Варшава. (По рецепту Анубиса)
Когда у тебя на траверзе Калимантан, а в трюме кальмары, тебе не до флейты в муаровом чехле.
Ветер, жёсткий и лохматый, нёс запах несвежих простыней. Тихие шаги и маленькие тёплые ладони на моих лопатках сквозь просоленный бушлат. Тихий пронизывающий шёпот: "Я расскажу тебе историю Ульриха Гольценбайна, не его самого даже, но его двойника."
Знавал я одного Гольценбайна, сутенёра и иммажиниста, который однажды, на утренней заре у Оркнейских островов, прочёл нам наизусть четвёртую главу из "Капитала" Карлоса Маркеса, а в другой раз, на пыльной улочке Исфагана отнял тридцать дирхемов у сморщенного еврея.
Еврей был в лапсердаке и с пейсами, а у Гольценбайна в кармане был толедский нож.
Что там шепчет Вера Ивановна? Нет, не Ульрих, тот Гольценбайн звался Максом, и он давно покоится под железнодорожной насыпью на перегоне между Северной Дакотой и Байей.
Шлюп рыскнул, я отдал шкот и свалил румпель на ветер.
Эту лохань я купил по демпингу в Сомалийском заливе у весёлого авантюриста Мбого Кверо. Мы оба страшно спешили, так как Мбого уже видел в интерком удостоверение патрульного, а я деловито рассовывал по карманам портфеля коносаменты.
"Я решила умереть!" Вера Ивановна мчится по палубе на бак и застывает у носового релинга, вцепившись в форштаг. Шлюп внезапно приводится к ветру и она летит, летит, летит за борт, сброшенная нижней шкаториной брекчии. Я скатываюсь по трапу и повисаю на леерах.
Но лишь шляпка с бантом и надписью "Я люблю Подколесина" качается в волнах.
Есть ли предел за пределом, куда Джейсон откроет дверь?
Ветер, жёсткий и лохматый, нёс запах несвежих простыней. Тихие шаги и маленькие тёплые ладони на моих лопатках сквозь просоленный бушлат. Тихий пронизывающий шёпот: "Я расскажу тебе историю Ульриха Гольценбайна, не его самого даже, но его двойника."
Знавал я одного Гольценбайна, сутенёра и иммажиниста, который однажды, на утренней заре у Оркнейских островов, прочёл нам наизусть четвёртую главу из "Капитала" Карлоса Маркеса, а в другой раз, на пыльной улочке Исфагана отнял тридцать дирхемов у сморщенного еврея.
Еврей был в лапсердаке и с пейсами, а у Гольценбайна в кармане был толедский нож.
Что там шепчет Вера Ивановна? Нет, не Ульрих, тот Гольценбайн звался Максом, и он давно покоится под железнодорожной насыпью на перегоне между Северной Дакотой и Байей.
Шлюп рыскнул, я отдал шкот и свалил румпель на ветер.
Эту лохань я купил по демпингу в Сомалийском заливе у весёлого авантюриста Мбого Кверо. Мы оба страшно спешили, так как Мбого уже видел в интерком удостоверение патрульного, а я деловито рассовывал по карманам портфеля коносаменты.
"Я решила умереть!" Вера Ивановна мчится по палубе на бак и застывает у носового релинга, вцепившись в форштаг. Шлюп внезапно приводится к ветру и она летит, летит, летит за борт, сброшенная нижней шкаториной брекчии. Я скатываюсь по трапу и повисаю на леерах.
Но лишь шляпка с бантом и надписью "Я люблю Подколесина" качается в волнах.
Есть ли предел за пределом, куда Джейсон откроет дверь?