Жизнь - это сон, борьба нам только снится
Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет -
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
(Пьер-Жан Беранже «Безумцы», отрывок)
...Помнится в школьные годы, учительница русского языка, готовясь расказать о части речи «которая указывает на предмет, но не называет его», попросила вспомнить что мы думаем, когда просыпаемся. Версии посыпались как из рога изобилия: «о маме», «о школе», «о родине».... Когда мы, отчаявшись угадать какого ответа ждут от нас на этот раз, предположили - «о Ленине», учительница не выдержала и попросила просто записать тему: «Личные местоимения»....
Сорок лет прошло, а мысли о Ленине неизбежно приводят к некоему «пробужеднию». Знаете как это бывает? Спишь, во сне перерабатываются впечатления дня. И вдруг - бац: что там было в той книге про Ленина!?
«...Мучаясь бессонницей, он просиживал ночи напролет, строил планы будущей революционной борьбы, придумывая все новые и новые аргументы против позиции «экономистов», которых он намеревался разбить в пух и прах. Бессонница подрывала его здоровье, он становился злой, раздражительный, терял вес и буквально превращался в собственную тень». Проснулся, вспомнил, обдумал. Что-то для себя решил, и можешь спать дальше.
Впрочем, «проснулся» слишком громко сказано. Наше бодрствование - лишь другая фаза сна. Более реалистичная чем остальные, но все же ... фаза сна. Есть глубокий сон, есть фаза быстрого сна (в которой видим сны), есть возможность сознавать сон, а есть просто сознание, которое тоже сон.
Непонимание этого, чревато преврашению в бесноватых сумашедших из последнего сна Раскольникова: «никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше».