Миссия
Не однажды я собирался отправить Вашей Милости весть о моих странствиях. Я даже писал письма так, как если бы вы действительно их читали, но никто из встречавшихся путешественников не направлялся дальше Каффы, и потому вам вряд ли придётся ещё раз услышать обо мне.
После многолетних скитаний в поисках возможности осуществления моей миссии, я уже смирился с мыслью о том, что и сам никогда не увижу родных мест, ибо пространства в этой части света так велики, что известные нам страны, со всеми доменами и епископскими кафедрами, могли бы уместиться здесь на просторах одной малозначительной провинции. Реки кажутся бесконечными, а берега их пустынны. И на всех этих бескрайних горных и степных землях идёт война, или собираются огромные конные армии, или передвигаются с места на место целые народы. Люди здесь дикие и тёмные, но полные решимости. Если решимость ведёт их в бой, то вряд ли найдётся в мире сила, способная остановить это опустошительное нашествие. Жестокость здесь не только не предосудительна, но даже считается некой доблестью. Потому жизнь невооружённого человека не стоит ничего, и если бы не то неожиданное почтение к моему сану, которое проявляют в этих краях, моя миссия закончилась бы, не начавшись. Но и цель миссии казалась мне не менее отдалённой, чем возвращение домой.
К моему удивлению, я встречал в этих краях христиан, как латинского, так и греческого исповедания, и даже миссионеров, но никто из них не тешил себя надеждой когда-нибудь вернуться в родные края. За годы, проведённые в степи, все они переняли от местных жителей привычки, обычаи и даже внешний облик. Таким же стал и я, научившись говорить на языке кочевников, есть сырое мясо и пить кислое молоко. Но по причине отчаянности моего положения, я всё же не забывал о цели своего путешествия и искал встречи с могущественным вождём язычников. Всё время он находился в походах и нигде не останавливался надолго, презирая оседлую жизнь и особо ненавидя города со стенами. О его жестокости и гневливости ходили мрачные легенды, но многим также было известно, что завоеватель этот, не в пример другим варварским королям, благосклонен к духовным лицам разных конфессий и даже будто бы проявляет интерес к выбору веры. Эти слухи давали мне смутную надежду в поисках путей осуществления моей миссии, пока миссия сама не нашла меня. Однажды к военачальнику, у которого я служил и чьим покровительством пользовался, приехал гонец с небольшим отрядом всадников и сообщил, что меня затребовали в ставку для личной беседы с вождём. Гонец был суров и деловит, и хотя я сам стремился к этой встрече с самого начала путешествия, приглашение сулило в равной степени удачу и гибель.
Меня долго везли степью под неусыпной охраной как важного гостя или приговорённого арестанта. В конце пути я был встречен со всей вежливостью, положенной важной особе. Меня поселили в шатре и переодели в богатое платье. В назначенный час ко мне явился высокий сановник. Он представился одним из сыновей верховного владыки. Он сообщил, что вождь вскоре встретится со мной, дабы разузнать об особенностях моей веры. Это огромная честь, и потому я должен неукоснительно следовать предписаниям. А именно: в разговоре я должен выказывать всяческое почтение и внятно отвечать на вопросы; самому мне запрещается задавать вопросы и обращаться с просьбами; я не должен вставать в полный рост и совершать ненужных движений; я не должен поворачиваться к вождю спиной; я должен говорить на своём языке, через переводчика; мне категорически запрещается говорить с вождём о милосердии, ибо подобные разговоры приводят его в бешенство. Получив эти подробные наставления, я был почти немедленно препровождён в шатёр вождя. Сопровождавшие меня лица и я сам должны были войти в него на коленях. Шатёр этот был очень большой, но не обнаруживал внутри ничего, что можно было бы назвать роскошью. Надо отметить, что подобная скромность весьма необычна для востока, где монархи стремятся не уступать друг другу в блеске убранства дворцов и пышности церемоний. Сам великий варвар сидел на небольшом возвышении в окружении телохранителей. Одеяние его также было на редкость скромным и вполне приличествовало бы простому степному воину. Я сразу же постарался рассмотреть и изучить этого человека, хотя предписания среди прочего не велели глядеть на него прямо. Вождь степи оказался стариком лет шестидесяти, но ещё далёким от старческой немощи. Внешностью он отличался от большинства своих подданных. Хотя он имел привычку щуриться, глаза его, кажется, вовсе не были такими узкими, как у всех на далеком востоке. Кроме того, они были редкого в этих краях светлого оттенка. Волосы и усы, хоть и седые, но когда-то явно были рыжими. Телосложение он имел крупное, а цвет кожи такой же, как высохшая трава. Хорошо освоив науку о человеческих лицах, я смог определить по морщинам и складкам, что главное его чувство вовсе не гнев, а страх и мнительность, ещё в нём много тревоги и коварства, а смех, кажется, вообще ему не ведом.
Как я уже упомянул, мне было предписано говорить на латыни, и таким образом мне снова довелось почувствовать во рту вкус родного языка, на котором я хоть и думал, но не говорил, кажется, годы. Что до переводчика нашего, то ранее я ни разу не встречал его. Он был человеком неопределенного происхождения, вероятно, грек, и латынь его была так же далека от совершенства, как и язык степи.
После всех предусмотренных обычаем представлений и изъявлений почтения вождь сдержанно поприветствовал меня и приступил к расспросам. Я приведу для Вашей Милости наш диалог с небольшими пояснениями, но опуская многочисленные в разговорах с монархами формы вежливости.
- Откуда ты родом?
- Из Генуи.
- Ты жрец?
- Я каноник.
- Ты можешь исцелять людей?
- Мне доводилось сращивать переломы и обрабатывать раны.
- Какая твоя вера?
- Я верю в Господа нашего Иисуса Христа и Святую Троицу.
- Мне говорили, что многие верят в него же, но по-разному. Что ты об этом знаешь?
Я не ожидал этого вопроса и почувствовал, что не так просто будет объяснить тёмному язычнику различия обрядов и вопрос о филиокве.
- Есть западный и восточный обряд, а также множество ересей, но все они веруют в Иисуса Христа, принявшего смерть во искупление наших грехов и воскресшего на третий день.
- Я слышал об этом. Как он это сделал?
- Когда пришли, чтобы достать его тело из гробницы, ангел сказал, чтобы живого не искали среди мёртвых.
- То есть, он на самом деле не умер?
- Умер в страшных мучениях на глазах множества людей. Но потом воскрес.
- Как ему это удалось? Ему помогали? Что он сделал, чтобы воскреснуть?
Я вдруг со всей отчётливостью понял, что во всех этих духовных беседах стареющего правителя интересует только бессмертие и продление собственной жизни.
- Никто ему не помогал. Напротив, все оставили его, но он был истинный Бог, и потому воскрес.
Вождь задумался.
- А перед тем как воскреснуть, как именно он умер?
- Был прибит гвоздями к деревянному кресту.
- То есть, кровь пролилась?
- Да, и в довершение мук его пронзили копьём.
Он нахмурился и снова задумался.
- Но раз он воскрес, значит, он жив до сих пор? Или всё-таки умер?
- Он вознёсся на небеса живым, но мы ждём в самом ближайшем будущем его возвращения.
- Когда он вернётся?
- По многим подсчётам, в ближайшие годы.
- Ладно... Много ли людей верят так же, как и ты?
И я снова поймал себя на кощунственной мысли: так ли уж я верю?
- Множество людей на западе. Многие области следуют истинной вере, и многие короли признают примат Папы Римского.
- Этот Папа у вас главный жрец? Главнее правителей и военачальников?
- Он не жрец. Он епископ Рима и глава всех верующих, в том числе королей. Короли и князья на западе должны подчиняться решениям Папы.
Я заявил это твёрдо, хотя мне ли рассказывать Вашей гибеллинской Милости о кровавых событиях, сопровождавших выяснение этого канонического вопроса?
- А что другие христиане? Они ему не подчиняются?
- У них есть свои патриархи.
Вождь посмотрел на меня с явным сомнением.
- Мы имеем небольшие разногласия, - продолжал я, - по поводу некоторых обрядов, но все мы братья во Христе и согласно утверждаем общую веру.
Это я тоже заявил твёрдо, как того требовала целесообразность. Но перед моими глазами сразу встало зрелище, которое я видел, когда оказался в Константинополе через несколько дней после того, как в город вошли крестоносные войска князя Бонифачо. Я видел гору из сваленных в кучу обгоревших тел тысячи восточных христиан, главным образом, женщин и детей. У всех убитых были выворочены кишки: воины христовы искали проглоченные монеты и драгоценности.
- Этот ваш Папа... - спросил вождь, - Сколько ему лет?
Я сосчитал возраст его Святейшества, удостоившего меня аудиенции перед отправлением в миссию, и ответил, что ему девяносто два года. И скорее всего, он давно уже почил во Христе, но этого я не сказал. Может, в Риме избран уже новый понтифик, но за годы моего отсутствия я не имел никаких о том известий. Получалось, всё, что я мог рассказать, относилось ко времени, когда я отбыл в эту свою последнюю миссию, и к обстоятельствам, которые, как я смею надеяться, Ваша Милость очень хорошо помнит.
Удивившись названному мной возрасту Папы, вождь спросил, не является ли тот бессмертным и не способен ли он воскресать, подобно Христу. Клянусь, в сердце моём я уже был преисполнен презрения к тому, насколько отважный завоеватель в сущности боится смерти, но вместе с тем и обрадован тому, что именно Христова вера может дать ему то, чего он хочет. И я отвечал, что Папа смертен телом, как и все люди, но также что душа человека бессмертна, и после смерти бывшие с Христом и соблюдавшие его заповеди будут пребывать в вечном блаженстве, а грешники обречены на адские муки до конца времён.
- Что нужно делать, чтобы попасть в вечное блаженство? - спросил вождь.
- Прежде всего, нужно принять Христа как истинного Бога и Спасителя, пройти обряд крещения.
Я заметил, что язычник внимательно слушает меня, и продолжал.
- Затем, нужно быть верным сыном матери-церкви. Творить молитву, принимать причастие, соблюдать посты и исповедоваться. Следует исполнять десять заповедей и избегать семи грехов.
- Нет ли запретов на пищу?
- Нет. Вся пища, посылаемая нам Всевышним, благословенна и пригодна. В определённые дни года следует воздерживаться от употребления мяса.
- Что насчёт войны?
- Война не запрещена, если она ведётся под знаменем Христа и на достойных основаниях. Война даже священна, если её цель - распространить истинную веру. Это цель благородна, ибо сказано: возлюби врагов своих.
Казалось, вождь был доволен моими словами, но в этом месте моего рассказа он даже как бы вскрикнул и с изумлением посмотрел на переводчика, а потом с таким же изумлением на меня, и стало отчётливо ясно, что глаза его вовсе не узкие, как у всех на востоке. Он снова переспросил переводчика. Тот ничего не смог уточнить, а потом обратился ко мне:
- Великий Владыка желает знать подробнее о том, что ваша вера предписывает делать со своими врагами, ибо этот вопрос крайне важен для Великого Владыки.
Оказалось, что толмач перевёл слово "возлюби" в том самом смысле, который, мнится мне, наиболее заинтересовал бы Вашу Милость, особенно в старые добрые времена. Надо ли говорить о том, в какое удивление повергло язычника подобное толкование главной Христовой заповеди? Я собрался, было, разъяснить недоразумение, и стал подбирать для переводчика другие формулы, но в степном языке не было никакого слова, обозначающего любовь, как её заповедал Христос или как мог её понимать Платон.
Пожелай себе врага?
Испытай влечение к врагу своему?
Изнасилуй врага своего?
Любуйся своим врагом?
Съешь врага с особым удовольствием?
Окажи сыновнее почтение врагу своему?
Всё это не подходило.
Имея большой опыт участия в канонических диспутах, я даже попытался прибегнуть к приёму перемены разговора в переходе к частностям, но язычника, кажется, интересовало только это! Новоявленный бич Божий больше всего на свете любил расправы над беспомощными, но всегда избегал открытых столкновений с сильным противником, предпочитая стравливать и действовать исподтишка. Сам же он трясся больше всего за свою шкуру, и все его поиски истинной веры, все беседы с христианскими, мусульманскими и китайскими мудрецами только для того, чтобы выяснить, не знает ли кто-нибудь из них секрета вечной жизни. Не так легко даже на проповеди крещёной пастве истолковать смысл христианской любви. Что уже говорить о диких язычниках, которые не знают даже любви мужчины к женщине и заменяют её греховной похотью! А между тем смысл прост и ясен, как озеро в леднике, но только не сладострастному злодею, упивающемуся своей низостью. И уж точно не трусу.
- Милосердие! Прояви милосердие к своему врагу!
Вождь вздрогнул, как ребёнок, получивший оплеуху, но сразу же снова принял свой надменный вид, хотя и с выражением как будто большой скорби. Он сообщил через переводчика, что насегодня беседа окончена, и после всех предусмотренных церемоний прощания, меня вывели из шатра. При этом пришлось пятиться, стоя на коленях, чтобы не поворачиваться ко владыке спиной. Потеря самообладания в такой важный момент, как вам известно, не соответствует моему огромному опыту в в исполнении деликатнейших заданий, связанных с опасностью. И как вам особенно хорошо известно, не соответствует моим душевным склонностям. Но я сделал то, что обречён был сделать, и сказал то, что обречён был сказать.
На обратном пути меня сопровождали те же люди, что привезли в ставку. Но не дойдя нескольких шагов до палатки, где я жил, они молча остановили меня, опустили на колени, подхватили под руки, повалили назад и так сломали мне спину, а потом броосили в палатку. От невыносимой боли я потерял сознание и вскоре умер. Всё, что случилось, было неотвратимо с того самого момента, когда я вынужден был оставить всё, чем жил, по причине, известной Вашей Милости более, чем кому бы то ни было. Более того, вопль о милосердии к врагу был обращён вовсе не к свирепому дикарю в шапке из козьего меха, а именно к Вам. Во всём, что вы делали, вы всегда были в своём праве. Наша связь была и преступна, и греховна, и нелепа из-за моего сана и вашего замужнего положения. Кроме того, вы никогда не любили меня и никогда не скрывали этого. Поэтому вы поступили не только сообразуясь с сердечным порывом, но и в высшей степени разумно, и благочестиво по мирским и духовным законам. Но это совершенно не оправдывает вас и не облегчит ваших страданий, потому что мой непокойный дух будет гнать вас и преследовать повсюду, а после вашей смерти он будет терзать вас в загробном мире и жалобно вопить о том, чтобы за ваши грехи были назначены самые жестокие мучения.
Да будет вам известно, что я любил земную жизнь, хоть и не боялся смерти. Да, я был далёк от стяжательства и мирских излишеств. Напротив, я был склонен искупать недостаток веры в сердце аскезой и самоограничениями, что всегда раздражало Вашу Милость. Но жизнь, однажды даннная Господом, была мне очень мила, и я повсюду находил в ней счастливые отсветы божественного дара. И даже в самые трудные времена, изнывая от голода, томясь в заточении, будучи больным и раненым, я не уставал благодарить Всевышнего за ниспосланные мне дни на земле.
Вы уничтожили меня трижды. Один раз, когда моя бессмертная душа, посвящённая вере, аскезе и деятельному служению, до срока сгорела в адском горниле. Второй раз, когда я вынужден был исторгнуть себя из жизни и навсегда отправиться в угрюмые дикие края, и в третий раз, когда я был подло убит язычниками, для которых моя смерть не стала даже событием, достойным упоминания за ужином. Иными словами, я сгинул, как собака, на чужбине, не выполнив своей миссии, и жизнь моя истрачена вотще, и её опыт не будет полезен даже следующему несчастному, который пойдёт по моим стопам. Полчища варваров не перейдут в истинную веру, но перейдут в наступление и двинутся на запад, неся огонь и опустошение. Возможно, Всевышний распорядится так, что Ваша Милость примет ту же смерть, что и я, из тех же рук. Но даже тогда я не прощу вас и не буду считать себя отмщённым. Потому что знаю: даже если бы известие о моей бесславной судьбе когда-нибудь дошло до вас, оно не вызвало бы в вашем сердце ничего, кроме удовлетворения и облегчения. Раз поставив себе целью ради своего спокойствия и благополучия истребить меня, вы осуществляли её так же последовательно и безжалостно, как и степной князь осуществляет свои безумные завоевания, мечтая стереть с лица земли все города.
Теперь же, находясь в мире, где нет ни страстей, ни желаний, а только невыносимое головокружение и вся боль, испытанная мной при жизни и умноженная стократно, я ожидаю, что скоро настанет и ваш час. И тогда наши души, хотя бы терзаемые и приготовляемые в адском вареве, на короткое время снова окажутся вместе, пока всем, ожидающим своей участи на земле и в аду, не будет явлено высшее и окончательное милосердие.