Инвалидность в Средние века - современные теории
Изучение инвалидности как академической дисциплины стало результатом политического движения в Европе и в США где-то на рубеже 1970-х и 1980-х. Теоретизировать начали страстно, и с разных углов - с историко-географического и материалистического, с антропологического и компаративно-культурного, с психологического и социологического.
Общим эти теории имеют одно: разделение социальной конструкции инвалидности и физиологической реальности патологии. Проще говоря, человек может родиться с патологиями, но инвалидом его делают другие.
Если исходить из того, что инвалидность является социальной конструкцией, то понимание, что является инвалидностью, и что ею не является, должно меняться соответственно изменениям в обществе.
По контрасту с этой моделью, медико-биологическая модель инвалидности не делает чёткого разделения между патологией и инвалидностью, и рассматривает инвалидность чем-то вроде нормального явления. Для этой модели исследование истории инвалидности бессмысленно - если инвалидность естественна, то она была всегда, она не меняется. А если так, то она не зависит от создаваемых человеком факторов.
Доктор Мецлер считает, что патология - это такая же манифестация времени, как и инвалидность, и разделять эти два понятия интеллектуальной пропастью было бы неразумно - ведь в разные исторические периоды один и тот же вид патологии определялся по-разному, в зависимости от состояния науки и медицины, свойственные именно этому периоду.
Таким образом, вполне возможно изучать патологию в Средние века и внутри определённого периода, через географические пространства, сравнивая потом результаты разных периодов между собой. Потому что инвалид-калека из тринадцатого века оставался бы, по определению, инвалидом-калекой и в конце двадцатого века. Но вот научные, медицинские и биологические критерии каждого времени расклассифицируют и опишут одинаковые симптомы совершенно по-разному.
Средним векам был свойственен теологически-философский подход к восприятию феномена патологий и инвалидности (позднее это будет раскрыто в работе подробно). Что касается времён новых, то в западном обществе отношение к инвалидам сформировалось в нечто, определяемое понятием «дисаблизм», по аналогии с расизмом и сексизмом. Инвалидов рассматривали группой, находящейся ниже средней нормы, группой зависимой и, по сути, имеющую более низкую ценность (или вообще не имеющей ценности) для общества.
«Дисаблизм» - это социо-политический процесс, маргинализирующий и угнетающий инвалидов. К примеру, сложности с передвижением в пространстве или трудоустройством инвалидов относили к особенностям патологий представителей группы, но не к феномену социальной и политической дискриминации инвалидов. С этой точки зрения, патология рассматривалась как персональная стигма, мешающая человеку жить нормальной жизнью. По сути, инвалиды внутри теории социального контекста рассматриваются виртуальными, а не реальными личностями. То есть, другие определяют, чем является инвалид, и какими особенностями обладает или не обладает.
В начале 1960-х годов Ирвин Гоффман позиционирует инвалидность в социальном контексте по трём координатам: заметность, идентичность, степень отклонения. Он также обозначает три типа социальной стигмы - несовершенства тела/деформации, несовершенства характера, и «племенная» стигма расы, этнического происхождения или религии («Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity», by Irving Goffman).
В 1980-х, французскай структуралист Рене Жирар рассматривает вышеупомянутые стигмы в кросс-культурном контексте. «Кроме культурных и религиозных, имеются ещё и с чисто физические критерии. Болезнь, безумие, генетические деформации, повреждения от несчастных случаев, и даже общая ограниченность имеют тенденцию провоцировать преследования. Достаточно осмотреться вокруг, чтобы понять универсальность этого явления. Даже в наше время люди не способны контролировать проявления своего отвращения к физической ненормальности… «Калеки» являются субъектом дискриминации, превращающей их в жертв, простое присутствие которых вносит неловкость в социальные ситуации» («The Scapegoat», by René Girard).
В общем и целом, Жерар видит инвалидов носителями стигмы, реальной или метафорической, виктимизирующей их в обществе. То есть, любые отклонения от принятой за среднюю норму, поворачивает общество против носителей этого отклонения, что превращает их в жертвы дискриминации.
Любопытно, что представления Гоффмана и Жерара получили в наше время своих критиков именно из той группы, которую они анализировали. Майк Оливер и Том Шекспир (или сэр Томас Уильям Шекспир, 3-й баронет) сами имеют паталогии. У Шекспира - ахондроплазия (наследственная), а у Оливера - повреждение позвоночника («The politics of disablement», by Mike Oliver, «Arguing About Disability», by Tom Shakespeare). Оливер и Шекспир рассматривают инвалидность как социальную модель, тогда как Гоффман и Жерар ставят в центр проблемы интерактивность индивидов внутри социума.
Реджинальд Голледж разделяет инвалидность (disability) и ущербность (disadvantage). С его точки зрения, инвалидность - это не состояние, а ситуации, в которых индивид исключается, частично или полностью, из активности других членов общества, в силу своих физических ограничений. Тогда как ущербность - это то, с чем сталкиваются люди без видимых патологий, которых общество воспринимает неудобными в силу своего культурного, религиозного, социального, этнического и политического контекстов («Geography and Disabled», by Reginald Golledge).
Фуко, разумеется, оставил достаточно глубокую колею в теории телесности. Ему принадлежит замечание, что разница между мужчиной и женщиной не является полностью биологической и очевидной, но является во многом результатом дискурса. Но проблема с Фуко в том, что ради дискурсивности, он может время от времени принижать роль элемента физического отличия, договариваясь до «теоретического исчезновения материальности тела». (Уфффф… это даже не Кот Шредингера).
Вик Финкельштейн рассматривает инвалидность с точки зрения материалистических теорий. По его мнению, инвалидность возникла в результате индустриализации западного общества. В пре-капиталистическом и до-индустриальном мире, по его мнению, индивиды с патологиями не были выделены в отдельную группу, а существовали во всех группах. Это позволяло им не быть исключёнными из деятельности социума («Attitudes and Disabled People», by Vic Finkelstein).
Отдельно в ряду исследований стоит работа Брендана Глисона, в которой он выстраивает основанную на архивных материалах модель отношения к инвалидам в средневековой сельской Англии. По его мнению, инвалидность - это насильственно установленное социальное исключение, которому индивиды с патологиями вынуждены подчиняться. По контрасту с подходом здравого смысла, по которому инвалидность является второй натурой лиц с патологиями («Second Nature? The Socio-spatial Production of Disability», by Brendan Gleeson). Проблема в том, что материалы, которыми он пользуется, датируются 1570 и 1635 годами, а местом исследования являются Норич и Салсбери. То есть, материалы не имеют никакого отношения ни к Средневековью, ни к сельской Англии.
Главная ошибка Глисона в том, что он абсолютно не понимал исторического контекста Средневековья, всерьёз считая, что селяне были намертво привязаны к конкретному поместью, и производили только необходимое количество товаров для натурального обмена. Не говоря о том, что мимо прошли многочисленные и конкретные свидетельства о флуктуации рабочей силы между городом и деревней, средневековые города в системе Глисона вообще не могли бы существовать.
Главный вопрос, ответ на который ищет Глисон, звучит так: «каким образом социально-пространственная организация общества менялась под влиянием живого опыта физических патологий»? Глисон, а вместе с ним и Ле Гофф, и Оливер, считают, что социо-временные изменения влияли на живой опыт через трансформацию материальной структуры повседневной жизни. Соответственно, трансформации в производстве продукции имели социальные последствия для людей с патологиями.
Проще говоря, в докапиталистическом производстве индивид был волен влиять на то, как он проводит свой день, и как он зарабатывает себе на пропитание. У каждого был свой, персональный рабочий процесс, со своей скоростью работы и продолжительностью рабочего дня. Соответственно, люди с патологиями вполне могли продолжать работать, и вносить свой вклад в производство продукции.
Всё это очень интересно, конечно, но чисто материалистические конструкции не объясняют слишком многого, если не рассматривать вопрос ещё и под углом культуры, «набора ценностей и убеждений», по выражению Мэри Дуглас («Purity and Danger: An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo», by Mary Douglas). Именно культура создала образец того, каким должно быть нормальное тело. Поэтому, по мнению Тома Шекспира, люди с нормальным телом не любят или боятся не столько патологий инвалида, сколько напоминания, через его отклонения, что они - смертны. С этой точки зрения, инвалиды в западном обществе представляют для людей с нормальными телами угрозу их самовосприятию.
Далее Мецлер долго анализирует подход к инвалидности с точки зрения антропологии. Она находит, что антропологи и этнологи дают более точные ответы и примеры о положении инвалидов в обществе, чем все прочие теоретики, потому что социальные и экономические теории… ну, слишком теоретичны, иногда - до полного парадокса. Они также совершенно беспомощны в использовании исторического контекста. Тогда как антропологи и этнологи могут дать достаточно чёткие ответы на каждый исторический период. Но. Во-первых, универсальность отношения к патологиям и к инвалидности в пространстве ещё нельзя установить, потому что материала всё ещё маловато. Во-вторых, отвечая на вопрос «как оно было», антропологи не могут ответить на вопрос «почему это было именно так».
____________________
Хочу откомментировать, что меня удивило в этих теориях. Я понимаю, что социо-экономический подход к инвалидам, как группе, более выгоден в практическом смысле. Когда нужны широкие изменения, они делаются не для конкретного человека, а для всей категории данной группы инвалидов - сурдопереводы для глухих, доступность помещений для тех, кто передвигается в инвалидных креслах, не говоря уже о законодательстве, запрещающем дискриминацию по признаку инвалидности.
Но вот что касается взаимодействия инвалида и окружающего его социума - тут я бы поспорила в пользу интерактивности индивидов внутри социума. В общем и целом, судя по отзывам реальных, не теоретических инвалидов, в социуме они невидимы. На них просто-напросто не смотрят. Они среди нас, но мы их не видим, не хотим видеть. Не хотим видеть именно как группу, каждый по своей причине. Кто-то считает невежливым пялиться, кому-то очень некомфортно. При этом мы не испытываем ничего подобного, общаясь со знакомыми, не безразличными нам инвалидами. Мы их воспринимаем, в первую очередь, как личностей, одной из особенностей которых является какая-то патология.
Меня также умилили рассуждения о том, что в феодальном аграрном обществе индивиды строили своё рабочее время по собственному усмотрению. Вообще-то, практически любой с/х деятельности присуща сезонность. Во-вторых, сборы налогов всегда имели тенденцию быть неизбежными к определённому периоду. В третьих, политические факторы, типа военных конфликтов, и бедствия, типа эпидемий, засух, наводнений. Тут не слишком-то большой зазор для собственного усмотрения.
В общем, теории - они и есть теории. Но я безумно рада, что общие рассуждения и современные теории закончились. Дальше приступим к собственно сабжу - к средневековым теориям о предмете.
Общим эти теории имеют одно: разделение социальной конструкции инвалидности и физиологической реальности патологии. Проще говоря, человек может родиться с патологиями, но инвалидом его делают другие.
Если исходить из того, что инвалидность является социальной конструкцией, то понимание, что является инвалидностью, и что ею не является, должно меняться соответственно изменениям в обществе.
По контрасту с этой моделью, медико-биологическая модель инвалидности не делает чёткого разделения между патологией и инвалидностью, и рассматривает инвалидность чем-то вроде нормального явления. Для этой модели исследование истории инвалидности бессмысленно - если инвалидность естественна, то она была всегда, она не меняется. А если так, то она не зависит от создаваемых человеком факторов.
Доктор Мецлер считает, что патология - это такая же манифестация времени, как и инвалидность, и разделять эти два понятия интеллектуальной пропастью было бы неразумно - ведь в разные исторические периоды один и тот же вид патологии определялся по-разному, в зависимости от состояния науки и медицины, свойственные именно этому периоду.
Таким образом, вполне возможно изучать патологию в Средние века и внутри определённого периода, через географические пространства, сравнивая потом результаты разных периодов между собой. Потому что инвалид-калека из тринадцатого века оставался бы, по определению, инвалидом-калекой и в конце двадцатого века. Но вот научные, медицинские и биологические критерии каждого времени расклассифицируют и опишут одинаковые симптомы совершенно по-разному.
Средним векам был свойственен теологически-философский подход к восприятию феномена патологий и инвалидности (позднее это будет раскрыто в работе подробно). Что касается времён новых, то в западном обществе отношение к инвалидам сформировалось в нечто, определяемое понятием «дисаблизм», по аналогии с расизмом и сексизмом. Инвалидов рассматривали группой, находящейся ниже средней нормы, группой зависимой и, по сути, имеющую более низкую ценность (или вообще не имеющей ценности) для общества.
«Дисаблизм» - это социо-политический процесс, маргинализирующий и угнетающий инвалидов. К примеру, сложности с передвижением в пространстве или трудоустройством инвалидов относили к особенностям патологий представителей группы, но не к феномену социальной и политической дискриминации инвалидов. С этой точки зрения, патология рассматривалась как персональная стигма, мешающая человеку жить нормальной жизнью. По сути, инвалиды внутри теории социального контекста рассматриваются виртуальными, а не реальными личностями. То есть, другие определяют, чем является инвалид, и какими особенностями обладает или не обладает.
В начале 1960-х годов Ирвин Гоффман позиционирует инвалидность в социальном контексте по трём координатам: заметность, идентичность, степень отклонения. Он также обозначает три типа социальной стигмы - несовершенства тела/деформации, несовершенства характера, и «племенная» стигма расы, этнического происхождения или религии («Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity», by Irving Goffman).
В 1980-х, французскай структуралист Рене Жирар рассматривает вышеупомянутые стигмы в кросс-культурном контексте. «Кроме культурных и религиозных, имеются ещё и с чисто физические критерии. Болезнь, безумие, генетические деформации, повреждения от несчастных случаев, и даже общая ограниченность имеют тенденцию провоцировать преследования. Достаточно осмотреться вокруг, чтобы понять универсальность этого явления. Даже в наше время люди не способны контролировать проявления своего отвращения к физической ненормальности… «Калеки» являются субъектом дискриминации, превращающей их в жертв, простое присутствие которых вносит неловкость в социальные ситуации» («The Scapegoat», by René Girard).
В общем и целом, Жерар видит инвалидов носителями стигмы, реальной или метафорической, виктимизирующей их в обществе. То есть, любые отклонения от принятой за среднюю норму, поворачивает общество против носителей этого отклонения, что превращает их в жертвы дискриминации.
Любопытно, что представления Гоффмана и Жерара получили в наше время своих критиков именно из той группы, которую они анализировали. Майк Оливер и Том Шекспир (или сэр Томас Уильям Шекспир, 3-й баронет) сами имеют паталогии. У Шекспира - ахондроплазия (наследственная), а у Оливера - повреждение позвоночника («The politics of disablement», by Mike Oliver, «Arguing About Disability», by Tom Shakespeare). Оливер и Шекспир рассматривают инвалидность как социальную модель, тогда как Гоффман и Жерар ставят в центр проблемы интерактивность индивидов внутри социума.
Реджинальд Голледж разделяет инвалидность (disability) и ущербность (disadvantage). С его точки зрения, инвалидность - это не состояние, а ситуации, в которых индивид исключается, частично или полностью, из активности других членов общества, в силу своих физических ограничений. Тогда как ущербность - это то, с чем сталкиваются люди без видимых патологий, которых общество воспринимает неудобными в силу своего культурного, религиозного, социального, этнического и политического контекстов («Geography and Disabled», by Reginald Golledge).
Фуко, разумеется, оставил достаточно глубокую колею в теории телесности. Ему принадлежит замечание, что разница между мужчиной и женщиной не является полностью биологической и очевидной, но является во многом результатом дискурса. Но проблема с Фуко в том, что ради дискурсивности, он может время от времени принижать роль элемента физического отличия, договариваясь до «теоретического исчезновения материальности тела». (Уфффф… это даже не Кот Шредингера).
Вик Финкельштейн рассматривает инвалидность с точки зрения материалистических теорий. По его мнению, инвалидность возникла в результате индустриализации западного общества. В пре-капиталистическом и до-индустриальном мире, по его мнению, индивиды с патологиями не были выделены в отдельную группу, а существовали во всех группах. Это позволяло им не быть исключёнными из деятельности социума («Attitudes and Disabled People», by Vic Finkelstein).
Отдельно в ряду исследований стоит работа Брендана Глисона, в которой он выстраивает основанную на архивных материалах модель отношения к инвалидам в средневековой сельской Англии. По его мнению, инвалидность - это насильственно установленное социальное исключение, которому индивиды с патологиями вынуждены подчиняться. По контрасту с подходом здравого смысла, по которому инвалидность является второй натурой лиц с патологиями («Second Nature? The Socio-spatial Production of Disability», by Brendan Gleeson). Проблема в том, что материалы, которыми он пользуется, датируются 1570 и 1635 годами, а местом исследования являются Норич и Салсбери. То есть, материалы не имеют никакого отношения ни к Средневековью, ни к сельской Англии.
Главная ошибка Глисона в том, что он абсолютно не понимал исторического контекста Средневековья, всерьёз считая, что селяне были намертво привязаны к конкретному поместью, и производили только необходимое количество товаров для натурального обмена. Не говоря о том, что мимо прошли многочисленные и конкретные свидетельства о флуктуации рабочей силы между городом и деревней, средневековые города в системе Глисона вообще не могли бы существовать.
Главный вопрос, ответ на который ищет Глисон, звучит так: «каким образом социально-пространственная организация общества менялась под влиянием живого опыта физических патологий»? Глисон, а вместе с ним и Ле Гофф, и Оливер, считают, что социо-временные изменения влияли на живой опыт через трансформацию материальной структуры повседневной жизни. Соответственно, трансформации в производстве продукции имели социальные последствия для людей с патологиями.
Проще говоря, в докапиталистическом производстве индивид был волен влиять на то, как он проводит свой день, и как он зарабатывает себе на пропитание. У каждого был свой, персональный рабочий процесс, со своей скоростью работы и продолжительностью рабочего дня. Соответственно, люди с патологиями вполне могли продолжать работать, и вносить свой вклад в производство продукции.
Всё это очень интересно, конечно, но чисто материалистические конструкции не объясняют слишком многого, если не рассматривать вопрос ещё и под углом культуры, «набора ценностей и убеждений», по выражению Мэри Дуглас («Purity and Danger: An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo», by Mary Douglas). Именно культура создала образец того, каким должно быть нормальное тело. Поэтому, по мнению Тома Шекспира, люди с нормальным телом не любят или боятся не столько патологий инвалида, сколько напоминания, через его отклонения, что они - смертны. С этой точки зрения, инвалиды в западном обществе представляют для людей с нормальными телами угрозу их самовосприятию.
Далее Мецлер долго анализирует подход к инвалидности с точки зрения антропологии. Она находит, что антропологи и этнологи дают более точные ответы и примеры о положении инвалидов в обществе, чем все прочие теоретики, потому что социальные и экономические теории… ну, слишком теоретичны, иногда - до полного парадокса. Они также совершенно беспомощны в использовании исторического контекста. Тогда как антропологи и этнологи могут дать достаточно чёткие ответы на каждый исторический период. Но. Во-первых, универсальность отношения к патологиям и к инвалидности в пространстве ещё нельзя установить, потому что материала всё ещё маловато. Во-вторых, отвечая на вопрос «как оно было», антропологи не могут ответить на вопрос «почему это было именно так».
____________________
Хочу откомментировать, что меня удивило в этих теориях. Я понимаю, что социо-экономический подход к инвалидам, как группе, более выгоден в практическом смысле. Когда нужны широкие изменения, они делаются не для конкретного человека, а для всей категории данной группы инвалидов - сурдопереводы для глухих, доступность помещений для тех, кто передвигается в инвалидных креслах, не говоря уже о законодательстве, запрещающем дискриминацию по признаку инвалидности.
Но вот что касается взаимодействия инвалида и окружающего его социума - тут я бы поспорила в пользу интерактивности индивидов внутри социума. В общем и целом, судя по отзывам реальных, не теоретических инвалидов, в социуме они невидимы. На них просто-напросто не смотрят. Они среди нас, но мы их не видим, не хотим видеть. Не хотим видеть именно как группу, каждый по своей причине. Кто-то считает невежливым пялиться, кому-то очень некомфортно. При этом мы не испытываем ничего подобного, общаясь со знакомыми, не безразличными нам инвалидами. Мы их воспринимаем, в первую очередь, как личностей, одной из особенностей которых является какая-то патология.
Меня также умилили рассуждения о том, что в феодальном аграрном обществе индивиды строили своё рабочее время по собственному усмотрению. Вообще-то, практически любой с/х деятельности присуща сезонность. Во-вторых, сборы налогов всегда имели тенденцию быть неизбежными к определённому периоду. В третьих, политические факторы, типа военных конфликтов, и бедствия, типа эпидемий, засух, наводнений. Тут не слишком-то большой зазор для собственного усмотрения.
В общем, теории - они и есть теории. Но я безумно рада, что общие рассуждения и современные теории закончились. Дальше приступим к собственно сабжу - к средневековым теориям о предмете.