Тайна «Мира Полдня»
(источник)
Борис Межуев
Научная фантастика - противоречие в самом определении: наука имеет историю, а фантазия - только источник и неведомую цель. Как пройти через соблазны фантазийности в реальной жизни социума? Приобретают ли они сами политический вес?
Дебаты28.11.2012 //
2 044
© Daniela Goulart
Памяти Бориса Стругацкого
19 ноября 2012 года умер Борис Стругацкий. Уже было произнесено много хороших поминальных слов об этом выдающемся человеке. Говорили, что с этим писателем ушла целая эпоха, проводились обязательные сравнения с Сахаровым и Солженицыным или, чаще, - с Тарковским и Высоцким. Разумеется, во всех этих сопоставлениях была своя правда: братья Стругацкие - важнейший феномен культуры последних годов существования СССР, в их повестях отразилась практически вся история небывалого подъема и медленного угасания социалистического проекта.
Стругацкие заставили читателей вначале полюбить, а затем разлюбить коммунизм. Такое мало кому удавалось, и это идеологическое сальто-мортале вызывает до сих пор изумленное восхищение читателей, даже тех из них, кто осуждает братьев либо за апологию светлого коммунистического будущего, либо за безжалостное его развенчание.
Подобная задача облегчалась для Стругацких тем обстоятельством, что их было двое. И один из братьев-соавторов мог по инерции продолжать рваться к звездам, а другой - все в большей и большей степени тянул их творческий дуэт к земле (впрочем, и к Земле тоже). Думаю, все 1970-е годы они так и спорили между собой - и этот незавершающийся спор наилучшим образом способствовал успеху их произведений в то время, когда читатели страны Советов стали уставать от слишком ясных ответов.
В отличие от многих поклонников фантастики, я всегда считал Бориса Натановича лидером этого творческого союза. Все, что писал С. Ярославцев (то есть отдельно Аркадий Натанович) было в общем и целом на порядок ниже творчества АБС, то, что писал С. Витицкий (то есть отдельно Борис Натанович) было не слабее лучших произведений великих братьев. Очень заметно, что на старшего из братьев оказал огромное влияние великий роман Булгакова, и все, что создавал преимущественно Аркадий Натанович, было отмечено явным литературным соперничеством с автором «Мастера и Маргариты»: здесь и «Хромая судьба» с хорошо знакомым конфликтом писательской среды и одинокого мастера с обреченным на безвестность романом, и «Отягощенные злом» с их псевдоевангельскими сценами, и сценарий «Ведьма», который потом лег в основу «Жертвоприношения» Тарковского, и, разумеется, «Дьявол среди людей». Тем не менее, в отличие от Бориса, Аркадий никогда публично не отрекался от коммунизма и иллюзий «оттепельных лет», и тот налет «мизантропии», который очень уловим у «зрелых» Стругацких, скорее всего, был свидетельством все увеличивающейся роли младшего брата в этом загадочном творческом тандеме.
В Борисе Стругацком был заметен глубокий человеческий надлом, и экзистенциальный, и религиозный одновременно. Он никогда не говорил об этом прямо и откровенно, но, тем не менее, я убежден, он на самом деле в своих повестях и романах говорил только об этом. Во всех произведениях, в котором наблюдатели видели след особого творческого участия младшего из братьев, этот человеческий надлом очень ярко давал о себе знать. Легче всего назвать его уже прозвучавшим словом «мизантропия», но я думаю, реально дело было гораздо глубже, потому что Борис Натанович очень основательно продумал даже основания собственной «мизантропии».
Я осмелюсь предположить, что Стругацкий продумал и осознал даже мотивы своего уникального для советского писателя равнодушия к читателю. В одном своем интервью он прямо сказал, что любимое его произведение - «Улитку на склоне» - поняли адекватно всего два человека. Из интервью возникало полное ощущение, что писатель был даже польщен и обескуражен таким сравнительно высоким результатом. Борис Стругацкий любил отвечать на вопросы читателей о потаенном смысле некоторых своих произведений, о значении тех или иных сюжетных линий. Далеко не все сложные для восприятия авторы охотно вступают в такой диалог. Обычно художник предлагает читателю самому разбираться в прочитанном или просмотренном, оставляя ему свободу для самостоятельных интерпретаций. Режиссер Дэвид Линч на вопрос журналиста, почему ему не все понятно в фильмах мэтра, ответил гениально: а разве в жизни вам все понятно? Борис Стругацкий придерживался радикально иной писательской стратегии, его романы представляли во многом хитроумные зашифрованные ребусы, причем с очень конкретным и недвусмысленным ответом, до которого почти никогда не способен был дойти своим умом даже самый проницательный читатель.
Никто из мне известных почитателей таланта братьев не догадался сам, какую страшную тайну хранил архивариус Обреченного Града Изя Кацман и, соответственно, что узнал от него под пытками диктатор Фриц Гейгер. И никому даже в голову не могло прийти, что таинственные мокрецы из «Гадких лебедей» - это люди из отвратительного будущего, желающие изменить его, изменив настоящее, тем самым вычеркнув из жизни самих себя. Для того, чтобы понять правильно все эти произведения, нужно было дожить до 1990-х годов и почитать регулярно обновляемую серию on-line интервью Бориса Натановича со своими корреспондентами. Но что же тогда могли вычитать из повестей о Мире Полдня наивные, не сознающие все эти глубины поклонники братьев?
Может быть, Стругацкие и не были нашими современниками, а они тоже, как и мокрецы, явились своего рода людьми из будущего, которые желали намекнуть нам на что-то, о чем-то предупредить? Сообщая нам при этом только то, что можно сообщить, и сознательно не раскрывая те аспекты и те подробности, которые еще не настало время придавать всеобщей огласке?
Если мы перечитаем лучшие повести братьев, то убедимся, что непонятного в них больше, чем понятного. Притом что поклонники перерыли все тексты, выходившие за подписью братьев вдоль и поперек, чему многие классики русской литературы могли бы только позавидовать. И, тем не менее, очень многое остается без внятного объяснения: никто не может ответить на вопрос, почему либерально мыслящие интеллигенты Стругацкие в качества главного зла, угрожающего человечеству, описали в «Улитке на склоне» экологическую цивилизацию, управляемую женщинами. И опять же, почему именно женщина - «будущий Сталин в юбке» - предстает как страшная политическая опасность в последнем романе покойного писателя - «Бессильные мира сего». Казалось бы, либералу следовало опасаться чего-то совсем другого, но не представительниц слабого пола. И таких странностей, нестыковок и настоящих загадок в творчестве Бориса Стругацкого даже больше, чем кажется на первый взгляд.
Я дважды брал у Бориса Натановича интервью по электронной почте. Один раз задавал вопросы, кажется, о науке, второй - о прогрессизме и, прости Господи, модернизации. Всегда мне хотелось спросить совсем о другом, понимая, что рано или поздно настанет срок, когда спрашивать будет не у кого. Но о том, о чем хотелось спросить, мне казалось, никто никогда не задает вопросов. Я все ждал, что эти вопросы задаст кто-то другой. Но они не пришли никому на ум. И теперь они уже точно останутся без ответа. Борис Стругацкий унес с собой все свои тайны, оставив лишь стойкое ощущение, что, в отличие от большинства тех, кто перечитывал по сотне раз «Понедельник» или «Пикник», он какими-то тайнами реально владел. Но не считал себя вправе поделиться ими с тем, кто, подобно Фрицу Гейгеру, был бы способен использовать их в корыстных целях, или кто, подобно Дмитрию Малянову, мог бы сломаться от груза небывалой ответственности.
Наверное, многое бы осталось загадкой и для меня лично, если бы в какой-то момент я не обнаружил неожиданно ключ ко многим загадкам тех повестей Стругацких, в которых речь идет о Мире Полдня. Этот ключ содержался в раннем фрагменте наиболее ценимой Борисом Стругацким повести «Улитка на склоне» - повести «Беспокойство», которая увидела свет в самом начале 1990-х годов. Повесть позволяла соотнести те события, что происходят в «Улитке» и всю сюжетную линию повестей из «Мира Полдня». Как выяснится из последующего изложения, этот ключ позволяет открыть многие закрытые двери в текстах Стругацких, равно как и в мировоззрении, по крайней мере, младшего из двух братьев. Однако чтобы более точно оценить данную гипотезу, сделаем несколько предварительных замечаний относительно той роли, которую играла фантастическая утопия в позднесоветском обществе и того, в какой мере данная утопия несла в себе определенную крипто-идеологию, альтернативную как коммунистическому гуманизму, так и христианству.
Действительно, научная фантастика, в ее классических образцах, представляла собой литературный жанр, наименее соотносимый с христианством.
О. Серафим Роуз имел немалые основания говорить о «научной фантастике» XX столетия как об особой антихристианской «крипто-религии», наряду с культами УФО и экстрасенсов. Эта идеологическая направленность была в какой-то мере обусловлена спецификой жанра: важнейшей темой фантастики XX в. было столкновение человечества с некоей «новой онтологией», новой реальностью, неожиданное обнаружение которой как бы завершало процесс разрушения традиционных религиозных верований и базирующейся на них социальной этики.
В многообразии версий этой «новой онтологии» можно выделить несколько инвариантных сюжетов, раз за разом воспроизводимых в популярных произведениях литературы и массового кинематографа. Сам этот инвариант, вероятно, говорит о неких сознательных или же подсознательных ожиданиях современного человека, связанных в первую очередь с прогрессом научного знания. Вместе с тем в тех же самых сюжетах часто бывает схвачена в образной форме парадигма восприятия важнейших общественных тенденций современности, общих черт самого хода человеческой цивилизации.
***
Иван Ефремов во многом стоит у истоков отечественного нео-, пара- и крипто-марксизма, который является основой значительного сегмента как современной отечественной фантастической литературы, так и общественной мысли. Стоит зайти на сайт, посвященный творчеству Ефремова, чтобы убедиться в культовой роли произведений Ефремова для российских новых социалистов.
Обычно разногласия между Ефремовым и Стругацкими сводят к чисто художественным нюансам. Стругацкие, по их собственному признанию, отказались описывать обитателей Мира коммунистического будущего в виде неких сверхлюдей, обладающих определенными сверхвозможностями и практически лишенных недостатков. Вместо этого они изобразили жителей Мира Полдня как своих коллег по советскому НИИ или же писательскому цеху.
Однако этот художественный нюанс скрывает более важное философское, даже метафизическое различие двух писателей. Это различие наглядным образом проявляется в сравнении двух произведений: «Лезвия бритвы» Ефремова и «Бессильных мира сего» С.Витицкого (Б.Н. Стругацкого). В «Лезвии бритвы» мы обнаруживаем истоки некоторых сюжетов повестей Стругацких. В частности, одной из наиболее значительных - «Хищные вещи века». Один из героев романа говорит следующее: «Есть вещи, которыми нельзя заниматься, пока не будет лучше устроено общество на всей нашей планете, и ученым следует думать об этом. Меня тревожит, например, не слишком ли много кое-где развлекаются с энцефалограммами и с лазерами…» Далее он объясняет, что его беспокоит: «А то, что ряд физиологических лабораторий занят усиленным изучением прямого воздействия на определенные участки мозга. Вызывают ощущения страха или счастья, полного удовлетворения - эйфории. Пока у крыс и кошек, но мостик-то ведь узок». Несложно заметить в этой цитате всю идейную проблематику повести «Хищные вещи века» в сжатом виде. Здесь любопытно, однако, другое, а именно выделенная жирным часть реплики героя - «пока не будет лучше устроено общество на всей нашей планете». Иначе говоря, по мнению автора «Лезвия бритвы», воздействие на «участки мозги» с целью добиться состояния эйфории угрожает лишь «невоспитанным» обитателям современного мира - у людей будущего оно не должно вызывать никаких опасений. Тогда как у Стругацких в «Хищных вещах века» новый психоволновой наркотик «слэг» описывается как явление, содержащее в себе потенциальную угрозу не только для разлагающегося капиталистического, но и для восходящего коммунистического мира.
Важнейшее отличие Стругацких от Ефремова - во взгляде на природу человека. Позиция Ефремова понятна и проста. Человек по природе добр и замечателен, злое в нем - продукт извращенных общественных отношений, а также, в особенности, тлетворного влияния иудео-христианства. Ефремов вслед за официальным марксизмом следует гуманистической руссоистской традиции, не придавая никакого значения антропологическим открытиям Ницше и Фрейда. «Будьте совершенно спокойны - говорит герой «Лезвия» Гирин, - доброе, гуманистическое в человеке непобедимо, потому что оно покоится на фундаменте родительской заботы о потомстве. Только крепчайшими потребностями в доброте, жалости, помощи можно было изменить психику зверя, чтобы заставить его охранять и воспитывать своего детеныша». Итак, «доброе» в человеке более фундаментально, чем агрессия и жестокость. В этом смысле «воспитание» человека коммунистического общества состоит в выявлении и развитии изначально присущих ему нравственных качеств.
Фактически то новое, что вносят Стругацкие в советскую фантастику, если не в советскую культуру в целом, - это представление о том, что человек по своей природе, именно биологической природе, уязвим и несовершенен. Не осознав это, невозможно понять не только «Хищные вещи века», но и «Улитку на склоне» и в первую очередь - созданный братьями Стругацкими совместно с Тарковским кинофильм «Сталкер». Однако в наибольшей степени этот крайне антигуманистический взгляд на человека, по своей природе неспособного «дотянуться до звёзд», ощутим в «Бессильных», где прямо говорится о том, что в мире «ничего не изменится, пока мы не научимся что-то делать с этой волосатой, мрачной… наглой, ленивой обезьяной, которая сидит в каждом из нас». О том же самом Борис Стругацкий признается в off-line интервью: Мир Полдня «нереален сейчас и будет нереален до тех пор, пока мы не научимся что-то делать с обезьяной, сидящей внутри каждого из нас: усыплять ее или как-то обманывать, или заговаривать, или отвлекать».
В другом фрагменте того же интернет-интервью Стругацкий признает, что главной задачей «Бессильных» было продемонстрировать сомнения, что Высокая теория воспитания и аналогичные педагогические новации, которым уделяется так много места на страницах повестей фантастов, «способны существенно изменить род людской и переменить ход истории, - такие сомнения автором, да, владеют. Чего автор, собственно, и не скрывает: весь роман посвящен доказательству фундаментального тезиса: никакими усилиями и даже сверхусилиями никаких людей и даже сверхлюдей хода истории не изменить».
Во многом из этого скепсиса в отношении человека проистекает равнодушие Стругацких к делу распространения «социальных ценностей», к тому, что в современной политической терминологии принято называть «гуманитарными интервенциями». Верящий в добрую природу человека, Ефремов вполне закономерно в «Часе быка» приходит к признанию необходимости революционного обновления общества, в том числе с помощью «сверхусилий сверхлюдей». В«Обитаемом острове» Стругацкие показывают, что путь революционного переворота в тираническом обществе бесперспективен. Устами Колдуна Стругацкие говорят о необходимости подчинить разбуженную «совесть» трезвому «разуму»: «Ваша совесть возмущена существующим порядком вещей, и ваш разум послушно и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы возникают из стремлений огромных человеческих масс, и меняться они могут тоже только с изменением этих стремлений…»
Удивительным образом именно неприятие Стругацкими идеи «экспорта революции» извне и вызвало критику со стороны официальных партийных идеологов, а именно заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК Александра Яковлева, который очень верно почувствовал те же нотки уже в более ранней повести «Попытка к бегству».
В своей докладной записке «о серьезных недостатках в издании научно-фантастической литературы» от 5 марта 1966 г. Яковлев весьма проницательно заключал: «Основа замысла повести в том, как будут реагировать земляне, члены коммунистического общества, при столкновении с инопланетным фашизмом. Оказывается, они бессильны, не должны и не хотят вмешиваться, ибо всякое их вмешательство, по мнению авторов, обречено». Понятно, что вмешиваться в иной социальный порядок бессмысленно, поскольку основные проблемы людей обусловлены не недостатками социального строя, а заключены в их природе. Радикально изменить природу человека - невозможно.
Если идеологические истоки ефремовского гуманизма обнаружить совсем несложно, то мотивы пессимизма Стругацких не слишком ясны. Ведь, в сущности, разрывая с Ефремовым и всей этой языческо-гуманистической традицией, в которой вполне законное место занимает и марксизм, они возвращаются к близкому иудео-христианскому видению человека как «падшего, грешного существа». Однако Стругацкие демонстративно и принципиально отвергают религию. Из всей религии Завета они как будто усваивают только одно, опуская все остальное, - идею грехопадения (категорически неприемлемую для язычника Ефремова).
Из данного фундаментального отличия во взглядах двух фантастов проистекает их несходство и в другом существенном аспекте - в отношении к цивилизации матриархата.
***
читать полностью здесь.
[Что интересного в СО-сообществах 3-го круга:]_____________________________________________
Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:
2 Академия, Марсианский трактор, Мир Полдня, Школа Полдня, ЗОНА СИНГУЛЯРНОСТИ. 3geo + оЗадачник:
"Есть очень простой набор приемов, которым можно научить каждого за несколько часов".
Наследница Царь-Ракеты
Биологическая цивилизация Александра Мирера
История: Индия, Китай, Америка - развитие древних цивилизаций.
Теория эволюции материи и моделей
Забытый основатель русской геополитики
белый медведь в пустыне в одной тапочке на две ноги
Борис Межуев
Научная фантастика - противоречие в самом определении: наука имеет историю, а фантазия - только источник и неведомую цель. Как пройти через соблазны фантазийности в реальной жизни социума? Приобретают ли они сами политический вес?
Дебаты28.11.2012 //
2 044
© Daniela Goulart
Памяти Бориса Стругацкого
19 ноября 2012 года умер Борис Стругацкий. Уже было произнесено много хороших поминальных слов об этом выдающемся человеке. Говорили, что с этим писателем ушла целая эпоха, проводились обязательные сравнения с Сахаровым и Солженицыным или, чаще, - с Тарковским и Высоцким. Разумеется, во всех этих сопоставлениях была своя правда: братья Стругацкие - важнейший феномен культуры последних годов существования СССР, в их повестях отразилась практически вся история небывалого подъема и медленного угасания социалистического проекта.
Стругацкие заставили читателей вначале полюбить, а затем разлюбить коммунизм. Такое мало кому удавалось, и это идеологическое сальто-мортале вызывает до сих пор изумленное восхищение читателей, даже тех из них, кто осуждает братьев либо за апологию светлого коммунистического будущего, либо за безжалостное его развенчание.
Подобная задача облегчалась для Стругацких тем обстоятельством, что их было двое. И один из братьев-соавторов мог по инерции продолжать рваться к звездам, а другой - все в большей и большей степени тянул их творческий дуэт к земле (впрочем, и к Земле тоже). Думаю, все 1970-е годы они так и спорили между собой - и этот незавершающийся спор наилучшим образом способствовал успеху их произведений в то время, когда читатели страны Советов стали уставать от слишком ясных ответов.
В отличие от многих поклонников фантастики, я всегда считал Бориса Натановича лидером этого творческого союза. Все, что писал С. Ярославцев (то есть отдельно Аркадий Натанович) было в общем и целом на порядок ниже творчества АБС, то, что писал С. Витицкий (то есть отдельно Борис Натанович) было не слабее лучших произведений великих братьев. Очень заметно, что на старшего из братьев оказал огромное влияние великий роман Булгакова, и все, что создавал преимущественно Аркадий Натанович, было отмечено явным литературным соперничеством с автором «Мастера и Маргариты»: здесь и «Хромая судьба» с хорошо знакомым конфликтом писательской среды и одинокого мастера с обреченным на безвестность романом, и «Отягощенные злом» с их псевдоевангельскими сценами, и сценарий «Ведьма», который потом лег в основу «Жертвоприношения» Тарковского, и, разумеется, «Дьявол среди людей». Тем не менее, в отличие от Бориса, Аркадий никогда публично не отрекался от коммунизма и иллюзий «оттепельных лет», и тот налет «мизантропии», который очень уловим у «зрелых» Стругацких, скорее всего, был свидетельством все увеличивающейся роли младшего брата в этом загадочном творческом тандеме.
В Борисе Стругацком был заметен глубокий человеческий надлом, и экзистенциальный, и религиозный одновременно. Он никогда не говорил об этом прямо и откровенно, но, тем не менее, я убежден, он на самом деле в своих повестях и романах говорил только об этом. Во всех произведениях, в котором наблюдатели видели след особого творческого участия младшего из братьев, этот человеческий надлом очень ярко давал о себе знать. Легче всего назвать его уже прозвучавшим словом «мизантропия», но я думаю, реально дело было гораздо глубже, потому что Борис Натанович очень основательно продумал даже основания собственной «мизантропии».
Я осмелюсь предположить, что Стругацкий продумал и осознал даже мотивы своего уникального для советского писателя равнодушия к читателю. В одном своем интервью он прямо сказал, что любимое его произведение - «Улитку на склоне» - поняли адекватно всего два человека. Из интервью возникало полное ощущение, что писатель был даже польщен и обескуражен таким сравнительно высоким результатом. Борис Стругацкий любил отвечать на вопросы читателей о потаенном смысле некоторых своих произведений, о значении тех или иных сюжетных линий. Далеко не все сложные для восприятия авторы охотно вступают в такой диалог. Обычно художник предлагает читателю самому разбираться в прочитанном или просмотренном, оставляя ему свободу для самостоятельных интерпретаций. Режиссер Дэвид Линч на вопрос журналиста, почему ему не все понятно в фильмах мэтра, ответил гениально: а разве в жизни вам все понятно? Борис Стругацкий придерживался радикально иной писательской стратегии, его романы представляли во многом хитроумные зашифрованные ребусы, причем с очень конкретным и недвусмысленным ответом, до которого почти никогда не способен был дойти своим умом даже самый проницательный читатель.
Никто из мне известных почитателей таланта братьев не догадался сам, какую страшную тайну хранил архивариус Обреченного Града Изя Кацман и, соответственно, что узнал от него под пытками диктатор Фриц Гейгер. И никому даже в голову не могло прийти, что таинственные мокрецы из «Гадких лебедей» - это люди из отвратительного будущего, желающие изменить его, изменив настоящее, тем самым вычеркнув из жизни самих себя. Для того, чтобы понять правильно все эти произведения, нужно было дожить до 1990-х годов и почитать регулярно обновляемую серию on-line интервью Бориса Натановича со своими корреспондентами. Но что же тогда могли вычитать из повестей о Мире Полдня наивные, не сознающие все эти глубины поклонники братьев?
Может быть, Стругацкие и не были нашими современниками, а они тоже, как и мокрецы, явились своего рода людьми из будущего, которые желали намекнуть нам на что-то, о чем-то предупредить? Сообщая нам при этом только то, что можно сообщить, и сознательно не раскрывая те аспекты и те подробности, которые еще не настало время придавать всеобщей огласке?
Если мы перечитаем лучшие повести братьев, то убедимся, что непонятного в них больше, чем понятного. Притом что поклонники перерыли все тексты, выходившие за подписью братьев вдоль и поперек, чему многие классики русской литературы могли бы только позавидовать. И, тем не менее, очень многое остается без внятного объяснения: никто не может ответить на вопрос, почему либерально мыслящие интеллигенты Стругацкие в качества главного зла, угрожающего человечеству, описали в «Улитке на склоне» экологическую цивилизацию, управляемую женщинами. И опять же, почему именно женщина - «будущий Сталин в юбке» - предстает как страшная политическая опасность в последнем романе покойного писателя - «Бессильные мира сего». Казалось бы, либералу следовало опасаться чего-то совсем другого, но не представительниц слабого пола. И таких странностей, нестыковок и настоящих загадок в творчестве Бориса Стругацкого даже больше, чем кажется на первый взгляд.
Я дважды брал у Бориса Натановича интервью по электронной почте. Один раз задавал вопросы, кажется, о науке, второй - о прогрессизме и, прости Господи, модернизации. Всегда мне хотелось спросить совсем о другом, понимая, что рано или поздно настанет срок, когда спрашивать будет не у кого. Но о том, о чем хотелось спросить, мне казалось, никто никогда не задает вопросов. Я все ждал, что эти вопросы задаст кто-то другой. Но они не пришли никому на ум. И теперь они уже точно останутся без ответа. Борис Стругацкий унес с собой все свои тайны, оставив лишь стойкое ощущение, что, в отличие от большинства тех, кто перечитывал по сотне раз «Понедельник» или «Пикник», он какими-то тайнами реально владел. Но не считал себя вправе поделиться ими с тем, кто, подобно Фрицу Гейгеру, был бы способен использовать их в корыстных целях, или кто, подобно Дмитрию Малянову, мог бы сломаться от груза небывалой ответственности.
Наверное, многое бы осталось загадкой и для меня лично, если бы в какой-то момент я не обнаружил неожиданно ключ ко многим загадкам тех повестей Стругацких, в которых речь идет о Мире Полдня. Этот ключ содержался в раннем фрагменте наиболее ценимой Борисом Стругацким повести «Улитка на склоне» - повести «Беспокойство», которая увидела свет в самом начале 1990-х годов. Повесть позволяла соотнести те события, что происходят в «Улитке» и всю сюжетную линию повестей из «Мира Полдня». Как выяснится из последующего изложения, этот ключ позволяет открыть многие закрытые двери в текстах Стругацких, равно как и в мировоззрении, по крайней мере, младшего из двух братьев. Однако чтобы более точно оценить данную гипотезу, сделаем несколько предварительных замечаний относительно той роли, которую играла фантастическая утопия в позднесоветском обществе и того, в какой мере данная утопия несла в себе определенную крипто-идеологию, альтернативную как коммунистическому гуманизму, так и христианству.
Действительно, научная фантастика, в ее классических образцах, представляла собой литературный жанр, наименее соотносимый с христианством.
О. Серафим Роуз имел немалые основания говорить о «научной фантастике» XX столетия как об особой антихристианской «крипто-религии», наряду с культами УФО и экстрасенсов. Эта идеологическая направленность была в какой-то мере обусловлена спецификой жанра: важнейшей темой фантастики XX в. было столкновение человечества с некоей «новой онтологией», новой реальностью, неожиданное обнаружение которой как бы завершало процесс разрушения традиционных религиозных верований и базирующейся на них социальной этики.
В многообразии версий этой «новой онтологии» можно выделить несколько инвариантных сюжетов, раз за разом воспроизводимых в популярных произведениях литературы и массового кинематографа. Сам этот инвариант, вероятно, говорит о неких сознательных или же подсознательных ожиданиях современного человека, связанных в первую очередь с прогрессом научного знания. Вместе с тем в тех же самых сюжетах часто бывает схвачена в образной форме парадигма восприятия важнейших общественных тенденций современности, общих черт самого хода человеческой цивилизации.
***
Иван Ефремов во многом стоит у истоков отечественного нео-, пара- и крипто-марксизма, который является основой значительного сегмента как современной отечественной фантастической литературы, так и общественной мысли. Стоит зайти на сайт, посвященный творчеству Ефремова, чтобы убедиться в культовой роли произведений Ефремова для российских новых социалистов.
Обычно разногласия между Ефремовым и Стругацкими сводят к чисто художественным нюансам. Стругацкие, по их собственному признанию, отказались описывать обитателей Мира коммунистического будущего в виде неких сверхлюдей, обладающих определенными сверхвозможностями и практически лишенных недостатков. Вместо этого они изобразили жителей Мира Полдня как своих коллег по советскому НИИ или же писательскому цеху.
Однако этот художественный нюанс скрывает более важное философское, даже метафизическое различие двух писателей. Это различие наглядным образом проявляется в сравнении двух произведений: «Лезвия бритвы» Ефремова и «Бессильных мира сего» С.Витицкого (Б.Н. Стругацкого). В «Лезвии бритвы» мы обнаруживаем истоки некоторых сюжетов повестей Стругацких. В частности, одной из наиболее значительных - «Хищные вещи века». Один из героев романа говорит следующее: «Есть вещи, которыми нельзя заниматься, пока не будет лучше устроено общество на всей нашей планете, и ученым следует думать об этом. Меня тревожит, например, не слишком ли много кое-где развлекаются с энцефалограммами и с лазерами…» Далее он объясняет, что его беспокоит: «А то, что ряд физиологических лабораторий занят усиленным изучением прямого воздействия на определенные участки мозга. Вызывают ощущения страха или счастья, полного удовлетворения - эйфории. Пока у крыс и кошек, но мостик-то ведь узок». Несложно заметить в этой цитате всю идейную проблематику повести «Хищные вещи века» в сжатом виде. Здесь любопытно, однако, другое, а именно выделенная жирным часть реплики героя - «пока не будет лучше устроено общество на всей нашей планете». Иначе говоря, по мнению автора «Лезвия бритвы», воздействие на «участки мозги» с целью добиться состояния эйфории угрожает лишь «невоспитанным» обитателям современного мира - у людей будущего оно не должно вызывать никаких опасений. Тогда как у Стругацких в «Хищных вещах века» новый психоволновой наркотик «слэг» описывается как явление, содержащее в себе потенциальную угрозу не только для разлагающегося капиталистического, но и для восходящего коммунистического мира.
Важнейшее отличие Стругацких от Ефремова - во взгляде на природу человека. Позиция Ефремова понятна и проста. Человек по природе добр и замечателен, злое в нем - продукт извращенных общественных отношений, а также, в особенности, тлетворного влияния иудео-христианства. Ефремов вслед за официальным марксизмом следует гуманистической руссоистской традиции, не придавая никакого значения антропологическим открытиям Ницше и Фрейда. «Будьте совершенно спокойны - говорит герой «Лезвия» Гирин, - доброе, гуманистическое в человеке непобедимо, потому что оно покоится на фундаменте родительской заботы о потомстве. Только крепчайшими потребностями в доброте, жалости, помощи можно было изменить психику зверя, чтобы заставить его охранять и воспитывать своего детеныша». Итак, «доброе» в человеке более фундаментально, чем агрессия и жестокость. В этом смысле «воспитание» человека коммунистического общества состоит в выявлении и развитии изначально присущих ему нравственных качеств.
Фактически то новое, что вносят Стругацкие в советскую фантастику, если не в советскую культуру в целом, - это представление о том, что человек по своей природе, именно биологической природе, уязвим и несовершенен. Не осознав это, невозможно понять не только «Хищные вещи века», но и «Улитку на склоне» и в первую очередь - созданный братьями Стругацкими совместно с Тарковским кинофильм «Сталкер». Однако в наибольшей степени этот крайне антигуманистический взгляд на человека, по своей природе неспособного «дотянуться до звёзд», ощутим в «Бессильных», где прямо говорится о том, что в мире «ничего не изменится, пока мы не научимся что-то делать с этой волосатой, мрачной… наглой, ленивой обезьяной, которая сидит в каждом из нас». О том же самом Борис Стругацкий признается в off-line интервью: Мир Полдня «нереален сейчас и будет нереален до тех пор, пока мы не научимся что-то делать с обезьяной, сидящей внутри каждого из нас: усыплять ее или как-то обманывать, или заговаривать, или отвлекать».
В другом фрагменте того же интернет-интервью Стругацкий признает, что главной задачей «Бессильных» было продемонстрировать сомнения, что Высокая теория воспитания и аналогичные педагогические новации, которым уделяется так много места на страницах повестей фантастов, «способны существенно изменить род людской и переменить ход истории, - такие сомнения автором, да, владеют. Чего автор, собственно, и не скрывает: весь роман посвящен доказательству фундаментального тезиса: никакими усилиями и даже сверхусилиями никаких людей и даже сверхлюдей хода истории не изменить».
Во многом из этого скепсиса в отношении человека проистекает равнодушие Стругацких к делу распространения «социальных ценностей», к тому, что в современной политической терминологии принято называть «гуманитарными интервенциями». Верящий в добрую природу человека, Ефремов вполне закономерно в «Часе быка» приходит к признанию необходимости революционного обновления общества, в том числе с помощью «сверхусилий сверхлюдей». В«Обитаемом острове» Стругацкие показывают, что путь революционного переворота в тираническом обществе бесперспективен. Устами Колдуна Стругацкие говорят о необходимости подчинить разбуженную «совесть» трезвому «разуму»: «Ваша совесть возмущена существующим порядком вещей, и ваш разум послушно и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы возникают из стремлений огромных человеческих масс, и меняться они могут тоже только с изменением этих стремлений…»
Удивительным образом именно неприятие Стругацкими идеи «экспорта революции» извне и вызвало критику со стороны официальных партийных идеологов, а именно заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК Александра Яковлева, который очень верно почувствовал те же нотки уже в более ранней повести «Попытка к бегству».
В своей докладной записке «о серьезных недостатках в издании научно-фантастической литературы» от 5 марта 1966 г. Яковлев весьма проницательно заключал: «Основа замысла повести в том, как будут реагировать земляне, члены коммунистического общества, при столкновении с инопланетным фашизмом. Оказывается, они бессильны, не должны и не хотят вмешиваться, ибо всякое их вмешательство, по мнению авторов, обречено». Понятно, что вмешиваться в иной социальный порядок бессмысленно, поскольку основные проблемы людей обусловлены не недостатками социального строя, а заключены в их природе. Радикально изменить природу человека - невозможно.
Если идеологические истоки ефремовского гуманизма обнаружить совсем несложно, то мотивы пессимизма Стругацких не слишком ясны. Ведь, в сущности, разрывая с Ефремовым и всей этой языческо-гуманистической традицией, в которой вполне законное место занимает и марксизм, они возвращаются к близкому иудео-христианскому видению человека как «падшего, грешного существа». Однако Стругацкие демонстративно и принципиально отвергают религию. Из всей религии Завета они как будто усваивают только одно, опуская все остальное, - идею грехопадения (категорически неприемлемую для язычника Ефремова).
Из данного фундаментального отличия во взглядах двух фантастов проистекает их несходство и в другом существенном аспекте - в отношении к цивилизации матриархата.
***
читать полностью здесь.
[Что интересного в СО-сообществах 3-го круга:]_____________________________________________
Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:
2 Академия, Марсианский трактор, Мир Полдня, Школа Полдня, ЗОНА СИНГУЛЯРНОСТИ. 3geo + оЗадачник:
"Есть очень простой набор приемов, которым можно научить каждого за несколько часов".
Наследница Царь-Ракеты
Биологическая цивилизация Александра Мирера
История: Индия, Китай, Америка - развитие древних цивилизаций.
Теория эволюции материи и моделей
Забытый основатель русской геополитики
белый медведь в пустыне в одной тапочке на две ноги