что врачи уже ничем не могут помочь. Это значит, что больница не хочет, чтобы у нее были плохие показатели по смертности. Это значит, что всем на отделении лучше не знать ничего про Юру. Сам Юра тоже ничего не знает, но ему все хуже, и боли все сильнее. А обезболивающее вне стен больницы достать очень сложно. Теперь Юра живет не по соседству, они переехали на другой конец города. Мы приезжаем к ним время от времени, но мне сложно найти хороший повод для общения. Тогда я предлагаю Юре написать сценарий не для детского, а для настоящего профессионального мультфильма. Юра как будто бы не очень воодушевлен такой идеей, но в следующий раз он показывает нам свой сценарий. Это оказывается очень нежная трогательная история про кота, который живет среди людей и мечтает уехать на море. В этой истории почти ничего не происходит, но в ней чувствуется тонкая нить нашей жизни - наших несбыточных надежд или неожиданных открытий. Я показываю этот сценарий коллегам, и он всем нравится. Все очень хотят сделать такой мультфильм. Мы привозим Юре эскизы главного героя и фонов, обсуждаем разные детали. А потом мы уезжаем в Индию - на море.
Юре становится все хуже, и я не уверен, что, когда мы вернемся, Юра будет еще жив. Уже очевидно, что мы никак не успеем сделать мультфильм, пока он жив. В Индии мы знакомимся с разными людьми, мы ищем духовной поддержки, чтобы продолжать наши занятия. Мы едем в отдаленное место, чтобы встретится с удивительным индийским лекарем Нараяна Мурти, который какими-то редкими растениями исцеляет множество трудноизлечимых болезней, в том числе и рак. К нему ездят консультироваться врачи со всей Индии, ученые наблюдают, как его кора деревьев уничтожает в лабораторных пробирках раковые клетки. Мы приезжаем под вечер - прием пациентов уже закончен, ближайший будет через несколько дней, и Нараяна отказывается даже поговорить с нами. Мы объясняем, какой долгий и трудный путь нам пришлось преодолеть, мы просим его, как только можем. “У вас нет медкарты, анализов, и я не могу увидеть самого пациента! Как я могу помочь?!” Да, это правда, мы даже не знаем точного анамнеза. Но каким-то чудом мы уговариваем его, и он дает нам лекарство: “Вы приедете, пришлете мне по электронной почте снимки, анализы, и я напишу, как из этой коры сделать нужный препарат и как его принимать. Если лекарство поможет вылечить рак, возвращайтесь, и я дам вам это лекарство для других детей”, - говорит он. Неужели у нас получилось?
Мы возвращаемся в Петербург и предлагаем лекарство Юре. Но Юра отказывается от него. “Я русский человек. Я не буду лечиться индийским лекарством”, - говорит он. Через совсем короткое время Юра умирает. Его мама спрашивает, сделаем ли мы мультфильм. Я говорю: “Обязательно”. Прошло уже несколько лет - мультфильм я еще не сделал.
Мы снова приезжаем в Песочное. После перерыва я вижу много новых лиц. Очередной мультфильм идет полным ходом - на раскадровке многие сцены отмечены как готовые. Стол усеян карандашами, красками, разноцветными обрезками бумаги. Коляска - это не только символ беспомощности, но и настоящее гоночное средство. Это доказывают мальчишки, проносящиеся мимо нас на коляске по коридору. Они так громко смеются и так быстро летят, что все смотрят на них с восхищением и завистью. Те дети, что постарше, делают своим коляскам реальный тюнинг - обматывают спицы разноцветной проволокой или прикрепляют на подлокотники небольшие фонарики. Иногда на отделении сами собой возникают этапы большого колясочного соревнования - красота не уступает скорости, а элементы фристайла заслуживают отдельной главы. Но когда на скоростной дорожке появляется огромная каталка, на которой перевозят лежачих пациентов, любые коляски выглядят уже не очень. Дети разом открывают рты в восторженном предвкушении главного выступления, но в этот момент появляется медсестра - классическая театральная пауза - все смущенно улыбаются и переглядываются.
Иногда сквозь вертикальные полосы штор в холл врывается яркое вечернее солнце. Оно слепит глаза, скачет пятнами по лицам, мешает фотографировать, залезает на рабочий фон и не дает возможности доснять сцену. Кажется, что солнце, как ребенок, балуется с нами, щекочет, кривляется. “Ну все уже, хватит, ха-ха-ха“. Желтая краска вмиг становится самой популярной. Художники щурятся и рисуют яркие желтые деревья, желтые дома, желтые машины. А на столе скатерть в крупную желтую клетку, а у Сони, как и у ее мамы, яркие рыжие волосы, а у микрофона большой желтый шар, а еще, а еще... И желтый всюду - отражается, падает, прилипает, играет. Как редко в этом городе бывает солнце, как сильно его не хватает. Я очень люблю момент, когда процесс мультфильма входит в фазу автопилотирования - все заняты своими делами и работают одновременно и вместе. Множество параллельных процессов, как множество ручейков, стекаются в одну реку. В этот момент я чувствую удивительное единство всех нас - и детей, и мам, и волонтеров. Я понимаю, нет, я чувствую очень важную вещь - на наших занятиях рака нет.