Оливер Кромвель-7
Поскольку в Лондоне теперь только ленивый не высказал королю свое "фи", было понятно, что время речей закончилось, и неумолимо наступает время драки. А стало быть, понадобится та армия, которая всё ещё была довольно далеко от места событий, хотя в Лондоне начался адище - по отмашке Пима улицы терроризировали вооруженные банды уголовников, повсюду собирались какие-то митингующие агрессивные толпы, а обитатели окружающих графств вдруг забили всю бюрократическую систему сотнями жалоб на какие-то мелочи, или такими же бессмысленными прошениями, которые всё-таки приходилось рассматривать, как велел закон. Собственно, события в Лондоне того времени являются неплохой методичкой по провокации хаоса, приводящего к свержению режима, которая, с поправкой на время, используется и по сей день. А палата общин в это время развернула "важные" прения, имеет ли право король, прибегнувший к попытке насильственного решения проблем, носить меч.
Edgar Bundy, Кавалер и пуританин
Очевидным решение проблем столицы стал созыв милиции, то есть альтернативных армии вооруженных "оборонных" сил, и Кромвель предложил эту меру уже 14 января, но понадобилась вся энергия и возможности Пима по организации беспорядков, чтобы парламент эту меру одобрил. Тем не менее, без визирования короля ничего не могло быть сделано. А король не визировал бумаги до момента, пока его королева не отбыла во Францию, увезя с собой сокровища короны. Так что необходимые бумаги парламент получил только 23 февраля. Вообще-то действия по защите нации были не в ведомстве парламента, а в ведомстве короны, но парламент пошел вразнос, и включил в проект пункт, что начальником милиции будет человек, назначенный парламентом, а не короной. Так что, получив бумаги, парламентарии начали увлеченно назначать лордов-лейтенантов, а король тем временем, оставил их заниматься этим увлекательным делом без его участия, и уже 2 марта направился на север.
Если смотреть в лицо фактам, то Пиму и его клике уже удалось совершить переворот, объявив, что нация нуждается в защите, потому что защищать ее собирались от короля, этой нацией правящего. Теперь нужно было просто тянуть время, чтобы подготовиться к открытой войне. Считается, что все роялисты покинули парламент, когда король уехал из Лондона. Это не так, конечно, потому что некоторым роялистам пришлось ходить на заседания по долгу службы. Тем не менее, толку от этого не было. Государственный секретарь Фолкленд, интеллектуал и логик до мозга костей, явно был беззащитен перед бесноватым красноречием, полным намеренно фальшивых и абсурдных утверждений. Как мы уже знаем, этот период просто нервно истощил его до полного бурнаута, не оставив даже желания жить.
Эдвард Гайд, 1-й граф Кларендон, юрист и интеллектуал, сражался на стороне мирного решения вопроса как лев, но, как выразился о нем Бэкон, "он был способен удержать развитие событий от того, чтобы они пошли хуже, но не был способен изменить их к лучшему". Джон Бьюкан, впрочем, не без сарказма сравнил Гайда со сторожевой собакой, поднимавшей лай на каждый звяк. Впрочем, именно на эту роль Гайд и был приближен королем в качестве личного советника. Чарльз в свое время надеялся, что Гайд сумеет если и не переговорить Пима, то хотя бы заткнуть его своими контр-речами. Увы, умеренно-консервативные взгляды Гайда не привлекли парламентариев, как не привлекли и самого Чарльза I. Впрочем, это не помешает ему в будущем сделать хорошую карьеру, но он, что называется, переживет свое время.
Эдвард Гайд, 1-й граф Кларендон, как лорд-канцлер времен Реставрации
Прения между роялистами и остальными можно, в целом, описать слегка перефразировав
слова Фолкленда: те, кто ненавидели консервативный порядок вещей, ненавидели его как самого дьявола; те, кому он нравился, любили его меньше, чем свой обед (Фолкленд высказался по поводу веры: "they who hated the bishops, hated them worse than the devil; they who loved them did not love them so well as their dinner")
Джон Бьюкан высказал интересное мнение, что главной ошибкой роялистов и парламентаристов накануне гражданской войны было то, что роялисты, говоря о парламенте, имели в виду именно парламент того момента. А парламентаристы, говоря о короле, имели в виду конкретного Чарльза I. Это очень сузило горизонты переговоров, и, к тому же, отражало более представление противников друг о друге, а не реальность. Долгий парламент, который, как казалось, полностью находится под властью Пима, был чрезвычайно непопулярен в стране из-за его тирании, нетерпимости к критике, невротичности и деспотичности. Если бы в тот момент были возможны выборы, Пим никогда бы не попал в новый парламент. Но хитрый лис обезопасил себя, проведя в самом начале созыва закон, по которому король не имел права распускать парламент по своему "капризу". А сам себя парламент распускать совершенно не хотел.
Ну а что касается короля... Он, скажем так, ни манерами, ни внешностью не внушал доверия. Эти непроницаемые, бархатные глаза под тяжелыми веками, эта неуловимая грациозная уклончивость в каждом движении, безукоризненная самодисциплина, не позволяющая королю проявить себя с человеческой стороны... В общем, он казался кем угодно, но не славным малым с открытым сердцем и распахнутой душой. К такому человеку практически невозможно было испытывать дружескую привязанность, а он, со своей стороны, всегда следовал в решениях только по непонятным загогулинам своих мыслей, игнорируя то, что было уже согласовано. Мало кто был в курсе, что находясь в разлуке с женой, он писал ей через день, держа в курсе дел и делясь своими мыслями. И уж совсем единицы помнили о его исключительной личной смелости.
Чарльз I со своей Генриеттой Марией за 10 лет до описываемых событий
Разумеется, когда дело дошло до противостояния такой степени, что парламент приговорил к тюремному заключению некоего джентльмена из Кента только за то, что тот дерзнул конституционно подать петицию в защиту института епископства, ни король, ни Пим не были расположены искать какой-то компромисс. Надо сказать, что палата лордов отреагировала на глубокий национальный кризис просто неявками на заседания, демонстрируя, собственно, некоторые основания для мнения, что эта палата парламенту не нужна. Но если его величество, отправив в безопасное место тех, за кого боялся, и кем его могли шантажировать, ждал развития событий спокойно, Пим разразился в его адрес ультиматумом, известным как Nineteen Propositions. Это был ультиматум, в котором Джордж Пим требовал для парламента вообще всю власть, принадлежавшую короне - назначение министров и судей, контроль над укреплениями и милицией, и право реформировать церковь так, как парламент посчитает нужным.
Король отказал, и вопрос был, таким образом, закрыт. Впереди была гражданская война. Литтлтон, лорд-хранитель большой печати, и Гайд, советник короля, какими-то окружными путями выбрались из Лондона. Литтлтон отправился прямиком в Йорк, в расположение армии, а Гайд поспешил в Виндзор, где находился Чарльз.
Edgar Bundy, Кавалер и пуританин
Очевидным решение проблем столицы стал созыв милиции, то есть альтернативных армии вооруженных "оборонных" сил, и Кромвель предложил эту меру уже 14 января, но понадобилась вся энергия и возможности Пима по организации беспорядков, чтобы парламент эту меру одобрил. Тем не менее, без визирования короля ничего не могло быть сделано. А король не визировал бумаги до момента, пока его королева не отбыла во Францию, увезя с собой сокровища короны. Так что необходимые бумаги парламент получил только 23 февраля. Вообще-то действия по защите нации были не в ведомстве парламента, а в ведомстве короны, но парламент пошел вразнос, и включил в проект пункт, что начальником милиции будет человек, назначенный парламентом, а не короной. Так что, получив бумаги, парламентарии начали увлеченно назначать лордов-лейтенантов, а король тем временем, оставил их заниматься этим увлекательным делом без его участия, и уже 2 марта направился на север.
Если смотреть в лицо фактам, то Пиму и его клике уже удалось совершить переворот, объявив, что нация нуждается в защите, потому что защищать ее собирались от короля, этой нацией правящего. Теперь нужно было просто тянуть время, чтобы подготовиться к открытой войне. Считается, что все роялисты покинули парламент, когда король уехал из Лондона. Это не так, конечно, потому что некоторым роялистам пришлось ходить на заседания по долгу службы. Тем не менее, толку от этого не было. Государственный секретарь Фолкленд, интеллектуал и логик до мозга костей, явно был беззащитен перед бесноватым красноречием, полным намеренно фальшивых и абсурдных утверждений. Как мы уже знаем, этот период просто нервно истощил его до полного бурнаута, не оставив даже желания жить.
Эдвард Гайд, 1-й граф Кларендон, юрист и интеллектуал, сражался на стороне мирного решения вопроса как лев, но, как выразился о нем Бэкон, "он был способен удержать развитие событий от того, чтобы они пошли хуже, но не был способен изменить их к лучшему". Джон Бьюкан, впрочем, не без сарказма сравнил Гайда со сторожевой собакой, поднимавшей лай на каждый звяк. Впрочем, именно на эту роль Гайд и был приближен королем в качестве личного советника. Чарльз в свое время надеялся, что Гайд сумеет если и не переговорить Пима, то хотя бы заткнуть его своими контр-речами. Увы, умеренно-консервативные взгляды Гайда не привлекли парламентариев, как не привлекли и самого Чарльза I. Впрочем, это не помешает ему в будущем сделать хорошую карьеру, но он, что называется, переживет свое время.
Эдвард Гайд, 1-й граф Кларендон, как лорд-канцлер времен Реставрации
Прения между роялистами и остальными можно, в целом, описать слегка перефразировав
слова Фолкленда: те, кто ненавидели консервативный порядок вещей, ненавидели его как самого дьявола; те, кому он нравился, любили его меньше, чем свой обед (Фолкленд высказался по поводу веры: "they who hated the bishops, hated them worse than the devil; they who loved them did not love them so well as their dinner")
Джон Бьюкан высказал интересное мнение, что главной ошибкой роялистов и парламентаристов накануне гражданской войны было то, что роялисты, говоря о парламенте, имели в виду именно парламент того момента. А парламентаристы, говоря о короле, имели в виду конкретного Чарльза I. Это очень сузило горизонты переговоров, и, к тому же, отражало более представление противников друг о друге, а не реальность. Долгий парламент, который, как казалось, полностью находится под властью Пима, был чрезвычайно непопулярен в стране из-за его тирании, нетерпимости к критике, невротичности и деспотичности. Если бы в тот момент были возможны выборы, Пим никогда бы не попал в новый парламент. Но хитрый лис обезопасил себя, проведя в самом начале созыва закон, по которому король не имел права распускать парламент по своему "капризу". А сам себя парламент распускать совершенно не хотел.
Ну а что касается короля... Он, скажем так, ни манерами, ни внешностью не внушал доверия. Эти непроницаемые, бархатные глаза под тяжелыми веками, эта неуловимая грациозная уклончивость в каждом движении, безукоризненная самодисциплина, не позволяющая королю проявить себя с человеческой стороны... В общем, он казался кем угодно, но не славным малым с открытым сердцем и распахнутой душой. К такому человеку практически невозможно было испытывать дружескую привязанность, а он, со своей стороны, всегда следовал в решениях только по непонятным загогулинам своих мыслей, игнорируя то, что было уже согласовано. Мало кто был в курсе, что находясь в разлуке с женой, он писал ей через день, держа в курсе дел и делясь своими мыслями. И уж совсем единицы помнили о его исключительной личной смелости.
Чарльз I со своей Генриеттой Марией за 10 лет до описываемых событий
Разумеется, когда дело дошло до противостояния такой степени, что парламент приговорил к тюремному заключению некоего джентльмена из Кента только за то, что тот дерзнул конституционно подать петицию в защиту института епископства, ни король, ни Пим не были расположены искать какой-то компромисс. Надо сказать, что палата лордов отреагировала на глубокий национальный кризис просто неявками на заседания, демонстрируя, собственно, некоторые основания для мнения, что эта палата парламенту не нужна. Но если его величество, отправив в безопасное место тех, за кого боялся, и кем его могли шантажировать, ждал развития событий спокойно, Пим разразился в его адрес ультиматумом, известным как Nineteen Propositions. Это был ультиматум, в котором Джордж Пим требовал для парламента вообще всю власть, принадлежавшую короне - назначение министров и судей, контроль над укреплениями и милицией, и право реформировать церковь так, как парламент посчитает нужным.
Король отказал, и вопрос был, таким образом, закрыт. Впереди была гражданская война. Литтлтон, лорд-хранитель большой печати, и Гайд, советник короля, какими-то окружными путями выбрались из Лондона. Литтлтон отправился прямиком в Йорк, в расположение армии, а Гайд поспешил в Виндзор, где находился Чарльз.