Про Ефремова
Оригинал взят у olnigami в Про Ефремова
Две недели назад на радио «Новая жизнь» говорили о творчестве Ивана Ефремова. Вот ссылка на запись передачи:
http://nlradio.podfm.ru/kultura/1405/
Времени, как всегда, не хватило («уныние, уныние, эта нехватка времени в радиоэфире повергает меня в уныние!!»), поэтому я воспользуюсь ЖЖ пространством и кое-что ещё допишу. Это не единый текст, а просто отдельные разрозненные мысли, которые возникали во время подготовки к передаче и во время обсуждения.
Ефремов и экспедиции.
Описание экспедиций - любимая тема Ефремова, зачастую на них строится сюжет и они образуют своего род хронотоп произведений. В ранних рассказах это наиболее очевидно, тем более, что они в основном базировались на собственном опыте начинающего писателя. В «Великой дуге» значительная часть действия связана с морской и охотничьей экспедицией. В «Туманности Андромеды» половина сюжета связана со Звёздной экспедицией… да какое половина, там фактически весь сюжет связан с экспедицией, а то, что происходит на Земле, это по большому счёту одна развёрнутая экспозиция. «Час Быка» - опять экспедиция. «Лезвие бритвы» - одна из сюжетных линий представляет собой поиски короны Александра Македонского… итальянского экспедицией. Хотя там экспедиция несколько расслабленная, не такая суровая, как обычно у Ефремова, но тоже не без неожиданностей.
И лишь в «Таис Афинской» с экспедициями слабо. Есть только упоминание о морской экспедиции, в которую отправляется подруга Таис со своим мужем. И откуда не возвращается. То есть тут скорее антиэкспедиция, что для Ефремова не характерно, зато очень точно укладывается в общее минорное настроение последних глав «Таис». Но зато индийский поход Александра описан как своего рода гигантская экспедиция в поисках края земли. И хотя итог экспедиции оказывается неудачным и даже катастрофичным - империя рассыпается, начинаются междоусобные войны, великие начинания сворачивают в сторону свой ход - эллинская империя становится, по мнению автора, провозвестником грядущего объединения человечества.
В этом, пожалуй, состоит одно из основных достоинств прозы Ефремова - он блестяще перенесит на бумагу саму атмосферу экспедиции. Ощущение общего дела, братства, взаимопомощи, прорыва в неведомое, готовность оторваться от привычного уютного существования и уйти в неизвестность, ощущение собственной силы и способности преодолевать трудности. Ну и, конечно, восхищение перед природой, одновременно с осознанием хрупкости человека и по отдельности, и как вида, пониманием того, с какой осторожностью и разумностью нужно подходить и к своей жизни, и к существованию человеческой цивилизации, чтобы не перейти в категорию ископаемых видов.
В то же время экспедиция задаёт ощущение враждебности окружающей среды и необходимости эту враждебность постоянно преодолевать и через это расти над собой. Сражаться со Вселенной, подчинять её своей воле, преобразовывать и себя, и мир вокруг. Такое постоянное героическое напряжение создаёт ощущение какой-то вечной войны, даже и не очень понятно с кем. Особенно это заметно в «Туманности», где вроде бы уже всех победили и построили коммунистический рай, а всё равно земляне находятся в героическом напряжении. Кажется, и освоением космоса они так увлечены именно потому, что там можно либо вырасти над собой ещё больше (хотя, казалось бы, куда дальше), либо доблестно погибнуть. Ну а уж когда обнаруживается планета Торманс, то тут и вовсе начинаются именины сердца.
Да, ну и, конечно, обязательная часть самоощущения «человека экспедиционного» - чувство превосходство над теми, кто остаётся в городе, кто не хочет или не может рискнуть жизнью и отправиться в поход. Как пела группа «Несчастный случай»: «не понять вам, живущим в квартирах» и далее по тексту. Не сказать, чтобы у Ефремова это уж так часто проявляется, но как-то подспудно ощущается. И есть, конечно, врач Гирин из «Лезвия бритвы», это своего рода «человек экспедиционный», вернувшийся в город и этим городом, мягко говоря, недовольный. Но с «Лезвием бритвы» у Ефремова вообще как-то задалось. Возможно, потому что это его едва ли не единственное реалистическое произведение. В том смысле, что действие разворачивается в обыденной действительности (хотя даже тут Ефремов не смог удержаться от того, чтобы не добавить этому миру романтическо-фантастических черт, тут и особые способности главного героя, и роковой артефакт - корона Александра Великого, и загадочные индийские йоги; нет, не выходит из Ефремова реалист, как бы он ни старался). А к нынешней действительности у автора много претензий, отсюда и проистекает брюзжание Гирина, несколько странновато выглядящее, потому что брюзжит он не как суровый мужик, а как недовольный подросток.
Впрочем, в героях Ефремова часто проскакивает что-то такое простодушно-инфантильное. Желание прихвастнуть своей мощью, кипение внутренней энергии, привычка решать проблемы простыми методами, чаще всего силовыми. Сюда же можно отнести и тягу к героизму, точнее даже не то что героизму, а импульс совершать поступки «на слабо». Как будто в персонажах то и дело просыпается начитавшийся приключенческих книг Монтигомо Ястребиный Коготь и подталкивает к очередной лихой выходке.
- А вот слабо вам, землянам, покопаться во внутренностях инопланетного звездолёта, не имея ни малейшего понятия о его устройстве и защитных механизмах?
- Что? Кому слабо? Нам слабо? А ну, ребята, пошли, вскроем энтот звездолёт как банку консервов.
Поэтому, наверное, в своём последнем и лучшем романе «Таис Афинская» Ефремов снова переносится в романтическо-приключенческий мир. Да, «Таис», конечно, не исторический роман, это такая историко-философская фантазия вроде романов Умберто Эко или даже скорее Нила Стивенсона. Отсюда и многочисленные анахронизмы (вполне сознательные, Ефремов всё-таки тот период знал очень хорошо), и эпически монументальные персонажи, и длинные рассуждения, которые в историческом романе выглядели бы нелепо, но вполне органично вписываются в тот жанр, в котором пишет Ефремов.
И, конечно, царица или даже скорее богиня этого мира - прекрасная Таис с её энергией, полнотой жизненных сил, умом, яркостью… можно очень долго перечислять. Таис, которой, в отличие от Гирина, легко прощаются длинные скучные разговоры, самолюбование, насмешки над афинскими философами (кстати, что такого Аристотель сделал Ефремову, что тот его так люто ненавидит?), поджог Персеполиса. Даже то, что Таис вообще-то по профессии и по жизни элитная содержанка, как-то забывается под влиянием её красоты и женской гибкой, чарующей силы. И уж точно не нужно Таис ходить ни в какие экспедиции, она и без этого само совершенство, выше всяких похвал. Просто от рождения, ну и благодаря воспитанию, конечно. Кстати, воспитывалась она, насколько можно понять, не в родительском доме, а в специальной школе гетер, то есть опять же всплывает любимая Ефремовым тема внесемейного обучения. И как-то так всё это проецируется сразу на далёкое будущее - да, в мире Ефремов в школах проходят подробнейшие уроки полового воспитания (и в «Часе быка» об этом Эвиза прямо говорит на встрече с врачами).
Вообще, «Таис Афинская» - это такое future in the past, будущее в прошлом, по крайней мере, в некоторых своих чертах, тех, что особо симпатичны автору.
Ефремов и Ницше (и пустота, конечно)
Полагаю, сам Ефремов от такого сопоставления возмущённо бы открестился, но всё же, когда читаешь Ефремова, те или иные ницшеанские аллюзии всплывают. Например, схожая любовь к античности, причём именно к древнегреческой, причём больше к мистической, орфической традиции, чем логической аристотелевской. Упоение стихийностью, тем, что Ницше называл дионисийским началом. Манера выражать свои мысли не через рассуждения, а через поэзию, воздействие на читателя через символику, эмоции, возвышенный слог. Очень серьёзное отношение к танцам, понимание их силы, страстности, способности выразить невыразимое, и столь же серьёзно отношение к эротизму. Воспевание женского начала как к могучей и облагораживающей стихии. Ефремов, правда, более склонен восхищаться женским началом, а вот Ницше куда более осторожен, он лучше понимает необходимость контролировать эту самую стихийность («Отправляясь к женщине, бери с собой плеть» - это отнюдь не про садомазохизм, как принято думать).
Впрочем, тут надо сказать, что Ницще и как мыслитель, и как поэт серьёзнее, сильнее и глубже Ефремова. Точнее сказать, он просто взрослее. Там где Ефремов резвится и скачет с юношеской пылкостью и беззаботностью по вершинам, Ницше вгрызается в гранит мысли. Методично, жёстко, с чувством ответственности, с пониманием того, что подкапывается под устои современной ему культуры. И с немалым отчаянием от осознания того, насколько жестоким и страшным будет переход к сверхчеловеку, вспомнить хотя бы жутковатую сцену с канатным плясуном в «Так говорил Заратустра», Ефремов о цене нового человечества старается не думать, и, похоже, считает, что за избавление от мрака инферно можно заплатить любую цену.
Ефремов и Ницше во многом сходятся и во взглядах на человека. Оба понимают, что современный человек несовершенен, что его нужно преодолеть и преобразовать в сверхчеловека. А люди в мире ефремовского будущего это именно что сверхчеловеки, да, собственно, и доктор Гирин вполне уже ощущает себя сверхчеловеком по сравнению с современниками. Александр в «Таис», можно сказать, предтеча сверхчеловека. Только вот, увы, не владеет он единственно верным учением диалектического материализма, а потому гибнет. Вообще, Ефремов, решая вопрос о дальнейшей эволюции человека, видит определяющую роль (в соответствии с марксистскими представлениями) в развитии общественных сил, изменении воспитания, ликвидации вредных институтов вроде семьи и частной собственности. Ницше куда меньше интересуется практической стороной процесса, он ставит цель, рисует манящую перспективу, а вопрос о том, каким образом до цели добраться, его не очень-то интересует.
Ну и наконец, Ефремова и Ницше объединяет интерес к индийской философии и религии, и оба пытаются включить в свои системы отдельные индуистские концепции, с лёгкостью необычайной вырывая их из контекста и переделывая под собственные нужды. Но опять же, Ефремов черпает из индийской сокровищницы мысли с подростковой беззаботностью, а Ницше в своих индуистских изысканиях дошёл до идеи Вечного Возвращения и впал в состояние страха и трепета, из которого так и не вышел. Впрочем, на то, чтобы описать Вечное Возвращение силы воли у него хватило, стоит признать.
Есть одна серьёзная разница между этими двумя мыслителями. Ефремов обладает той витальной, страстной мощью, которой Ницше и опасается, и восторгается, которой ему отчаянно не хватает и которой он страстно желал обладать (Ницше и с ума-то сошёл потому, что не смог стать сильной личностью, которой хотел быть, а вот Ефремов родился таким). Ну и, конечно, другая разница в том, что в Ефремове при всей его учёности и эрудированности есть что-то неистребимо варварское. В том, как он работает с материалом, как лихо разрубает запутанные философские и религиозные узлы, с какой простодушной дидактичностью объясняет, как надо правильно жить. Ницше мыслитель куда более тонкий, изощрённый, цивилизованный. Но это и делает параллель между Ницше и Ефремовым столь любопытной, то, как двое мыслителей с разным воспитанием и обучением мыслят в одной парадигме, в чём они сходятся и в чём расходятся.
Ефремов и Серебряный век
О наследии Серебряного века в творчестве Ефремова можно написать очень много. Тут, в первую очередь, конечно, возникают параллели с Гумилёвым и Грином: романтика дальних странствий, моря и пустыни, приключения, мужественные персонажи, экзотическая обстановка. Тут же всплывает Алексей Толстой с «Аэлитой», где романтика переплетается с научной фантастикой. «Таис Афинская» вызывает в памяти историко-философские романы Мережковского и стихи Блока («Над полем Куликовы», «Скифы»). Размышления о психофизиологических возможностях человека отсылают к мистическим поискам и откровениям начала двадцатого века, идущих от Владимира Соловьева к Религиозно-Философскому Обществу и далее (включая сюда же и Рериха, на которого Ефремов прямо ссылается). В то же время Ефремов активно обращается и к наследию раннего Горького, и к утопической фантастике 20-х, которую сейчас никто уже и не помнит кроме специалистов (см. Всеволод Ревич «Перекресток утопий»), и вообще ко всему революционному, коммунистическому наследию Серебряного века.
Таким образом, в Ефремове одновременно сочетаются все направления литературы 10-20-х годов, причём, как ни странно, вполне органично. С одной стороны, это опять же показывает то самое простодушное варварство Ефремова, о котором я уже говорил, то варварство, с которым он выдёргивает отдельные элементы из разных систем и строит из них своё здание (как дворец в игре «Цивилизация», впрочем, этот пример, боюсь, понятен только очень старым геймерам вроде меня). А с другой стороны, неожиданно показывает, что действительно - есть в культуре Серебряного века некоторое стилистическое и идейное единство, позволяющее объединить, казалось бы, ничем не схожих авторов, таких как Николай Гумилёв и Алексей Толстой или даже Николай Островский (который, нравится нам это или нет, всё же является частью литературного пространства 20-х).
Но в то же время сопоставление творчества Ефремова и его предшественников показывает, насколько всё-таки упал литературный и мировоззренческий уровень литературы за время 30-40-х. В ранних вещах Ефремова видны отзвуки гриновской головокружительной лёгкости и воздушности, но когда он переходит к большим и серьёзным текстам, то начинаются проблемы. «Туманность» и «Час быка» - тяжеловесны, про «Лезвие бритвы» лучше просто вздохнуть промолчать. И только в «Таис» Ефремов по-настоящему диалектически сочетает и ранний романтизм, и философичность. Да и то, боюсь, если бы эта книга попала в руки критиков Серебряного века, оттоптались бы на ней изрядно. Хотя всё равно, надо признать, Ефремов за время своего творческого пути проделал мощную работу над собой, действительно, вырастил в себе великого писателя. И то же самое можно сказать о всей послевоенной советской культуре. Начав ну не с нуля, конечно, всё-таки классическое наследие даже СССР не смог отменить целиком и полностью, да и от периода модерна кое-что пережило роковые 30-40-е, но стартовали с не самых лучших позиций. И смогли достичь очень и очень многого, хотя сейчас большая часть накопленного забыта… но это уже становится какой-то печальной традицией, раз в полстолетия вычёркивать накопленный опыт и начинать заново.
Вообще, в этом возрождении интереса к наследию 10-20-х годов есть что-то удивительное. После того, как сталинская эпоха растоптала наследие модерна, кого вытеснили за границу, кого убили, кому заткнули рот и превратили в маргиналов, Казалось, что уже всё, теперь-то уж никакого возврата к той традиции не будет. Ан нет. Как тут не вспомнить Папперного с его «Культурой 2» и идеей о смене двух типов культур или, может, двух проявлений одной культуры (тут вопрос спорный, конечно). Вот Ефремов и оказался таким феноменом культуры-один, и, кстати, хорошая тема для исследователя - вычленить в книгах Ефремова все те признаки, которые, по Паперному, свойственны культуре-один.
[Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:]_____________________________________________
Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:
2 Академия, Марсианский трактор, Мир Полдня, Школа Полдня, ЗОНА СИНГУЛЯРНОСТИ. + оЗадачник:
субъект "умный" очень легко поддаётся "магии толпы"
Экранизация проекта по использованию лунного ракетного топлива для вывода грузов с Земли и Марса
Картинка из будущего трансгуманизма от трансгуманиста
Оптическая иллюзия с восемью тираннозаврами
Основные положения теории четырёхмерного строения атома
"Точка G" мировой экономики
Шифрование в условиях древности
Две недели назад на радио «Новая жизнь» говорили о творчестве Ивана Ефремова. Вот ссылка на запись передачи:
http://nlradio.podfm.ru/kultura/1405/
Времени, как всегда, не хватило («уныние, уныние, эта нехватка времени в радиоэфире повергает меня в уныние!!»), поэтому я воспользуюсь ЖЖ пространством и кое-что ещё допишу. Это не единый текст, а просто отдельные разрозненные мысли, которые возникали во время подготовки к передаче и во время обсуждения.
Ефремов и экспедиции.
Описание экспедиций - любимая тема Ефремова, зачастую на них строится сюжет и они образуют своего род хронотоп произведений. В ранних рассказах это наиболее очевидно, тем более, что они в основном базировались на собственном опыте начинающего писателя. В «Великой дуге» значительная часть действия связана с морской и охотничьей экспедицией. В «Туманности Андромеды» половина сюжета связана со Звёздной экспедицией… да какое половина, там фактически весь сюжет связан с экспедицией, а то, что происходит на Земле, это по большому счёту одна развёрнутая экспозиция. «Час Быка» - опять экспедиция. «Лезвие бритвы» - одна из сюжетных линий представляет собой поиски короны Александра Македонского… итальянского экспедицией. Хотя там экспедиция несколько расслабленная, не такая суровая, как обычно у Ефремова, но тоже не без неожиданностей.
И лишь в «Таис Афинской» с экспедициями слабо. Есть только упоминание о морской экспедиции, в которую отправляется подруга Таис со своим мужем. И откуда не возвращается. То есть тут скорее антиэкспедиция, что для Ефремова не характерно, зато очень точно укладывается в общее минорное настроение последних глав «Таис». Но зато индийский поход Александра описан как своего рода гигантская экспедиция в поисках края земли. И хотя итог экспедиции оказывается неудачным и даже катастрофичным - империя рассыпается, начинаются междоусобные войны, великие начинания сворачивают в сторону свой ход - эллинская империя становится, по мнению автора, провозвестником грядущего объединения человечества.
В этом, пожалуй, состоит одно из основных достоинств прозы Ефремова - он блестяще перенесит на бумагу саму атмосферу экспедиции. Ощущение общего дела, братства, взаимопомощи, прорыва в неведомое, готовность оторваться от привычного уютного существования и уйти в неизвестность, ощущение собственной силы и способности преодолевать трудности. Ну и, конечно, восхищение перед природой, одновременно с осознанием хрупкости человека и по отдельности, и как вида, пониманием того, с какой осторожностью и разумностью нужно подходить и к своей жизни, и к существованию человеческой цивилизации, чтобы не перейти в категорию ископаемых видов.
В то же время экспедиция задаёт ощущение враждебности окружающей среды и необходимости эту враждебность постоянно преодолевать и через это расти над собой. Сражаться со Вселенной, подчинять её своей воле, преобразовывать и себя, и мир вокруг. Такое постоянное героическое напряжение создаёт ощущение какой-то вечной войны, даже и не очень понятно с кем. Особенно это заметно в «Туманности», где вроде бы уже всех победили и построили коммунистический рай, а всё равно земляне находятся в героическом напряжении. Кажется, и освоением космоса они так увлечены именно потому, что там можно либо вырасти над собой ещё больше (хотя, казалось бы, куда дальше), либо доблестно погибнуть. Ну а уж когда обнаруживается планета Торманс, то тут и вовсе начинаются именины сердца.
Да, ну и, конечно, обязательная часть самоощущения «человека экспедиционного» - чувство превосходство над теми, кто остаётся в городе, кто не хочет или не может рискнуть жизнью и отправиться в поход. Как пела группа «Несчастный случай»: «не понять вам, живущим в квартирах» и далее по тексту. Не сказать, чтобы у Ефремова это уж так часто проявляется, но как-то подспудно ощущается. И есть, конечно, врач Гирин из «Лезвия бритвы», это своего рода «человек экспедиционный», вернувшийся в город и этим городом, мягко говоря, недовольный. Но с «Лезвием бритвы» у Ефремова вообще как-то задалось. Возможно, потому что это его едва ли не единственное реалистическое произведение. В том смысле, что действие разворачивается в обыденной действительности (хотя даже тут Ефремов не смог удержаться от того, чтобы не добавить этому миру романтическо-фантастических черт, тут и особые способности главного героя, и роковой артефакт - корона Александра Великого, и загадочные индийские йоги; нет, не выходит из Ефремова реалист, как бы он ни старался). А к нынешней действительности у автора много претензий, отсюда и проистекает брюзжание Гирина, несколько странновато выглядящее, потому что брюзжит он не как суровый мужик, а как недовольный подросток.
Впрочем, в героях Ефремова часто проскакивает что-то такое простодушно-инфантильное. Желание прихвастнуть своей мощью, кипение внутренней энергии, привычка решать проблемы простыми методами, чаще всего силовыми. Сюда же можно отнести и тягу к героизму, точнее даже не то что героизму, а импульс совершать поступки «на слабо». Как будто в персонажах то и дело просыпается начитавшийся приключенческих книг Монтигомо Ястребиный Коготь и подталкивает к очередной лихой выходке.
- А вот слабо вам, землянам, покопаться во внутренностях инопланетного звездолёта, не имея ни малейшего понятия о его устройстве и защитных механизмах?
- Что? Кому слабо? Нам слабо? А ну, ребята, пошли, вскроем энтот звездолёт как банку консервов.
Поэтому, наверное, в своём последнем и лучшем романе «Таис Афинская» Ефремов снова переносится в романтическо-приключенческий мир. Да, «Таис», конечно, не исторический роман, это такая историко-философская фантазия вроде романов Умберто Эко или даже скорее Нила Стивенсона. Отсюда и многочисленные анахронизмы (вполне сознательные, Ефремов всё-таки тот период знал очень хорошо), и эпически монументальные персонажи, и длинные рассуждения, которые в историческом романе выглядели бы нелепо, но вполне органично вписываются в тот жанр, в котором пишет Ефремов.
И, конечно, царица или даже скорее богиня этого мира - прекрасная Таис с её энергией, полнотой жизненных сил, умом, яркостью… можно очень долго перечислять. Таис, которой, в отличие от Гирина, легко прощаются длинные скучные разговоры, самолюбование, насмешки над афинскими философами (кстати, что такого Аристотель сделал Ефремову, что тот его так люто ненавидит?), поджог Персеполиса. Даже то, что Таис вообще-то по профессии и по жизни элитная содержанка, как-то забывается под влиянием её красоты и женской гибкой, чарующей силы. И уж точно не нужно Таис ходить ни в какие экспедиции, она и без этого само совершенство, выше всяких похвал. Просто от рождения, ну и благодаря воспитанию, конечно. Кстати, воспитывалась она, насколько можно понять, не в родительском доме, а в специальной школе гетер, то есть опять же всплывает любимая Ефремовым тема внесемейного обучения. И как-то так всё это проецируется сразу на далёкое будущее - да, в мире Ефремов в школах проходят подробнейшие уроки полового воспитания (и в «Часе быка» об этом Эвиза прямо говорит на встрече с врачами).
Вообще, «Таис Афинская» - это такое future in the past, будущее в прошлом, по крайней мере, в некоторых своих чертах, тех, что особо симпатичны автору.
Ефремов и Ницше (и пустота, конечно)
Полагаю, сам Ефремов от такого сопоставления возмущённо бы открестился, но всё же, когда читаешь Ефремова, те или иные ницшеанские аллюзии всплывают. Например, схожая любовь к античности, причём именно к древнегреческой, причём больше к мистической, орфической традиции, чем логической аристотелевской. Упоение стихийностью, тем, что Ницше называл дионисийским началом. Манера выражать свои мысли не через рассуждения, а через поэзию, воздействие на читателя через символику, эмоции, возвышенный слог. Очень серьёзное отношение к танцам, понимание их силы, страстности, способности выразить невыразимое, и столь же серьёзно отношение к эротизму. Воспевание женского начала как к могучей и облагораживающей стихии. Ефремов, правда, более склонен восхищаться женским началом, а вот Ницше куда более осторожен, он лучше понимает необходимость контролировать эту самую стихийность («Отправляясь к женщине, бери с собой плеть» - это отнюдь не про садомазохизм, как принято думать).
Впрочем, тут надо сказать, что Ницще и как мыслитель, и как поэт серьёзнее, сильнее и глубже Ефремова. Точнее сказать, он просто взрослее. Там где Ефремов резвится и скачет с юношеской пылкостью и беззаботностью по вершинам, Ницше вгрызается в гранит мысли. Методично, жёстко, с чувством ответственности, с пониманием того, что подкапывается под устои современной ему культуры. И с немалым отчаянием от осознания того, насколько жестоким и страшным будет переход к сверхчеловеку, вспомнить хотя бы жутковатую сцену с канатным плясуном в «Так говорил Заратустра», Ефремов о цене нового человечества старается не думать, и, похоже, считает, что за избавление от мрака инферно можно заплатить любую цену.
Ефремов и Ницше во многом сходятся и во взглядах на человека. Оба понимают, что современный человек несовершенен, что его нужно преодолеть и преобразовать в сверхчеловека. А люди в мире ефремовского будущего это именно что сверхчеловеки, да, собственно, и доктор Гирин вполне уже ощущает себя сверхчеловеком по сравнению с современниками. Александр в «Таис», можно сказать, предтеча сверхчеловека. Только вот, увы, не владеет он единственно верным учением диалектического материализма, а потому гибнет. Вообще, Ефремов, решая вопрос о дальнейшей эволюции человека, видит определяющую роль (в соответствии с марксистскими представлениями) в развитии общественных сил, изменении воспитания, ликвидации вредных институтов вроде семьи и частной собственности. Ницше куда меньше интересуется практической стороной процесса, он ставит цель, рисует манящую перспективу, а вопрос о том, каким образом до цели добраться, его не очень-то интересует.
Ну и наконец, Ефремова и Ницше объединяет интерес к индийской философии и религии, и оба пытаются включить в свои системы отдельные индуистские концепции, с лёгкостью необычайной вырывая их из контекста и переделывая под собственные нужды. Но опять же, Ефремов черпает из индийской сокровищницы мысли с подростковой беззаботностью, а Ницше в своих индуистских изысканиях дошёл до идеи Вечного Возвращения и впал в состояние страха и трепета, из которого так и не вышел. Впрочем, на то, чтобы описать Вечное Возвращение силы воли у него хватило, стоит признать.
Есть одна серьёзная разница между этими двумя мыслителями. Ефремов обладает той витальной, страстной мощью, которой Ницше и опасается, и восторгается, которой ему отчаянно не хватает и которой он страстно желал обладать (Ницше и с ума-то сошёл потому, что не смог стать сильной личностью, которой хотел быть, а вот Ефремов родился таким). Ну и, конечно, другая разница в том, что в Ефремове при всей его учёности и эрудированности есть что-то неистребимо варварское. В том, как он работает с материалом, как лихо разрубает запутанные философские и религиозные узлы, с какой простодушной дидактичностью объясняет, как надо правильно жить. Ницше мыслитель куда более тонкий, изощрённый, цивилизованный. Но это и делает параллель между Ницше и Ефремовым столь любопытной, то, как двое мыслителей с разным воспитанием и обучением мыслят в одной парадигме, в чём они сходятся и в чём расходятся.
Ефремов и Серебряный век
О наследии Серебряного века в творчестве Ефремова можно написать очень много. Тут, в первую очередь, конечно, возникают параллели с Гумилёвым и Грином: романтика дальних странствий, моря и пустыни, приключения, мужественные персонажи, экзотическая обстановка. Тут же всплывает Алексей Толстой с «Аэлитой», где романтика переплетается с научной фантастикой. «Таис Афинская» вызывает в памяти историко-философские романы Мережковского и стихи Блока («Над полем Куликовы», «Скифы»). Размышления о психофизиологических возможностях человека отсылают к мистическим поискам и откровениям начала двадцатого века, идущих от Владимира Соловьева к Религиозно-Философскому Обществу и далее (включая сюда же и Рериха, на которого Ефремов прямо ссылается). В то же время Ефремов активно обращается и к наследию раннего Горького, и к утопической фантастике 20-х, которую сейчас никто уже и не помнит кроме специалистов (см. Всеволод Ревич «Перекресток утопий»), и вообще ко всему революционному, коммунистическому наследию Серебряного века.
Таким образом, в Ефремове одновременно сочетаются все направления литературы 10-20-х годов, причём, как ни странно, вполне органично. С одной стороны, это опять же показывает то самое простодушное варварство Ефремова, о котором я уже говорил, то варварство, с которым он выдёргивает отдельные элементы из разных систем и строит из них своё здание (как дворец в игре «Цивилизация», впрочем, этот пример, боюсь, понятен только очень старым геймерам вроде меня). А с другой стороны, неожиданно показывает, что действительно - есть в культуре Серебряного века некоторое стилистическое и идейное единство, позволяющее объединить, казалось бы, ничем не схожих авторов, таких как Николай Гумилёв и Алексей Толстой или даже Николай Островский (который, нравится нам это или нет, всё же является частью литературного пространства 20-х).
Но в то же время сопоставление творчества Ефремова и его предшественников показывает, насколько всё-таки упал литературный и мировоззренческий уровень литературы за время 30-40-х. В ранних вещах Ефремова видны отзвуки гриновской головокружительной лёгкости и воздушности, но когда он переходит к большим и серьёзным текстам, то начинаются проблемы. «Туманность» и «Час быка» - тяжеловесны, про «Лезвие бритвы» лучше просто вздохнуть промолчать. И только в «Таис» Ефремов по-настоящему диалектически сочетает и ранний романтизм, и философичность. Да и то, боюсь, если бы эта книга попала в руки критиков Серебряного века, оттоптались бы на ней изрядно. Хотя всё равно, надо признать, Ефремов за время своего творческого пути проделал мощную работу над собой, действительно, вырастил в себе великого писателя. И то же самое можно сказать о всей послевоенной советской культуре. Начав ну не с нуля, конечно, всё-таки классическое наследие даже СССР не смог отменить целиком и полностью, да и от периода модерна кое-что пережило роковые 30-40-е, но стартовали с не самых лучших позиций. И смогли достичь очень и очень многого, хотя сейчас большая часть накопленного забыта… но это уже становится какой-то печальной традицией, раз в полстолетия вычёркивать накопленный опыт и начинать заново.
Вообще, в этом возрождении интереса к наследию 10-20-х годов есть что-то удивительное. После того, как сталинская эпоха растоптала наследие модерна, кого вытеснили за границу, кого убили, кому заткнули рот и превратили в маргиналов, Казалось, что уже всё, теперь-то уж никакого возврата к той традиции не будет. Ан нет. Как тут не вспомнить Папперного с его «Культурой 2» и идеей о смене двух типов культур или, может, двух проявлений одной культуры (тут вопрос спорный, конечно). Вот Ефремов и оказался таким феноменом культуры-один, и, кстати, хорошая тема для исследователя - вычленить в книгах Ефремова все те признаки, которые, по Паперному, свойственны культуре-один.
[Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:]_____________________________________________
Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:
2 Академия, Марсианский трактор, Мир Полдня, Школа Полдня, ЗОНА СИНГУЛЯРНОСТИ. + оЗадачник:
субъект "умный" очень легко поддаётся "магии толпы"
Экранизация проекта по использованию лунного ракетного топлива для вывода грузов с Земли и Марса
Картинка из будущего трансгуманизма от трансгуманиста
Оптическая иллюзия с восемью тираннозаврами
Основные положения теории четырёхмерного строения атома
"Точка G" мировой экономики
Шифрование в условиях древности