Дом.
Он любил, когда все собирались за одним большим столом. Печь весело гудела, внутри поскрипывали и потрескивали горящие поленья. От стенных бревен веяло теплом, жизнью. Пахло блинами, пирогами, свежесвареным борщом. Повсюду звучал детский смех, слышались голоса, кошки бродили как хозяйки. Лес за спиной становился, как стена. Небо, звездное высокое, словно купол, убаюкивало. Сад тянул свои ветки, шептал слова какой-то песни.
Дом обнимал и оберегал всех. Он любил, когда люди приезжали. Он оживал, просыпался, радостно поскрипывал половицами, пыхтел печной трубой, улыбался всеми раскрытыми окнами, хлопал белыми кисейными занавесками, словно ресницами. Любил, когда столы накрывали скатертями, ставили самовар или чайник, все-все сидели за столом и говорили-говорили-говорили...
Но приходило время, и солнышко начинало пригревать все меньше и выходить все реже. Небо затягивалось серыми тучами и плакало о чем-то своем. Лес за спиной вздыхал и при каждом вздохе ронял на землю свое одеяние. Люди приезжали все реже. Дом скучал. Скучал по веселому смеху, мурлыканью кошек, собачьему лаю во дворе, теплому потрескиванию печки.
В воздухе пахло сырой землей, грибами, моросящим дождем. Он ежился и вздыхал.
Сад отдал все свои плоды, и лишь антоновские яблоки ждали своего первого мороза. Цветы пожухли, и лепестки их высохли. На дорожке валялся забытый детский мяч и трехколесный велосипед. Дом засыпал.
Он вздрогнул от стука дождя по железной крыше, деревянному столу в саду, на котором лежали последние забытые яблоки. Скрипнула от ветра железная приоткрывшаяся ставня.
Ночью ударил мороз, и мокрая земля заледенела, превращая в неподвижные скульптуры все, когда-то живое и дышавшее. Хрупкие травинки ломались под порывами ветра. А потом с темно-серого неба посыпалась белая ледяная крупа. Она ложилась на ступени, подоконники, перила. Засыпала подножие сливы, яблони, вишни, застревала в ветках смородины и ежевики.
Пришло время сна. Но дому было зябко и грустно. Его душа будто унеслась с его обитателями куда-то далеко, где много ярких огней, нет теплых бревенчатых стен и не видно на небе звездной россыпи, потому, что она потонула в неоновых огнях большого горда.
За стенками скреблись мыши, и он впустил их внутрь. Маленькая жизнь поддерживалась внутри, и дом готов был оберегать ее до самого тепла. Он устроился поудобнее на снежной подушке обнял, укрыл от ветра маленьких суетливых своих обитателей и, сладко зевнув, закрыл глаза.
Закрыл, чтобы с первыми весенними солнечными лучами вновь проснуться. Проснуться вместе с человеческим теплом, которое они привезут с собой. Проснуться и выпроводить на улицу мышей. Сказать "доброе утро" прихорашивающемуся лесу. Крикнуть "эй! просыпайся, соня!", ворочающемуся саду. Улыбнуться теплой земле, от которой пойдет пар.
Он снова забудет о суровой морозной зиме, о печальной плаксивой осени и станет наслаждаться теплом. Наслаждаться и дарить его тем, кто его построил. Станет оберегать их сладкие сны. Ведь для этого он тут и стоит.
Дом обнимал и оберегал всех. Он любил, когда люди приезжали. Он оживал, просыпался, радостно поскрипывал половицами, пыхтел печной трубой, улыбался всеми раскрытыми окнами, хлопал белыми кисейными занавесками, словно ресницами. Любил, когда столы накрывали скатертями, ставили самовар или чайник, все-все сидели за столом и говорили-говорили-говорили...
Но приходило время, и солнышко начинало пригревать все меньше и выходить все реже. Небо затягивалось серыми тучами и плакало о чем-то своем. Лес за спиной вздыхал и при каждом вздохе ронял на землю свое одеяние. Люди приезжали все реже. Дом скучал. Скучал по веселому смеху, мурлыканью кошек, собачьему лаю во дворе, теплому потрескиванию печки.
В воздухе пахло сырой землей, грибами, моросящим дождем. Он ежился и вздыхал.
Сад отдал все свои плоды, и лишь антоновские яблоки ждали своего первого мороза. Цветы пожухли, и лепестки их высохли. На дорожке валялся забытый детский мяч и трехколесный велосипед. Дом засыпал.
Он вздрогнул от стука дождя по железной крыше, деревянному столу в саду, на котором лежали последние забытые яблоки. Скрипнула от ветра железная приоткрывшаяся ставня.
Ночью ударил мороз, и мокрая земля заледенела, превращая в неподвижные скульптуры все, когда-то живое и дышавшее. Хрупкие травинки ломались под порывами ветра. А потом с темно-серого неба посыпалась белая ледяная крупа. Она ложилась на ступени, подоконники, перила. Засыпала подножие сливы, яблони, вишни, застревала в ветках смородины и ежевики.
Пришло время сна. Но дому было зябко и грустно. Его душа будто унеслась с его обитателями куда-то далеко, где много ярких огней, нет теплых бревенчатых стен и не видно на небе звездной россыпи, потому, что она потонула в неоновых огнях большого горда.
За стенками скреблись мыши, и он впустил их внутрь. Маленькая жизнь поддерживалась внутри, и дом готов был оберегать ее до самого тепла. Он устроился поудобнее на снежной подушке обнял, укрыл от ветра маленьких суетливых своих обитателей и, сладко зевнув, закрыл глаза.
Закрыл, чтобы с первыми весенними солнечными лучами вновь проснуться. Проснуться вместе с человеческим теплом, которое они привезут с собой. Проснуться и выпроводить на улицу мышей. Сказать "доброе утро" прихорашивающемуся лесу. Крикнуть "эй! просыпайся, соня!", ворочающемуся саду. Улыбнуться теплой земле, от которой пойдет пар.
Он снова забудет о суровой морозной зиме, о печальной плаксивой осени и станет наслаждаться теплом. Наслаждаться и дарить его тем, кто его построил. Станет оберегать их сладкие сны. Ведь для этого он тут и стоит.