Скупой сказочник (начало)
Если вы думаете, что кто-то сочиняет сказки, вы сильно ошибаетесь. Такого почти никогда не бывает. Сказки рассказывают. Если вы думаете, что можно написать сказку и спрятать под обложкой, то вы пребываете в опасном заблуждении. Сказки не пишутся. Они существуют сами по себе. И никто не властен это изменить.
Сказку можно только рассказать. Плохо или хорошо - другой вопрос. Сказку можно испортить, предать и даже извратить, но, ни создать, ни уничтожить сказку нельзя.
В одном городе на северо-востоке жил сказочник. Он сочинял сказки. Вернее сказать: это он думал, что сочиняет их. В действительности сказки сочиняли его. Но Сказочнику было невдомек об этом. И он продолжал думать, что сочиняет их...
Но лучше пусть все расскажет тот, кто знает об этом больше нашего!
В тот вечер погода была ясной, небо - высоким и чистым. Но старая сова, жившая в Северной башне Библиотечного Замка, не отправилась на охоту, когда каленый диск солнца скрылся за горизонтом. Верный признак тревожной ночи. И все кто знал об этой надежной примете, подняли воротники и поспешили к домашнему очагу.
А прочие были неприятно удивлены. Небо быстро затянуло хмарью. Задул Ледяной Ветер. Липкая морось покрыла лаком брусчатки тротуаров и фонарные столбы, повисла в воздухе, ища на кого бы наброситься, и вымочить лицо и волосы, когда Ледяной Ветер сорвет шляпу.
Но в Библиотечном Замке было сухо и тепло, а от того, что на улице случилась внезапная непогода, сделалось особенно уютно.
Дядюшка Крыс большой был книголюб. Он ел книги поедом: одну на завтрак, одну на обед, и одну тоненькую, потому, что есть на ночь вредно, на ужин. Почтенный потомок древнего, уважаемого рода библиотечных крыс, издавна проживавших в Библиотечном Замке на Холме, дядюшка Крыс слыл мудрецом и философом.
Мышонок Ефстафий, который снится, часто навещал старика. Он любил послушать рассуждения о книгах и самых разных вещах.
Не то чтобы он все понимал из услышанного, но запоминал многое, и потом, спустя время запомненное всплывало к случаю, и приходило понимание. Это было очень интересно.
Ефстафий древностью рода не отличался. Можно сказать, что он был единственным в своем роде: выходец из многочисленной семьи самых обычных серых мышей, однажды он едва не утонул в чернильнице. С тех пор шерстка его отдавала фиолетовым, что среди мышей довольно необычно.
Но самым невероятным оказалось то, что мышонок Ефстафий научился сниться. Поначалу это испугало его. Но со времени течением неумолимым, он наловчился этой своей способностью управлять.
Он уже не снился кому ни поподя, а сугубо по своему желанию. И совершенствовался в придумывании и воплощении снов. Некоторые были поучительными, некоторые просто забавными, а иногда, ну, не часто, конечно, он мог приснить настоящую жуть.
Всем своим маленьким мышиным существом юный Ефстафий ощутил, как это - быть особенным. Дядюшка Крыс - особенным не был, но только он, пожалуй, понимал маленького мышонка.
«Ты, Ефстафий, феномен, - говорил старик, - но твоей заслуги в том нет, потому как ты ничего не сделал дельного, для того, чтобы свои способности получить».
Ефстафий обижался.
«Ну, как же, не я разве упал в чернильницу, разве не я без посторонней помощи из нее спасся? - говорил он, - А потом, я старался сделать так, чтобы от меня не делалось никому вреда, только польза».
Дядюшка сверкал в сумраке бусинками своих глаз, когда-то черных, а теперь гранатовых с поволокой, шевелил усишками, усмехался.
«Что старался, - отвечал он, - это ты молодец, это хвалю. Но что в чернильницу упал - дурное дело, не хитрое. Чернильница Сказочника - вот в чем секрет! Уж я-то знаю. Еще когда я был молодым, мне довелось сгрызть карандаш Сказочника. И с тех пор я помню содержание каждой книги, которую поедаю. Но от этих книг мало толку. Пустое все. Мы библиотечные крысы съедаем не всякие книги, а только те, которые не нужны больше людям. Их прочли и забросили. А то и не читали ни разу. Если бы не мы - библиотечные крысы, то Библиотечный Замок был бы погребен под горой никому не нужных книжек. И дельную книгу среди них не удалось бы найти никому и никогда».
Ефстафий качал своими аккуратненькими округлыми ушками и его тень, огромная и темная качалась на стене из корешков книг, уходящих в неведомую черную даль.
«А ты, дядюшка, - пищал мышонок, - никогда не сомневался в том, что ты делаешь? Я вот часто сомневаюсь. Могу ли я снить сон? Есть ли у меня такое право? А ты? Всегда ли ты уверен, что книга никому не нужна. Может быть, она еще ждет своего читателя? Страшная ответственность это, вот что».
Где-то в вышине, по-над полками, над столами на галереях пронесся сквозняк, перелистал страницы книги оставленной кем-то на конторке, но Замок спохватился и сердито захлопнул оконную створку и запретил сквозняку все и везде.
«В молодости-то часто сомнения посещают, это да. - Кивнул дядюшка Крыс, - Вот чтобы их одолеть, я и грамоте научился. И теперь я точно все это знаю. Книги, все до единой, написаны. Написаны они сочинителями. Люди их писателями зовут. Все писатели делятся на две неравные части. Это крысы, их больше и...»
«Мыши?» - Не удержался и перебил мышонок.
«Нет, - старый крыс загадочно усмехнулся, - Белки. Белки ведь те же крысы, только у них хорошая репутация, они на виду, все их любят, все ими восхищаются, подкармливают их. А крыс не то чтобы не любят. О них и не вспоминают до поры. Но если обычная крыса не может стать белкой, а белка крысой, то у писателей все наоборот - крысы часто становятся белками, а белки крысами».
Сумрак залов Библиотечного Замка гулко вздохнул, будто внимал словам старика и соглашался.
«Это зависит от того, что и как они пишут в своих книгах?» - предположил маленький глупый мышонок, который снится.
Дядюшка в задумчивости повел пучками седых бровей.
«Это ни от чего не зависит. Кроме, разве что, случая. Ни одна нормальная крыса не хочет быть белкой, и ни одна белка не мечтает стать крысой. И крыса, и белка должна знать свое дело и делать его, не думая о том, любит ее кто-то или нет. Дело - прежде, все прочее - потом. У людей все не так. Крысы у них мечтают быть белками...»
«Фу...» - невольно перебил мышонок, зажмурился, сморщился и затряс ушами.
Старый крыс не любил когда его перебивают. Он нахмурился и сердито поинтересовался: «Что?»
«Я представил себе, что зачем-то мечтаю стать кошкой или лягушкой и меня чуть не стошнило, - сказал мышонок честно, - Люди такие странные».
Дядюшка Крыс щелкнул хвостом, и по этому сигналу слетелась стайка светляков, закружилась над его головой, освещая тусклую позолоту корешков старинных книг за спиной мудреца.
«Люди - они такие... Люди, - сказал Крыс задумчиво, - еще есть поэты. Они складывают песни, стихи...»
Он высоко поднял кончик хвоста, и светляки принялись кружить вокруг, выписывая прихотливые орбиты и сложные эволюции.
«А на кого делятся поэты? - Спросил любознательный Ефстафий. - Тоже на белок и крыс?»
Дядюшка покачал седой головой и не сразу ответил: «Нет, дружок, они больше похожи на птичек. На певчих птичек. Соловьев и дроздов». «В чем меж ними разница, - мышонок слышал как-то соловья, но не мог представить себе ни его, ни, тем более дрозда, - кого больше любят?»
Эк завернул! Кого... Старый дядюшка давно подметил, что Ефстафий схватывает на лету.
«Не так все просто, малыш, - подумав, сказал он веско, - дрозд красиво поет. Тонко и сложно. Но его не всякий слышит. А если услышит, сумеет расслышать, полюбит непременно. Соловей же и не поет вроде, а громко свищет. Цветисто, голосисто, далеко слыхать. Все знают соловья. Все ценят. Поет самозабвенно, иногда даже заходится. Но есть и другие... Скворцы-пересмешники, или попугаи. Эти так споют, что не отличишь от соловья».
Мышонок задумался.
«Птички, - пробормотал он, - птички... - тут уж, невесть какими путями, занесла его мысль в дебри, - а совы, среди них не встречаются? - поинтересовался он самым тихим шепотом. - А?»
Старого крыса аж передернуло. С совами и у крыс, и у мышей, да и у белок, и мелких птичек отношения, прямо скажем, не складываются никогда. «Уф, - сказал Крыс, - Хватил, малыш! А, пожалуй, что и встречаются... Да... Я-то про это не думал. Но сейчас решаю я, что, пожалуй, совы - это критики. Налетит, заухает, и порвет всякого в клочья, до тех пор и жил, или придушит и детишкам в гнездо снесет на растерзание. Критики это, да! Не к ночи будь они помянуты!»
Снаружи шалил, безобразил, витийствовал Ледяной Ветер. Он примеривался к стенам Библиотечного Замка на Холме, искал щели, пересчитывал окна, Но Замок стоял, застегнутый на все запоры, и у ветра не было шансов. Даже каминные трубы были перекрыты заслонками.
«Вот ведь утащил ты меня, старика в дебри, - спохватился дядюшка Крыс, - а ведь я про сказочников хотел рассказать!»
Мышонок почуял, что сейчас пойдет рассказ о главном.
«А они на кого похожи? - не удержался он, в надежде, что старик скажет: «На мышей!», - На кого и кого они делятся?»
Да, у маленьких мышат, как и у людей в нежном возрасте, есть склонность все классифицировать, расставлять по полочкам и сортировать по ступенькам - опрометчиво полагая, что во всем можно выбрать безусловно лучшее. Неопытный разум, полагает, что расположив, скажем, десять круп от чечевицы до гороха в линейку от одного до десяти, где на первом месте наиболее вкусная, а на десятом - наименее вкусная, он станет лучше разбираться в крупах.
Опора неокрепшего ума - шаткая, и он боится неразрешимых тайн бытия. А рейтинги и сравнительные таблицы дают иллюзию знания и порядка.
Уже потом, взрослея, мышата понимают, что здравый смысл и жизненная опытность научают не сравнивать горох с чечевицей, божий дар с яичницей и шило с мылом. Но юность торопится разложить все по полочкам, построить по ранжиру.
«Сказочники не делятся ни на кого, и ни на кого не похожи. Разве что на сказочников... - Крыс отвлекся, шуганул прочь паучка, пристроившегося было сплести свою сеть на книжной полке, и продолжил, - Впрочем, и друг на друга сказочники не очень похожи. Вот так посмотришь на человека и видно - сказочник, а иной никак нет - не сказочник. Но два сказочника бывает такие разные, такие непохожие, что и непонятно что бы могло быть у них общего... кроме сказок. И в этом главная тайна! Вот ты послушай...»
Мышонок устроился поудобнее.
Сейчас начнется самое интересное.
Дядюшка крыс начал рассказ:
- Не так давно это было, а кажется...
…кажется что с той поры прошли века - так все переменилось. Но я помню, как сейчас, когда в Библиотечный Замок примчались беглые сказки, ища спасения.
Да, в нашем городе жил тогда Скупой Сказочник.
Не перебивай. Я не хуже тебя знаю, что и теперь в нашем городе живет Сказочник. Но это совсем другой сказочник. А тот... Непонятный был тип. И не плохой человек, а поступал плохо.
Можно решить, что он сказывал плохие сказки. Но нет. Сказочника интересовали только хорошие сказки. Так от чего же их никто не слышал? А все потому, что сказочник был скупец. Он полагал, что писать сказки твердой рукой на добротной бумаге - величайший труд. А всякий труд даже самый пустяшный, должен вознаграждаться.
Да, малыш, так принято у людей.
Люди не знают, что добро и зло, и сказки - бесплатные. За них ничем не надо платить. За них воздается тому, кто их творит. Но люди придумали закон, по которому все нужно покупать или продавать.
Я не смогу объяснить. Потому, что сам не понимаю... Просто знаю, что так все и есть.
Вот ты хорошо воспитанный мышонок. Что ты почувствуешь, если другой мышонок сделает для тебя что-то хорошее? Правильно: радость! А человек будет чувствовать себя в долгу перед тем, кто поступил с ним по-доброму. А если ты, Ефстафий, сделаешь кому-то доброе дело, ты потребуешь что-то взамен? Ну, разумеется нет, потому что ты хорошо воспитанный мышонок. А человек посчитал бы, что оказал услугу. И значит, имеет право просить об ответной услуге.
Да, люди такие...
И сказочники тоже люди.
Много лет этот скупец собирал сказки. Страшные и веселые, короткие и длинные. Разные сказки. Собирал он их умело, сноровисто и с большим успехом. Всюду, где бы он ни шел, где бы ни присел отдохнуть, куда бы ни заглянул - встречались ему сказки. И покорно шли в руки.
Сказочник приносил их домой и записывал твердой рукой на добротной бумаге. Писал он, сидя за огромным столом мореного дуба. У того стола были две массивных тумбы. В каждой по пять долгих вместительных ящиков. Еще три ящика под тяжкой, толстой столешницей. Но в этих он держал бумагу, карандаши, чернила, ластики, скрепки и прочую мелочь, которая в ходу у сочинителей.
А в ящики тумб он складывал подшитые рукописи, в которых как в тюрьме томились сказки.
Иногда сказочник брал папку с рукописью, туго увязанную прочной черной тесьмой, похожей на шнурки от ботинок, надевал черный плащ и черную шляпу, на нос нацеплял дымчатые очки и шел к издателю.
Отдельно нужно сказать про очки. Это были совершенно особенные очки. Сказочник думал, что они придают его взгляду загадочность.
В действительности эти очки, со стеклами в форме округлых капель придавали его лицу суровое выражение. Оно весьма подходило сказочнику потому, что он был человеком угрюмым и нелюдимым.
Издатели, когда он уходил от них, унося назад домой, не проданные сказки в серой папке со шнурками, говорили своим помощникам: «Странное дело, такой мрачный тип, а пишет такие добрые сказки!»
Но издатели не хотели сказок.
Издатели хотели печатать истории про убийства в красочных обложках.
Ведь сказки учат добру, заставляют думать, пугают иногда. Издатели считали, что обыватель не хочет учиться, думать и пугаться.
Вот страшные истории про убийства в странах далеких и местах небывалых не пугали обывателя. Они только отвлекали его от обыденной скуки, от неприятностей, вроде разбившейся любимой чашки, и давали иллюзию, что существование не бессмысленно.
Сказочник не оставлял попыток продать сказки.
Но всякий раз возвращался домой с не проданной рукописью.
Тогда он сердито ворчал, бросал папку в долгий ящик стола, доставал стопку бумаги и быстрым почерком писал историю про убийство.
Истории про убийство давали ему самому иллюзию не бессмысленности существования.
Убийства кормили его, давали возможность и впредь собирать сказки, записывать и прятать под замок.
Бедные, бедные сказки томились во тьме и в пыли.
О, ведь были еще и критики.
Критики ругали истории про убийства. Они разносили эти творения Сказочника в пух и прах. Они сетовали, что никто не пишет нынче добрых сказок, да и страшных никто не пишет. Видимо сочинители разучились складывать сказки, предполагали критики.
Сказочнику хотелось кричать изо всех сил: «Я умею складывать сказки! Я сказочник, сукины дети! Я исполнен сказками, переполнен ими».
Но критики критиковали Сказочника, а не издателей. Такая уж у них работа - критиковать сочинителей. Критики, раскритиковав очередную историю про убийство, уходили с работы, подняв воротники и по дороге домой покупали новую историю про убийство. Садились у камелька и с удовольствием ее читали. Ведь и критики тоже были обывателями. И страшные истории про убийства, так же как и других обывателей отвлекали их от скучной обыденной работы - критиковать сочинителей, пишущих истории про убийства.
А вот для издателей критиков не существует. Поэтому издатели чувствовали себя прекрасно и продолжали покупать у Сказочника только истории про убийства, печатать их в красочных обложках и продавать. И все у них было хорошо.
Еще одним удивительным свойством обладали зловещие очки сказочника: они помогали отыскивать сказки. Поначалу ему это было не нужно. Он и сам встречал сказки на каждом шагу, они же и не думали прятаться, потому что всякая сказка ждет, ищет и находит сказочника. Но со временем слух о том, что сказочник собирает и не выпускает на свет сказки, распространялся все шире. Сказки стали прятаться и скрываться от него. Вот тут и пригодились очки.
А характер Сказочника все портился со временем. Возможно, виной тому были истории про убийства. Но он обвинял во всем сказки. Он полагал, что сказки недостаточно хороши для издателей. И он искал единственную окончательную сказку. Такую, что станет золотым ключиком, открывающим двери к богатству и славе.
Он теперь прослыл среди тех, кто знает, не Сказочником, а Черным Ловцом сказок.
Он рыскал по округе в поисках, и ужас предшествовал ему. Нигде не могли укрыться сказки от зловещих очков в виде оплывших капель, зыркающих из-под черной шляпы. Всюду, где бы ни спрятались они, настигал их пронзительный взгляд Черного Ловца.
И они цепенели под этим взглядом и делались беспомощны. И шли к нему в руки обреченно.
Так Скупой Сказочник сделал свое предназначение своей участью.
Он писал все лучше. Его истории про убийства уже и не критиковали, их даже хвалили. Но он не замечал этого. Он писал и переписывал сказки. Он истязал сказки переписыванием, в поисках единственного точного слова, единственного верного сравнения, и самого беспроигрышного поворота.
Сказкам было от этого плохо. Они были заперты в тюрьме мрачного, будто склеп, стола и подвергались еженощным пыткам.
И настал день, когда сделалось сказкам невмоготу.
Как измучились сказки! И отправились в путешествие через три квартала, две площади, переулок и закоулок на Холм, где стоит Библиотечный Замок. Какие приключения им пришлось пережить в пути! Каких страстей натерпеться!
Всю ночь над городом бесновался Ледяной Ветер, и ухал, и завывал в каминных трубах, и вертел, как безумный, флюгера, и пытался сорвать с окон ставни.
А Сказочник всю ночь истязал сказки. То брался переписывать набело одну, вынимая из нее ее живую душу, то бросал, не закончив, и хватался за другую. Многим сказкам досталось тяжко в ту ночь. Почти каждой он сделал больно. А если какие-то он и пропустил, так им досталось сполна прошлой ночью.
А под утро, Ловец сказок свалился на диван, что был похож на серого усталого бегемота и заснул тяжелым сном без сновидений.
Это очень страшно, когда сказочник не видит снов!
Сказочники должны видеть прекрасные цветные сны.
В крайнем случае, мрачные - черно-белые.
Пусть даже темные, жуткие кошмары.
Но если сказочник не видит снов - все портится.
У молочника разбивается на вашем пороге крынка с молоком, а цветочница так бранится с прачкой, что вороны разлетаются прочь с ужасными криками, у прачки пересинено белье, а у цветочницы вянут самые красивые, самые свежие розы.
И вот наступил рассвет. Самый серый, самый промозглый рассвет, какой можно представить.
Черный Ловец сказок спал, не раздевшись, неловко подвернув руку, и с его, брюзгливо оттопыренной, губы свисала ниточка густой слюны.
У людей все валилось из рук.
Они ссорились по пустякам и не прощали глупых мелких обид.
Склочники писали кляузы, а полицейские на улицах придирались к прохожим, вместо того, чтобы ловить жуликов.
У преступников могла бы начаться райская жизнь, но и у них ничего не ладилось! Даже самый ловкий карманник ухитрился стащить в то утро единственный совершенно пустой кошелек.
Я помню то утро!
Тогда меня едва не схватила сова, что живет в Северной башне! К счастью краешек Солнца показался над крышей ратуши, солнечный луч отразился от циферблата часов на Главной башне Библиотечного Замка и ослепил сову.
Солнце сразу скрылось за свинцовым пологом, но этот единственный луч спас меня.
Другого такого утра не припомнят и старожилы, да! Попугай нашего переплетчика так стар, что и не помнит сколько поколений переплетчиков учили его говорить дурные слова, когда натыкались на острие переплетного шила. Так вот, даже он не вспомнит на своем веку такого хмурого утра и такого скверного дня.
И сказки решили, что так больше нельзя…
Мышонок не удержался, зная как нехорошо перебивать старших и как ужасно портить вопросами рассказ, все же спросил:
- Но как сказки могли воспротивиться Скупому Сказочнику... то есть Черному Ловцу сказок?
- Да, малыш, - ласково сказал дядюшка Крыс, - это было трудно. Власть Сказочника над сказками велика, но, к счастью, не бесконечна.
- А где заканчивается эта власть? Как узнать?
- Где заканчивается власть? - Дядюшка Крыс поднялся и потянулся, - Не «где», а «когда»... Власть до тех пор только и существует, пока ее поддерживают те, над кем она простирается. Только до тех пор и существует.
Мышонок задумался.
Старый крыс молчал, давая ему время для понимания.
- И что сделали сказки? - тихонько, почти шепотом спросил Ефстафий, приглашая дядюшку Крыса рассказывать дальше, если только вопросы не сбили настрой, - как они поступили?
Непогода за стенами замка, меж тем, поулеглась.
Ледяной Ветер нынче не тот вовсе, что в старые доблестные времена. Он остепенился, подобрел и даже приобрел мудрость, если только это слово применимо к столь ветреной натуре.
Как бы то ни было, а он нагулялся, выполнил свою работу Ледяного Ветра, разогнал напоследок тучи, сеявшие морось, и ринулся куда-то прочь от города.
Но старый дядюшка Крыс и юный мышонок, который снится, ничуть не заметили того, что происходило вне Замка. Они не замечали и того, что происходит вне сказки. И случись что - едва ли заметили бы.
- Как поступили? - Переспросил дядюшка Крыс. - Они поступили, как всякие угнетенные, кто решает перестать потакать власти. Только важно понимать, что власть сказок над Сказочником не меньше, чем у него над ними. Впрочем, сдается мне, это относится ко всякой власти. Так вот... Они устроили заговор...
- Заговор? - Не удержался вновь Ефстафий.
Он хотел только подумать вопрос, но, видишь ли - вырвалось!
- Самый настоящий заговор.
- То есть... Они разговаривали?
- Да. Если хочешь устроить хороший заговор, тут уж, как ни верти, а придется поговорить и договориться.
- Но разве сказки умеют разговаривать?
- Еще как! Больших говорунов, чем сказки, еще поискать! Только они не станут болтать со всяким там встречным поперечным. Да и не в привычке у них говорить меж собой. Но если жизнь заставит...
- А как они говорили? Как мы, или как люди?
- Как сказки, дружок.
- А как говорят сказки?
- Ну... Одна сказка говорит другой... Постой! Как ты себе представляешь сказки, я что-то не пойму?
- Как буквы на бумаге, разве нет?
- А вот и нет, малыш. У сказок есть живая душа и тело. О душе не нам с тобой судить. Но тело сказок соткано из букв и слов, строк на бумаге, однако оно не менее плотное, чем твое или мое... - дядюшка Крыс ткнул Ефстафия в живот когтем.
- И как это... тело... выглядит?
- Ну, как, по-твоему, может выглядеть сказка… про Красную Шапочку?
Мышонок просиял от озарившей его догадки.
- Наверное, как девочка - Красная Шапочка?
- Да. И хотя в сказке есть еще и Серый Волк из Темного Леса и бабушка Красной Шапочки и охотники, или лесорубы, уж не помню, кто они там были, потому что никогда не доводилось мне съедать книгу со сказкой про Красную Шапочку... И там еще корзиночка с пирожками...
- И маслица горшок, - подсказал Ефстафий.
- Да, и горшок... Но в сущности - все это одна глупенькая Красная Шапочка. Есть сказки, которые выглядят, как деревянный мальчик с большими зубами или метла, или чернильница, или лягушка.
- Или три поросенка?
- Может и такая беда случиться, что сказка выглядит, как три поросенка. - Согласился дядюшка Крыс.
Немного помолчали.
Стайка светляков носилась над кончиком хвоста библиотечного крыса, поскрипывали старые книжные полки, шептались глухо и почти беззвучно древние фолианты, да толстый словарь, что плохо спал, издавал своей обложкой воловьей кожи такие звуки, какие могло бы издавать, наверное, седло под наездником...
Выждав и убедившись, что больше вопросов не будет, дядюшка Крыс продолжил рассказывать:
- Вообрази теперь в черном и мрачном ящике дубового стола, в почти кромешной темноте, куда едва пробивается свет через замочную скважину, тихонько...
…развязываются тесемки, похожие на шнурки от ботинок. Из-под картона серой папки сторожко вылезают сказки на совет. И начинают разговор.
И сели в круг и завели речи.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Да...
Много было всего говорено на том совете.
И призрачные свечи мерцали во тьме.
И лики светились.
И были врата золотые и каменный свод, и одиннадцать лун, и знамения темные... Впрочем, это совсем другая сказка.
Как бы то ни было, а сказки договорились меж собой, что более терпеть такого положения не могут. Это у них получилось. Но могут ли они что-то сделать для перемены своей участи? Вот в чем главный вопрос!
Сказку можно только рассказать. Плохо или хорошо - другой вопрос. Сказку можно испортить, предать и даже извратить, но, ни создать, ни уничтожить сказку нельзя.
В одном городе на северо-востоке жил сказочник. Он сочинял сказки. Вернее сказать: это он думал, что сочиняет их. В действительности сказки сочиняли его. Но Сказочнику было невдомек об этом. И он продолжал думать, что сочиняет их...
Но лучше пусть все расскажет тот, кто знает об этом больше нашего!
В тот вечер погода была ясной, небо - высоким и чистым. Но старая сова, жившая в Северной башне Библиотечного Замка, не отправилась на охоту, когда каленый диск солнца скрылся за горизонтом. Верный признак тревожной ночи. И все кто знал об этой надежной примете, подняли воротники и поспешили к домашнему очагу.
А прочие были неприятно удивлены. Небо быстро затянуло хмарью. Задул Ледяной Ветер. Липкая морось покрыла лаком брусчатки тротуаров и фонарные столбы, повисла в воздухе, ища на кого бы наброситься, и вымочить лицо и волосы, когда Ледяной Ветер сорвет шляпу.
Но в Библиотечном Замке было сухо и тепло, а от того, что на улице случилась внезапная непогода, сделалось особенно уютно.
Дядюшка Крыс большой был книголюб. Он ел книги поедом: одну на завтрак, одну на обед, и одну тоненькую, потому, что есть на ночь вредно, на ужин. Почтенный потомок древнего, уважаемого рода библиотечных крыс, издавна проживавших в Библиотечном Замке на Холме, дядюшка Крыс слыл мудрецом и философом.
Мышонок Ефстафий, который снится, часто навещал старика. Он любил послушать рассуждения о книгах и самых разных вещах.
Не то чтобы он все понимал из услышанного, но запоминал многое, и потом, спустя время запомненное всплывало к случаю, и приходило понимание. Это было очень интересно.
Ефстафий древностью рода не отличался. Можно сказать, что он был единственным в своем роде: выходец из многочисленной семьи самых обычных серых мышей, однажды он едва не утонул в чернильнице. С тех пор шерстка его отдавала фиолетовым, что среди мышей довольно необычно.
Но самым невероятным оказалось то, что мышонок Ефстафий научился сниться. Поначалу это испугало его. Но со времени течением неумолимым, он наловчился этой своей способностью управлять.
Он уже не снился кому ни поподя, а сугубо по своему желанию. И совершенствовался в придумывании и воплощении снов. Некоторые были поучительными, некоторые просто забавными, а иногда, ну, не часто, конечно, он мог приснить настоящую жуть.
Всем своим маленьким мышиным существом юный Ефстафий ощутил, как это - быть особенным. Дядюшка Крыс - особенным не был, но только он, пожалуй, понимал маленького мышонка.
«Ты, Ефстафий, феномен, - говорил старик, - но твоей заслуги в том нет, потому как ты ничего не сделал дельного, для того, чтобы свои способности получить».
Ефстафий обижался.
«Ну, как же, не я разве упал в чернильницу, разве не я без посторонней помощи из нее спасся? - говорил он, - А потом, я старался сделать так, чтобы от меня не делалось никому вреда, только польза».
Дядюшка сверкал в сумраке бусинками своих глаз, когда-то черных, а теперь гранатовых с поволокой, шевелил усишками, усмехался.
«Что старался, - отвечал он, - это ты молодец, это хвалю. Но что в чернильницу упал - дурное дело, не хитрое. Чернильница Сказочника - вот в чем секрет! Уж я-то знаю. Еще когда я был молодым, мне довелось сгрызть карандаш Сказочника. И с тех пор я помню содержание каждой книги, которую поедаю. Но от этих книг мало толку. Пустое все. Мы библиотечные крысы съедаем не всякие книги, а только те, которые не нужны больше людям. Их прочли и забросили. А то и не читали ни разу. Если бы не мы - библиотечные крысы, то Библиотечный Замок был бы погребен под горой никому не нужных книжек. И дельную книгу среди них не удалось бы найти никому и никогда».
Ефстафий качал своими аккуратненькими округлыми ушками и его тень, огромная и темная качалась на стене из корешков книг, уходящих в неведомую черную даль.
«А ты, дядюшка, - пищал мышонок, - никогда не сомневался в том, что ты делаешь? Я вот часто сомневаюсь. Могу ли я снить сон? Есть ли у меня такое право? А ты? Всегда ли ты уверен, что книга никому не нужна. Может быть, она еще ждет своего читателя? Страшная ответственность это, вот что».
Где-то в вышине, по-над полками, над столами на галереях пронесся сквозняк, перелистал страницы книги оставленной кем-то на конторке, но Замок спохватился и сердито захлопнул оконную створку и запретил сквозняку все и везде.
«В молодости-то часто сомнения посещают, это да. - Кивнул дядюшка Крыс, - Вот чтобы их одолеть, я и грамоте научился. И теперь я точно все это знаю. Книги, все до единой, написаны. Написаны они сочинителями. Люди их писателями зовут. Все писатели делятся на две неравные части. Это крысы, их больше и...»
«Мыши?» - Не удержался и перебил мышонок.
«Нет, - старый крыс загадочно усмехнулся, - Белки. Белки ведь те же крысы, только у них хорошая репутация, они на виду, все их любят, все ими восхищаются, подкармливают их. А крыс не то чтобы не любят. О них и не вспоминают до поры. Но если обычная крыса не может стать белкой, а белка крысой, то у писателей все наоборот - крысы часто становятся белками, а белки крысами».
Сумрак залов Библиотечного Замка гулко вздохнул, будто внимал словам старика и соглашался.
«Это зависит от того, что и как они пишут в своих книгах?» - предположил маленький глупый мышонок, который снится.
Дядюшка в задумчивости повел пучками седых бровей.
«Это ни от чего не зависит. Кроме, разве что, случая. Ни одна нормальная крыса не хочет быть белкой, и ни одна белка не мечтает стать крысой. И крыса, и белка должна знать свое дело и делать его, не думая о том, любит ее кто-то или нет. Дело - прежде, все прочее - потом. У людей все не так. Крысы у них мечтают быть белками...»
«Фу...» - невольно перебил мышонок, зажмурился, сморщился и затряс ушами.
Старый крыс не любил когда его перебивают. Он нахмурился и сердито поинтересовался: «Что?»
«Я представил себе, что зачем-то мечтаю стать кошкой или лягушкой и меня чуть не стошнило, - сказал мышонок честно, - Люди такие странные».
Дядюшка Крыс щелкнул хвостом, и по этому сигналу слетелась стайка светляков, закружилась над его головой, освещая тусклую позолоту корешков старинных книг за спиной мудреца.
«Люди - они такие... Люди, - сказал Крыс задумчиво, - еще есть поэты. Они складывают песни, стихи...»
Он высоко поднял кончик хвоста, и светляки принялись кружить вокруг, выписывая прихотливые орбиты и сложные эволюции.
«А на кого делятся поэты? - Спросил любознательный Ефстафий. - Тоже на белок и крыс?»
Дядюшка покачал седой головой и не сразу ответил: «Нет, дружок, они больше похожи на птичек. На певчих птичек. Соловьев и дроздов». «В чем меж ними разница, - мышонок слышал как-то соловья, но не мог представить себе ни его, ни, тем более дрозда, - кого больше любят?»
Эк завернул! Кого... Старый дядюшка давно подметил, что Ефстафий схватывает на лету.
«Не так все просто, малыш, - подумав, сказал он веско, - дрозд красиво поет. Тонко и сложно. Но его не всякий слышит. А если услышит, сумеет расслышать, полюбит непременно. Соловей же и не поет вроде, а громко свищет. Цветисто, голосисто, далеко слыхать. Все знают соловья. Все ценят. Поет самозабвенно, иногда даже заходится. Но есть и другие... Скворцы-пересмешники, или попугаи. Эти так споют, что не отличишь от соловья».
Мышонок задумался.
«Птички, - пробормотал он, - птички... - тут уж, невесть какими путями, занесла его мысль в дебри, - а совы, среди них не встречаются? - поинтересовался он самым тихим шепотом. - А?»
Старого крыса аж передернуло. С совами и у крыс, и у мышей, да и у белок, и мелких птичек отношения, прямо скажем, не складываются никогда. «Уф, - сказал Крыс, - Хватил, малыш! А, пожалуй, что и встречаются... Да... Я-то про это не думал. Но сейчас решаю я, что, пожалуй, совы - это критики. Налетит, заухает, и порвет всякого в клочья, до тех пор и жил, или придушит и детишкам в гнездо снесет на растерзание. Критики это, да! Не к ночи будь они помянуты!»
Снаружи шалил, безобразил, витийствовал Ледяной Ветер. Он примеривался к стенам Библиотечного Замка на Холме, искал щели, пересчитывал окна, Но Замок стоял, застегнутый на все запоры, и у ветра не было шансов. Даже каминные трубы были перекрыты заслонками.
«Вот ведь утащил ты меня, старика в дебри, - спохватился дядюшка Крыс, - а ведь я про сказочников хотел рассказать!»
Мышонок почуял, что сейчас пойдет рассказ о главном.
«А они на кого похожи? - не удержался он, в надежде, что старик скажет: «На мышей!», - На кого и кого они делятся?»
Да, у маленьких мышат, как и у людей в нежном возрасте, есть склонность все классифицировать, расставлять по полочкам и сортировать по ступенькам - опрометчиво полагая, что во всем можно выбрать безусловно лучшее. Неопытный разум, полагает, что расположив, скажем, десять круп от чечевицы до гороха в линейку от одного до десяти, где на первом месте наиболее вкусная, а на десятом - наименее вкусная, он станет лучше разбираться в крупах.
Опора неокрепшего ума - шаткая, и он боится неразрешимых тайн бытия. А рейтинги и сравнительные таблицы дают иллюзию знания и порядка.
Уже потом, взрослея, мышата понимают, что здравый смысл и жизненная опытность научают не сравнивать горох с чечевицей, божий дар с яичницей и шило с мылом. Но юность торопится разложить все по полочкам, построить по ранжиру.
«Сказочники не делятся ни на кого, и ни на кого не похожи. Разве что на сказочников... - Крыс отвлекся, шуганул прочь паучка, пристроившегося было сплести свою сеть на книжной полке, и продолжил, - Впрочем, и друг на друга сказочники не очень похожи. Вот так посмотришь на человека и видно - сказочник, а иной никак нет - не сказочник. Но два сказочника бывает такие разные, такие непохожие, что и непонятно что бы могло быть у них общего... кроме сказок. И в этом главная тайна! Вот ты послушай...»
Мышонок устроился поудобнее.
Сейчас начнется самое интересное.
Дядюшка крыс начал рассказ:
- Не так давно это было, а кажется...
…кажется что с той поры прошли века - так все переменилось. Но я помню, как сейчас, когда в Библиотечный Замок примчались беглые сказки, ища спасения.
Да, в нашем городе жил тогда Скупой Сказочник.
Не перебивай. Я не хуже тебя знаю, что и теперь в нашем городе живет Сказочник. Но это совсем другой сказочник. А тот... Непонятный был тип. И не плохой человек, а поступал плохо.
Можно решить, что он сказывал плохие сказки. Но нет. Сказочника интересовали только хорошие сказки. Так от чего же их никто не слышал? А все потому, что сказочник был скупец. Он полагал, что писать сказки твердой рукой на добротной бумаге - величайший труд. А всякий труд даже самый пустяшный, должен вознаграждаться.
Да, малыш, так принято у людей.
Люди не знают, что добро и зло, и сказки - бесплатные. За них ничем не надо платить. За них воздается тому, кто их творит. Но люди придумали закон, по которому все нужно покупать или продавать.
Я не смогу объяснить. Потому, что сам не понимаю... Просто знаю, что так все и есть.
Вот ты хорошо воспитанный мышонок. Что ты почувствуешь, если другой мышонок сделает для тебя что-то хорошее? Правильно: радость! А человек будет чувствовать себя в долгу перед тем, кто поступил с ним по-доброму. А если ты, Ефстафий, сделаешь кому-то доброе дело, ты потребуешь что-то взамен? Ну, разумеется нет, потому что ты хорошо воспитанный мышонок. А человек посчитал бы, что оказал услугу. И значит, имеет право просить об ответной услуге.
Да, люди такие...
И сказочники тоже люди.
Много лет этот скупец собирал сказки. Страшные и веселые, короткие и длинные. Разные сказки. Собирал он их умело, сноровисто и с большим успехом. Всюду, где бы он ни шел, где бы ни присел отдохнуть, куда бы ни заглянул - встречались ему сказки. И покорно шли в руки.
Сказочник приносил их домой и записывал твердой рукой на добротной бумаге. Писал он, сидя за огромным столом мореного дуба. У того стола были две массивных тумбы. В каждой по пять долгих вместительных ящиков. Еще три ящика под тяжкой, толстой столешницей. Но в этих он держал бумагу, карандаши, чернила, ластики, скрепки и прочую мелочь, которая в ходу у сочинителей.
А в ящики тумб он складывал подшитые рукописи, в которых как в тюрьме томились сказки.
Иногда сказочник брал папку с рукописью, туго увязанную прочной черной тесьмой, похожей на шнурки от ботинок, надевал черный плащ и черную шляпу, на нос нацеплял дымчатые очки и шел к издателю.
Отдельно нужно сказать про очки. Это были совершенно особенные очки. Сказочник думал, что они придают его взгляду загадочность.
В действительности эти очки, со стеклами в форме округлых капель придавали его лицу суровое выражение. Оно весьма подходило сказочнику потому, что он был человеком угрюмым и нелюдимым.
Издатели, когда он уходил от них, унося назад домой, не проданные сказки в серой папке со шнурками, говорили своим помощникам: «Странное дело, такой мрачный тип, а пишет такие добрые сказки!»
Но издатели не хотели сказок.
Издатели хотели печатать истории про убийства в красочных обложках.
Ведь сказки учат добру, заставляют думать, пугают иногда. Издатели считали, что обыватель не хочет учиться, думать и пугаться.
Вот страшные истории про убийства в странах далеких и местах небывалых не пугали обывателя. Они только отвлекали его от обыденной скуки, от неприятностей, вроде разбившейся любимой чашки, и давали иллюзию, что существование не бессмысленно.
Сказочник не оставлял попыток продать сказки.
Но всякий раз возвращался домой с не проданной рукописью.
Тогда он сердито ворчал, бросал папку в долгий ящик стола, доставал стопку бумаги и быстрым почерком писал историю про убийство.
Истории про убийство давали ему самому иллюзию не бессмысленности существования.
Убийства кормили его, давали возможность и впредь собирать сказки, записывать и прятать под замок.
Бедные, бедные сказки томились во тьме и в пыли.
О, ведь были еще и критики.
Критики ругали истории про убийства. Они разносили эти творения Сказочника в пух и прах. Они сетовали, что никто не пишет нынче добрых сказок, да и страшных никто не пишет. Видимо сочинители разучились складывать сказки, предполагали критики.
Сказочнику хотелось кричать изо всех сил: «Я умею складывать сказки! Я сказочник, сукины дети! Я исполнен сказками, переполнен ими».
Но критики критиковали Сказочника, а не издателей. Такая уж у них работа - критиковать сочинителей. Критики, раскритиковав очередную историю про убийство, уходили с работы, подняв воротники и по дороге домой покупали новую историю про убийство. Садились у камелька и с удовольствием ее читали. Ведь и критики тоже были обывателями. И страшные истории про убийства, так же как и других обывателей отвлекали их от скучной обыденной работы - критиковать сочинителей, пишущих истории про убийства.
А вот для издателей критиков не существует. Поэтому издатели чувствовали себя прекрасно и продолжали покупать у Сказочника только истории про убийства, печатать их в красочных обложках и продавать. И все у них было хорошо.
Еще одним удивительным свойством обладали зловещие очки сказочника: они помогали отыскивать сказки. Поначалу ему это было не нужно. Он и сам встречал сказки на каждом шагу, они же и не думали прятаться, потому что всякая сказка ждет, ищет и находит сказочника. Но со временем слух о том, что сказочник собирает и не выпускает на свет сказки, распространялся все шире. Сказки стали прятаться и скрываться от него. Вот тут и пригодились очки.
А характер Сказочника все портился со временем. Возможно, виной тому были истории про убийства. Но он обвинял во всем сказки. Он полагал, что сказки недостаточно хороши для издателей. И он искал единственную окончательную сказку. Такую, что станет золотым ключиком, открывающим двери к богатству и славе.
Он теперь прослыл среди тех, кто знает, не Сказочником, а Черным Ловцом сказок.
Он рыскал по округе в поисках, и ужас предшествовал ему. Нигде не могли укрыться сказки от зловещих очков в виде оплывших капель, зыркающих из-под черной шляпы. Всюду, где бы ни спрятались они, настигал их пронзительный взгляд Черного Ловца.
И они цепенели под этим взглядом и делались беспомощны. И шли к нему в руки обреченно.
Так Скупой Сказочник сделал свое предназначение своей участью.
Он писал все лучше. Его истории про убийства уже и не критиковали, их даже хвалили. Но он не замечал этого. Он писал и переписывал сказки. Он истязал сказки переписыванием, в поисках единственного точного слова, единственного верного сравнения, и самого беспроигрышного поворота.
Сказкам было от этого плохо. Они были заперты в тюрьме мрачного, будто склеп, стола и подвергались еженощным пыткам.
И настал день, когда сделалось сказкам невмоготу.
Как измучились сказки! И отправились в путешествие через три квартала, две площади, переулок и закоулок на Холм, где стоит Библиотечный Замок. Какие приключения им пришлось пережить в пути! Каких страстей натерпеться!
Всю ночь над городом бесновался Ледяной Ветер, и ухал, и завывал в каминных трубах, и вертел, как безумный, флюгера, и пытался сорвать с окон ставни.
А Сказочник всю ночь истязал сказки. То брался переписывать набело одну, вынимая из нее ее живую душу, то бросал, не закончив, и хватался за другую. Многим сказкам досталось тяжко в ту ночь. Почти каждой он сделал больно. А если какие-то он и пропустил, так им досталось сполна прошлой ночью.
А под утро, Ловец сказок свалился на диван, что был похож на серого усталого бегемота и заснул тяжелым сном без сновидений.
Это очень страшно, когда сказочник не видит снов!
Сказочники должны видеть прекрасные цветные сны.
В крайнем случае, мрачные - черно-белые.
Пусть даже темные, жуткие кошмары.
Но если сказочник не видит снов - все портится.
У молочника разбивается на вашем пороге крынка с молоком, а цветочница так бранится с прачкой, что вороны разлетаются прочь с ужасными криками, у прачки пересинено белье, а у цветочницы вянут самые красивые, самые свежие розы.
И вот наступил рассвет. Самый серый, самый промозглый рассвет, какой можно представить.
Черный Ловец сказок спал, не раздевшись, неловко подвернув руку, и с его, брюзгливо оттопыренной, губы свисала ниточка густой слюны.
У людей все валилось из рук.
Они ссорились по пустякам и не прощали глупых мелких обид.
Склочники писали кляузы, а полицейские на улицах придирались к прохожим, вместо того, чтобы ловить жуликов.
У преступников могла бы начаться райская жизнь, но и у них ничего не ладилось! Даже самый ловкий карманник ухитрился стащить в то утро единственный совершенно пустой кошелек.
Я помню то утро!
Тогда меня едва не схватила сова, что живет в Северной башне! К счастью краешек Солнца показался над крышей ратуши, солнечный луч отразился от циферблата часов на Главной башне Библиотечного Замка и ослепил сову.
Солнце сразу скрылось за свинцовым пологом, но этот единственный луч спас меня.
Другого такого утра не припомнят и старожилы, да! Попугай нашего переплетчика так стар, что и не помнит сколько поколений переплетчиков учили его говорить дурные слова, когда натыкались на острие переплетного шила. Так вот, даже он не вспомнит на своем веку такого хмурого утра и такого скверного дня.
И сказки решили, что так больше нельзя…
Мышонок не удержался, зная как нехорошо перебивать старших и как ужасно портить вопросами рассказ, все же спросил:
- Но как сказки могли воспротивиться Скупому Сказочнику... то есть Черному Ловцу сказок?
- Да, малыш, - ласково сказал дядюшка Крыс, - это было трудно. Власть Сказочника над сказками велика, но, к счастью, не бесконечна.
- А где заканчивается эта власть? Как узнать?
- Где заканчивается власть? - Дядюшка Крыс поднялся и потянулся, - Не «где», а «когда»... Власть до тех пор только и существует, пока ее поддерживают те, над кем она простирается. Только до тех пор и существует.
Мышонок задумался.
Старый крыс молчал, давая ему время для понимания.
- И что сделали сказки? - тихонько, почти шепотом спросил Ефстафий, приглашая дядюшку Крыса рассказывать дальше, если только вопросы не сбили настрой, - как они поступили?
Непогода за стенами замка, меж тем, поулеглась.
Ледяной Ветер нынче не тот вовсе, что в старые доблестные времена. Он остепенился, подобрел и даже приобрел мудрость, если только это слово применимо к столь ветреной натуре.
Как бы то ни было, а он нагулялся, выполнил свою работу Ледяного Ветра, разогнал напоследок тучи, сеявшие морось, и ринулся куда-то прочь от города.
Но старый дядюшка Крыс и юный мышонок, который снится, ничуть не заметили того, что происходило вне Замка. Они не замечали и того, что происходит вне сказки. И случись что - едва ли заметили бы.
- Как поступили? - Переспросил дядюшка Крыс. - Они поступили, как всякие угнетенные, кто решает перестать потакать власти. Только важно понимать, что власть сказок над Сказочником не меньше, чем у него над ними. Впрочем, сдается мне, это относится ко всякой власти. Так вот... Они устроили заговор...
- Заговор? - Не удержался вновь Ефстафий.
Он хотел только подумать вопрос, но, видишь ли - вырвалось!
- Самый настоящий заговор.
- То есть... Они разговаривали?
- Да. Если хочешь устроить хороший заговор, тут уж, как ни верти, а придется поговорить и договориться.
- Но разве сказки умеют разговаривать?
- Еще как! Больших говорунов, чем сказки, еще поискать! Только они не станут болтать со всяким там встречным поперечным. Да и не в привычке у них говорить меж собой. Но если жизнь заставит...
- А как они говорили? Как мы, или как люди?
- Как сказки, дружок.
- А как говорят сказки?
- Ну... Одна сказка говорит другой... Постой! Как ты себе представляешь сказки, я что-то не пойму?
- Как буквы на бумаге, разве нет?
- А вот и нет, малыш. У сказок есть живая душа и тело. О душе не нам с тобой судить. Но тело сказок соткано из букв и слов, строк на бумаге, однако оно не менее плотное, чем твое или мое... - дядюшка Крыс ткнул Ефстафия в живот когтем.
- И как это... тело... выглядит?
- Ну, как, по-твоему, может выглядеть сказка… про Красную Шапочку?
Мышонок просиял от озарившей его догадки.
- Наверное, как девочка - Красная Шапочка?
- Да. И хотя в сказке есть еще и Серый Волк из Темного Леса и бабушка Красной Шапочки и охотники, или лесорубы, уж не помню, кто они там были, потому что никогда не доводилось мне съедать книгу со сказкой про Красную Шапочку... И там еще корзиночка с пирожками...
- И маслица горшок, - подсказал Ефстафий.
- Да, и горшок... Но в сущности - все это одна глупенькая Красная Шапочка. Есть сказки, которые выглядят, как деревянный мальчик с большими зубами или метла, или чернильница, или лягушка.
- Или три поросенка?
- Может и такая беда случиться, что сказка выглядит, как три поросенка. - Согласился дядюшка Крыс.
Немного помолчали.
Стайка светляков носилась над кончиком хвоста библиотечного крыса, поскрипывали старые книжные полки, шептались глухо и почти беззвучно древние фолианты, да толстый словарь, что плохо спал, издавал своей обложкой воловьей кожи такие звуки, какие могло бы издавать, наверное, седло под наездником...
Выждав и убедившись, что больше вопросов не будет, дядюшка Крыс продолжил рассказывать:
- Вообрази теперь в черном и мрачном ящике дубового стола, в почти кромешной темноте, куда едва пробивается свет через замочную скважину, тихонько...
…развязываются тесемки, похожие на шнурки от ботинок. Из-под картона серой папки сторожко вылезают сказки на совет. И начинают разговор.
И сели в круг и завели речи.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Да...
Много было всего говорено на том совете.
И призрачные свечи мерцали во тьме.
И лики светились.
И были врата золотые и каменный свод, и одиннадцать лун, и знамения темные... Впрочем, это совсем другая сказка.
Как бы то ни было, а сказки договорились меж собой, что более терпеть такого положения не могут. Это у них получилось. Но могут ли они что-то сделать для перемены своей участи? Вот в чем главный вопрос!