подарок ко дню рождения: письмо о ненависти...
Вчера, в день рождения, я получила очень дорогой подарок… Письмо абсолютно неизвестного мне человека по имени Лема Чабаев.
Мы никогда не виделись. Мы даже не в друзьях на ФБ.
Письмо такое: “Оксана, я, Ваш коллега из ненавистных русским нерусских, воздержался в человечески нормальном представлении о русских благодаря Вам и еще немногочисленной группе из русских. Благодарю Всевышнего за то, что Вы есть как мое спасение от греха. Да и русские также должны бы были благодарить Вас, как свой щит от ненависти инородцев. Пока они это не делают. Зато в небесах счет ведется и этому. Спасибо Вам!”
Лема, спасибо Вам за прямоту и честность. Хотя признание в ненависти к народу вообще мне крайне неприятно. Но честность ценю.
Я впервые оказалась в Чечне в декабре 2003 года. Планировалось, что командировка продлится неделю. Я там задержалась на месяц. Среди многих дел было два особенных. Дело маленькой девочки Аси Махамаевой, потерявшей обе руки и глаз в результате подрыва мины-ловушки, замаскированной под зажигалку. Ася, милая Ася, я так рада, что много лет спустя мы все-таки не потерялись. А особенно я рада тому, что ты стала счастливым человеком. Хоть и далеко от дома.
Второе дело касалось убитого чеченского мальчика. Его звали Мамед Б. Когда его убили, ему было 12 лет. Он был белобрысый и близорукий. Чинил велосипед во дворе. У соседей началась спецоперация. Мамед, его брат и сестра побежали прятаться в вагончик. Ребенка пронзила очередь. От бока до бока. Через легкие. Он не умер сразу. Мамед жил еще минут 40. Просто “дяди с автоматами” окружили ребенка и не подпускали к нему баб из соседних дворов, стреляя им под ноги. “Пусть полежит - отдохнет”, говорили спецназовцы (это не были срочники). Наконец они подпустили местного мента. Тот унес ребенка в больницу в нескольких метрах. А младший брат Мамеда мне сказал: “Я сидел рядом и держал руку там, где текла кровь. Думал, что она остановится”. Мамед умер на операционном столе.
Мы запозднились в Шалях. Это было неразумно. Нельзя было ехать в Грозный в сумерках. Отец пошел нас провожать. Уже около машины он отвел меня в сторону: “Откуда вы приехали? Из Нижнего? За 2000 км? И вы хотите сказать, что вы приехали потому, что вам было дело до моего убитого мальчика?” Я показала ему листок со своими записями: “что нужно сделать в Чечне”. Там было написано: “Шали. Август 2003 года. Убитый ребенок. Выяснить, что произошло, как помочь”. Отец долго смотрел, а потом сказал: “Знаете, вы вовремя приехали. Я должен был стать завтра боевиком. Я передумал. Я не ухожу к ним. Только потому что вы ехали сюда за 2000 км”
Он не ушел в горы. Он остался мирным человеком. Он не стал убивать. Потому что он увидел, что есть те, кому не все равно, убит его сын или жив. Европейский Суд рассмотрел жалобу, поданную нижегородским Комитетом против пыток от имени семьи Мамеда. И Суд установил ответственность государства за смерть ребенка.
Таких “дел” было много. Но Мамед и Ася были первыми. Мамед погиб. Ася сейчас живет в Ирландии. Но хотя бы на чуть-чуть в этом злобном мире поубавилось ненависти.
Я стала работать в Чечне, потому что я так понимаю свой долг перед Россией. За эти годы было много всего, много людей - плохих и хороших, много встреч.
У меня появились друзья - настоящие друзья - из числа бывших солдат российской армии, которые воевали в Чечне.
По одному из моих правозащитных дел двое из них - Бабченко и Флорин - отправились вместе со мной в Литву. Да, каюсь. Я их подбила. Каждого по своему. Дело касалось семьи Гатаевых… Тоже, кстати, весьма показательное. В 2008 году Малик Гатаев отказал Полиции Безопасности Литвы “съездить в Россию и соверщить там что-то полезное”. Мол, “если бы наша Родина сейчас воевала с Россией, мы бы попробовали”. Малик их послал: “Моя война закончилась давно. С Россией надо разговаривать, а не воевать”. Ну, в качестве наказания офицер полиции безопасности совратил одну из приемных дочерей, уговорил ее развести родителей на ссору, а они сидели в машине и записывали, как родители ссорятся с дочкой на “внешний источник” (согласно аудиоэкспертизе, проведенной по решению Верховного Суда Литвы).
Тогда Гатаевы все еще сидели в тюрьме. А мы с Бабченко и Флориным приехали в Каунас. И была у нас там встреча с общественностью. В том числе, литовскими националистами. Флорин в камуфляже рассказывал как надо любить людей. Я объяснила, что такое литовская полиция безопасности. Бабченко молчал: ему очень не нравилась перспектива идти на экскурсию по Дому Офицеров, где нам знатный литовский националист должен был рассказать историю Великого Литовского Княжества. А был с нами еще один человек. Назовем его Хусейном. Он вышел из войны в 2003. То есть, примерно тогда, когда я стала работать в Чечне. А встретились мы с Хусейном уже в Финляндии.
Хусейн вышел к народу Литвы. Посмотрел на всех. А потом сказал: “Вы только что посмотрели фильм о том, что творилось в Чечне. Вот я стою перед вами - бывший боевик. Вот Флорин с Бабченко. ОМОН и Вооруженные силы… Знаете, господа… Я вам просто скажу: мы сейчас вместе с ними, а вы и ваша власть - по другую от нас сторону. Мы в разных с вами окопах”
Долго молчали люди в зале. Потом встал знатный литовский националист. Старый дед, подпись которого стоит на Акте о признании Литвы независимой. И сказал: “Я каюсь. Я ненавидел русских. Простите. Мне стыдно”.
А потом он повел нас на экскурсию по Дому офицеров. Мы с Флориным и Хусейном пошли. Вежливые люди, все-таки. По-настоящему… Не так как сейчас в Крыму. А Бабченко не пошел. Он грубый и прямой. Он стоял и курил на холоде. А старик-националист реально плакал… Вот такая история, Лема…
Мы никогда не виделись. Мы даже не в друзьях на ФБ.
Письмо такое: “Оксана, я, Ваш коллега из ненавистных русским нерусских, воздержался в человечески нормальном представлении о русских благодаря Вам и еще немногочисленной группе из русских. Благодарю Всевышнего за то, что Вы есть как мое спасение от греха. Да и русские также должны бы были благодарить Вас, как свой щит от ненависти инородцев. Пока они это не делают. Зато в небесах счет ведется и этому. Спасибо Вам!”
Лема, спасибо Вам за прямоту и честность. Хотя признание в ненависти к народу вообще мне крайне неприятно. Но честность ценю.
Я впервые оказалась в Чечне в декабре 2003 года. Планировалось, что командировка продлится неделю. Я там задержалась на месяц. Среди многих дел было два особенных. Дело маленькой девочки Аси Махамаевой, потерявшей обе руки и глаз в результате подрыва мины-ловушки, замаскированной под зажигалку. Ася, милая Ася, я так рада, что много лет спустя мы все-таки не потерялись. А особенно я рада тому, что ты стала счастливым человеком. Хоть и далеко от дома.
Второе дело касалось убитого чеченского мальчика. Его звали Мамед Б. Когда его убили, ему было 12 лет. Он был белобрысый и близорукий. Чинил велосипед во дворе. У соседей началась спецоперация. Мамед, его брат и сестра побежали прятаться в вагончик. Ребенка пронзила очередь. От бока до бока. Через легкие. Он не умер сразу. Мамед жил еще минут 40. Просто “дяди с автоматами” окружили ребенка и не подпускали к нему баб из соседних дворов, стреляя им под ноги. “Пусть полежит - отдохнет”, говорили спецназовцы (это не были срочники). Наконец они подпустили местного мента. Тот унес ребенка в больницу в нескольких метрах. А младший брат Мамеда мне сказал: “Я сидел рядом и держал руку там, где текла кровь. Думал, что она остановится”. Мамед умер на операционном столе.
Мы запозднились в Шалях. Это было неразумно. Нельзя было ехать в Грозный в сумерках. Отец пошел нас провожать. Уже около машины он отвел меня в сторону: “Откуда вы приехали? Из Нижнего? За 2000 км? И вы хотите сказать, что вы приехали потому, что вам было дело до моего убитого мальчика?” Я показала ему листок со своими записями: “что нужно сделать в Чечне”. Там было написано: “Шали. Август 2003 года. Убитый ребенок. Выяснить, что произошло, как помочь”. Отец долго смотрел, а потом сказал: “Знаете, вы вовремя приехали. Я должен был стать завтра боевиком. Я передумал. Я не ухожу к ним. Только потому что вы ехали сюда за 2000 км”
Он не ушел в горы. Он остался мирным человеком. Он не стал убивать. Потому что он увидел, что есть те, кому не все равно, убит его сын или жив. Европейский Суд рассмотрел жалобу, поданную нижегородским Комитетом против пыток от имени семьи Мамеда. И Суд установил ответственность государства за смерть ребенка.
Таких “дел” было много. Но Мамед и Ася были первыми. Мамед погиб. Ася сейчас живет в Ирландии. Но хотя бы на чуть-чуть в этом злобном мире поубавилось ненависти.
Я стала работать в Чечне, потому что я так понимаю свой долг перед Россией. За эти годы было много всего, много людей - плохих и хороших, много встреч.
У меня появились друзья - настоящие друзья - из числа бывших солдат российской армии, которые воевали в Чечне.
По одному из моих правозащитных дел двое из них - Бабченко и Флорин - отправились вместе со мной в Литву. Да, каюсь. Я их подбила. Каждого по своему. Дело касалось семьи Гатаевых… Тоже, кстати, весьма показательное. В 2008 году Малик Гатаев отказал Полиции Безопасности Литвы “съездить в Россию и соверщить там что-то полезное”. Мол, “если бы наша Родина сейчас воевала с Россией, мы бы попробовали”. Малик их послал: “Моя война закончилась давно. С Россией надо разговаривать, а не воевать”. Ну, в качестве наказания офицер полиции безопасности совратил одну из приемных дочерей, уговорил ее развести родителей на ссору, а они сидели в машине и записывали, как родители ссорятся с дочкой на “внешний источник” (согласно аудиоэкспертизе, проведенной по решению Верховного Суда Литвы).
Тогда Гатаевы все еще сидели в тюрьме. А мы с Бабченко и Флориным приехали в Каунас. И была у нас там встреча с общественностью. В том числе, литовскими националистами. Флорин в камуфляже рассказывал как надо любить людей. Я объяснила, что такое литовская полиция безопасности. Бабченко молчал: ему очень не нравилась перспектива идти на экскурсию по Дому Офицеров, где нам знатный литовский националист должен был рассказать историю Великого Литовского Княжества. А был с нами еще один человек. Назовем его Хусейном. Он вышел из войны в 2003. То есть, примерно тогда, когда я стала работать в Чечне. А встретились мы с Хусейном уже в Финляндии.
Хусейн вышел к народу Литвы. Посмотрел на всех. А потом сказал: “Вы только что посмотрели фильм о том, что творилось в Чечне. Вот я стою перед вами - бывший боевик. Вот Флорин с Бабченко. ОМОН и Вооруженные силы… Знаете, господа… Я вам просто скажу: мы сейчас вместе с ними, а вы и ваша власть - по другую от нас сторону. Мы в разных с вами окопах”
Долго молчали люди в зале. Потом встал знатный литовский националист. Старый дед, подпись которого стоит на Акте о признании Литвы независимой. И сказал: “Я каюсь. Я ненавидел русских. Простите. Мне стыдно”.
А потом он повел нас на экскурсию по Дому офицеров. Мы с Флориным и Хусейном пошли. Вежливые люди, все-таки. По-настоящему… Не так как сейчас в Крыму. А Бабченко не пошел. Он грубый и прямой. Он стоял и курил на холоде. А старик-националист реально плакал… Вот такая история, Лема…