Северный ветер
…Чему я не устаю поражаться вот уже много лет - так это карпатским топонимам! Как причудлива должна быть психика людей, дающих такие названия окружающему миру! Например, Тухля. Почему «тухля»? Что должно было сдохнуть и стухнуть, чтобы в честь этого назвали целое село - и немаленькое село, как по здешним меркам! Или, вот, Бубнище… не какое-нибудь «бубно», что бы оно ни значило, - а целое «бубнище». Внушает, ага. А горы?! Гора Синяк. Гора Синячка. Гора Хомяк. Гора, извините, Парашка. О последней, впрочем, говорят, что она названа в честь некоей Параскевы, дочки сельского головы из близлежащего Коростова - мол, случилась с этой дочкой несчастная любовь. Как раз на вершине горы, да. Тысяча двести семьдесят метров. Высокие, высокие отношения!
Но есть названия по-настоящему сказочные - такие, что даже сладко губам. Озеро Синевир… это как лежать на берегу, глазами в небо, и видеть сны, прозрачные, как хрусталь. Гора Зелемин - травяная, вся в лугах, и кучерявая от черничных кустов… А есть вершины с именами звучными и странными, словно это - древние волшебники, превратившиеся в горы: Бребенескул, Бальзатул, Менчул…
Такие ленивые мысли, неспешная беседа с самим собой, развлекали меня, пока я шел от Черемоша вдоль речки Дземброни. Путь мой лежал к Черной горе, к Белому Слону*, и это был мой первый зимний соляк - до сих пор на одиночные походы я решался только летом. Впрочем, и этот поход формально зимним не был: на календаре значилось 18 марта. В городе хлюпала серая слякоть, и летели во все стороны брызги из-под колес… а здесь, на Черногорском хребте, ещё лежал снег - нетронутый, белый, толстый. Правильный, в общем, снег.
Рюкзак ощутимо давил мне на плечи, лицо уже пощипывало от ветра, но топалось пока легко и с удовольствием. По обе стороны дороги появились, словно из ниоткуда, первые хаты села Дземброня, привязанные к небу лохматыми нитками печных дымов. Я остановился покурить на заброшенной автобусной остановке, потом отхлебнул чаю из термоса и закусил это всё горстью изюма. Что ж, если так пойдёт и дальше, я выйду к Белому Слону часов через пять-шесть. У меня останется время, чтобы поснимать его со всех сторон и ещё засветло подумать о ночлеге. Только бы на вершине обошлось без сюрпризов!
… Крайняя хата, добротная, но мрачная, сложенная из темного дерева, торчала на отшибе. Двор был обнесен традиционной в этих краях алюминиевой сеткой. Я заметил, что снег у сарая весь истоптан и покрыт бурыми пятнами - похоже, что хозяева, презрев Великий пост, недавно разделывали там свинью или ещё какую-нибудь животину.
Сам же хозяин сейчас стоял у ворот - коренастый, кудлатый, одетый в ватные штаны и лыжную куртку невразумительного бордового цвета. Весь его наряд был равномерно облеплен сивой собачьей шерстью, словно дядька сутки напролет спал со своим Шариком, Бобиком, Сирком… или как они тут называют своих домашних любимцев?..
- Слава Ису!* - буркнул он, дружелюбно осклабившись.
- Слава навеки! - и я приостановился.
… А файный* хлопец, файный! Тонкий, что твоя веревка, но, видать, крепкий. Лицо-то не наше - не пойми, не то лях*, не то волох*, и волосы черные, как загривок у черта. А вот глаза - глаза хорошие, живые. Как два уголька в печи.
- Звать-то тебя как, путник?
- Сергей.
- Файно, файно! Серый, значит… А я - Богданыч.
Я тихонько фыркнул.
- А что, на Чорной Горе много снега сейчас, хозяин?
- А ты, значит, решил на Попа Йвана* влезть? - Богданыч усмехнулся. - Поп-то он, знаешь, не под каждого прогнется. Хватало храбрецов. Онде*, этой зимой троих сожрал и не поперхнулся. Двоих спасатели ваши нашли, а третий так и пропал - может, Вуйко* его прибрал, а? А снега, сынку, много. Слон по колено в снегу стоит.
- Спасибо, дядьку.
- Да что мне твое спасибо! Ты мне смотри, в горах не бешкетуй*. Мне о прошлом годе ваши, пришлые, колыбу на верхней полонине* сожгли. Хорошая была колыба, еще дед мой ставил! - Богданыч огорченно сплюнул себе под ноги.
- Будьте спокойны, дядьку, - пробормотал я, чувствуя себя виноватым за всех тех «пришлых», представителем которых я был в глазах Богданыча. - Всего доброго!
Я уже повернулся, чтобы идти дальше, но меня остановил хриплый шепот:
- А ветер-то нынче северный будет. Не боишься?
Я медленно оглянулся:
- А чего мне бояться? Снега?
Богданыч рассмеялся.
- Ладно. Иди уж, иди, сарака*.
… Понемногу поднимаюсь. Снега по колено, местами выше. К счастью, тропинку, протоптанную в нем, недавно кто-то обновил. Поднимаюсь, потею, как мышь в западне, останавливаюсь передохнуть, смотрю в сторону Черной Горы… Вершины не видно, она укутана плотными темными тучами. А над Смотричем*, через который мне придётся пройти, вздымается мутная пелена, словно гора машет крыльями, но не может взлететь. А, чего уж теперь - всё равно пойду. Погода здесь меняется по сто раз на дню. Может быть, мне повезет. Понемногу поднимаюсь…
И мне, разумеется, везет. Оставляя в стороне Ушастый Камень, выбираюсь на Смотрич под ясным небом. Свет разлит от края до края, и мир раскрашен во все оттенки белого и голубого. Передо мною - Черная Гора в своей драгоценной короне из белого серебра. Еще полтора, может быть, два часа - и я буду там.
________________
Черногора коварна. Она не понимает шуток и не прощает легкомыслия. А иногда она пакостит просто так - чтобы не терять квалификацию. Ударит порывом ветра в спину. Бросит под ноги охотничий капкан, невесть как оказавшийся на торной тропе. Постелет гулкий лед там, где дОлжно быть только снегу и камню… и заботливо припорошит, чтоб не заметили загодя.
С трудом поднимаюсь на колени - глаза залиты кровью. Хорошо же я приложился! Загребаю ладонями снег - нужно хоть немного умыться. Снег тает на лице, но тут же начинает снова подмерзать. До Слона добираюсь почти на ощупь. Делаю один-два кадра - ну не зря же карабкался, как ненормальный - и заползаю внутрь обсерватории. Отлежаться.
… Нет, это не дешевые понты и не желание что-то себе доказать. Это не мизантропия и не бегство от мира. Это не акт суицида. Это - огромная, необъяснимая потребность увидеть то, что любишь, только своими глазами. В тишине одиночества. Именно за этим ходят в сольные походы, рискуя никогда из них не вернуться, зарабатывая репутацию безумцев… и отчаянно тоскуя, когда вокруг палатки воцаряется ночь.
Ночью в горах страшно. Сплошная чернота, продырявленная холодными бесполезными звездами. Лежишь на островке тепла, завернутый в свой синтетический кокон, а под тобой - сотни метров древнего камня. И ты - букашка на плечах этих гор, надоедливая дерзкая мошка, которую в любую минуту могут стряхнуть в пропасть. Ты разжигаешь маленький огонек - он дарит тебе иллюзию безопасности и миску теплой еды. Ты стараешься не засыпать, но всё равно засыпаешь, измученный тяжелым дневным переходом. Если тебе повезет, ты окунешься в благодатный, теплый сон без сновидений, и проснешься утром от холода, чтобы сделать кофе. А если не повезет - к тебе явятся все твои страхи, один за другим.
________________
…Болел разбитый лоб. Щеки горели - всё-таки зря я умывался снегом: похоже, заработал небольшое обморожение. Я открыл глаза и поискал в кармане сигареты. Курить в палатке не стал - плотно запаковался в куртку и выбрался наружу. С вечера комнатушку, где я обосновался на ночлег, изрядно занесло снегом. Кривой обломок перекрытия, который мне нравилось считать крышей, не справился с возложенной на него миссией. Притопывая и подпрыгивая, я прикурил и попробовал насладиться вожделенной дозой никотина. Но что-то мешало. Звук, назойливый и неприятный, как зубная боль… Жалобный вой ветра среди заброшенных камней. Потом этот вой словно расслоился на два голоса… на три… на целый хор. Волки!
Я нервно рассмеялся. Откуда взяться волкам на вершине Черной Горы, где отродясь не было ни леса, ни добычи?
Они явились раньше, чем затих мой смех - темные тени в конце заснеженного коридора. Я отчетливо видел тощие собачьи силуэты, а воспаленное воображение дорисовывало рядом с ними очертания высокого человека в окровавленной темной одежде… в рясе? На горле человека ужасная рваная рана пульсировала выбросами крови. Поп Иван - а кем ещё могло быть это существо? - открыл рот. Хохот сотряс стены обсерватории. Выронив сигарету, я отступил к внешней стене комнатушки. Жалкие обрывки здравого смысла шептали мне что-то про окно - ухватиться. Попробовать выбраться наружу из этой западни. Бежать! Но заледеневшие, влажные от пота руки не слушались меня. Я, кажется, мог только стоять и смотреть на них, смотреть молча и ждать смерти.
Тени подступили ближе, ветер завыл громче. Поп бросился вперёд, и в прыжке его руки стали черными лапами зверя. На земляной заснеженный пол в нескольких метрах от меня приземлился чудовищный лохматый волк.
И только тогда моё оцепенение прошло и я, в кровь обдирая ладони, рванулся через окно - на волю.
…Морозный воздух обжигает мои легкие. Шаг, другой, ещё, и ещё один… Они бегут за мной, бесшумные и стремительные, и пар клубится возле их ощеренных морд. Не могу больше! Снег царапает мне лицо, набивается в рот и в ноздри - и через мгновение не остается ни сил, ни мыслей, ни страха, ни меня.
________________
Вершина горы укрыта файным теплым коцом* - с полуночи до рассвета снежило. На снегу ни пятнышка. Но невидимые следы зовут меня - не ошибешься. Я чувствую жар, как будто иду по цепочке тусклых рыжих углей. Шаг, другой, ещё, и ещё один… Онде, под белым сугробом - черная голова, застывшие плечи... Кровищи-то сколько! Ну-тко, давай, хлопче, подхвачу…идем, идем…
…Пахнет мокрой шерстью и сухой травой. Я впитываю запахи и тепло. Лежу с закрытыми глазами, и мне всё равно - где я. В груди угнездилась тошнотная слабость, и ещё - смутное ощущение какой-то непоправимой неправильности. Что-то испортилось - то ли во мне, то ли в окружающем мире.
- Ты пей давай, хлопче, тебе много пить надо! - знакомый голос. Чувствую горячий край металлической кружки у своего рта. Слышу, как постукивают по нему зубы - меня, оказывается, трясет.
От резкого, неприятного духа кружится голова, и я вяло отталкиваю кружку.
- Что это?
- Что-что! - усмехается Богданыч. - Волчья ягода. Пей, говорю.
Сил для сопротивления у меня нет, и я покорно глотаю горький отвар.
Как жарко! Сквозь меня проносится огненная волна, раны на теле вспыхивают мучительной болью - но в то же время я ощущаю, как оживают нервы, мышцы, как разливается по жилам обновленная кровь - и моя новообретенная, ещё неназванная неправильность поднимается на все четыре лапы и радостно скалит белую пасть.
Изумленный, я открываю глаза. Богданыч ласково глядит на меня, поскребывая кудлатую голову.
- Не так уж оно и плохо, сынку. Я так думаю, пообвыкнешься, тебе и понравится, - он привычно стряхивает со штанины налипшую сивую шерсть и, поморщившись, доверительно добавляет. - Вот только линька весенняя, знаешь, мне уже до печенок обрыдла…
Файный хлопец этот Серый, файный. С него будет толк. Я ведь сразу заметил - глаза у него хорошие. Наши. Волчьи глаза…
___________________
* - Белый Слон - руины старой польской обсерватории на вершине Черной Горы. Обсерватория названа так, потому что зимой, полностью покрытая снегом и льдом, напоминает очертаниями огромного белого зверя.
* - «Слава Ису!» - искаженное «Слава Иисусу Христу» - традиционная форма приветствия в карпатских селах.
* файный - хороший (от нем. Fein)
* лях - поляк.
* волох - румын.
* Чорная Гора и Поп Иван - разные названия одной и той же вершины на Черногорском хребте Украинских Карпат.
* онде - вот, вон.
* Вуйко - представитель потусторонних сил в Карпатах, чаще всего является в облике медведя. Может поднять бурю, если люди слишком дерзко ведут себя в горах.
* не бешкетуй - не шали, не хулигань.
* колыба на полонине - временное деревянное жилье, которое пастухи строят на высокогорных пастбищах.
* Сарака - бедолага.
* Вершина в Карпатах, неподалеку от Попа Ивана.
* коц - одеяло из овечьей шерсти.
Но есть названия по-настоящему сказочные - такие, что даже сладко губам. Озеро Синевир… это как лежать на берегу, глазами в небо, и видеть сны, прозрачные, как хрусталь. Гора Зелемин - травяная, вся в лугах, и кучерявая от черничных кустов… А есть вершины с именами звучными и странными, словно это - древние волшебники, превратившиеся в горы: Бребенескул, Бальзатул, Менчул…
Такие ленивые мысли, неспешная беседа с самим собой, развлекали меня, пока я шел от Черемоша вдоль речки Дземброни. Путь мой лежал к Черной горе, к Белому Слону*, и это был мой первый зимний соляк - до сих пор на одиночные походы я решался только летом. Впрочем, и этот поход формально зимним не был: на календаре значилось 18 марта. В городе хлюпала серая слякоть, и летели во все стороны брызги из-под колес… а здесь, на Черногорском хребте, ещё лежал снег - нетронутый, белый, толстый. Правильный, в общем, снег.
Рюкзак ощутимо давил мне на плечи, лицо уже пощипывало от ветра, но топалось пока легко и с удовольствием. По обе стороны дороги появились, словно из ниоткуда, первые хаты села Дземброня, привязанные к небу лохматыми нитками печных дымов. Я остановился покурить на заброшенной автобусной остановке, потом отхлебнул чаю из термоса и закусил это всё горстью изюма. Что ж, если так пойдёт и дальше, я выйду к Белому Слону часов через пять-шесть. У меня останется время, чтобы поснимать его со всех сторон и ещё засветло подумать о ночлеге. Только бы на вершине обошлось без сюрпризов!
… Крайняя хата, добротная, но мрачная, сложенная из темного дерева, торчала на отшибе. Двор был обнесен традиционной в этих краях алюминиевой сеткой. Я заметил, что снег у сарая весь истоптан и покрыт бурыми пятнами - похоже, что хозяева, презрев Великий пост, недавно разделывали там свинью или ещё какую-нибудь животину.
Сам же хозяин сейчас стоял у ворот - коренастый, кудлатый, одетый в ватные штаны и лыжную куртку невразумительного бордового цвета. Весь его наряд был равномерно облеплен сивой собачьей шерстью, словно дядька сутки напролет спал со своим Шариком, Бобиком, Сирком… или как они тут называют своих домашних любимцев?..
- Слава Ису!* - буркнул он, дружелюбно осклабившись.
- Слава навеки! - и я приостановился.
… А файный* хлопец, файный! Тонкий, что твоя веревка, но, видать, крепкий. Лицо-то не наше - не пойми, не то лях*, не то волох*, и волосы черные, как загривок у черта. А вот глаза - глаза хорошие, живые. Как два уголька в печи.
- Звать-то тебя как, путник?
- Сергей.
- Файно, файно! Серый, значит… А я - Богданыч.
Я тихонько фыркнул.
- А что, на Чорной Горе много снега сейчас, хозяин?
- А ты, значит, решил на Попа Йвана* влезть? - Богданыч усмехнулся. - Поп-то он, знаешь, не под каждого прогнется. Хватало храбрецов. Онде*, этой зимой троих сожрал и не поперхнулся. Двоих спасатели ваши нашли, а третий так и пропал - может, Вуйко* его прибрал, а? А снега, сынку, много. Слон по колено в снегу стоит.
- Спасибо, дядьку.
- Да что мне твое спасибо! Ты мне смотри, в горах не бешкетуй*. Мне о прошлом годе ваши, пришлые, колыбу на верхней полонине* сожгли. Хорошая была колыба, еще дед мой ставил! - Богданыч огорченно сплюнул себе под ноги.
- Будьте спокойны, дядьку, - пробормотал я, чувствуя себя виноватым за всех тех «пришлых», представителем которых я был в глазах Богданыча. - Всего доброго!
Я уже повернулся, чтобы идти дальше, но меня остановил хриплый шепот:
- А ветер-то нынче северный будет. Не боишься?
Я медленно оглянулся:
- А чего мне бояться? Снега?
Богданыч рассмеялся.
- Ладно. Иди уж, иди, сарака*.
… Понемногу поднимаюсь. Снега по колено, местами выше. К счастью, тропинку, протоптанную в нем, недавно кто-то обновил. Поднимаюсь, потею, как мышь в западне, останавливаюсь передохнуть, смотрю в сторону Черной Горы… Вершины не видно, она укутана плотными темными тучами. А над Смотричем*, через который мне придётся пройти, вздымается мутная пелена, словно гора машет крыльями, но не может взлететь. А, чего уж теперь - всё равно пойду. Погода здесь меняется по сто раз на дню. Может быть, мне повезет. Понемногу поднимаюсь…
И мне, разумеется, везет. Оставляя в стороне Ушастый Камень, выбираюсь на Смотрич под ясным небом. Свет разлит от края до края, и мир раскрашен во все оттенки белого и голубого. Передо мною - Черная Гора в своей драгоценной короне из белого серебра. Еще полтора, может быть, два часа - и я буду там.
________________
Черногора коварна. Она не понимает шуток и не прощает легкомыслия. А иногда она пакостит просто так - чтобы не терять квалификацию. Ударит порывом ветра в спину. Бросит под ноги охотничий капкан, невесть как оказавшийся на торной тропе. Постелет гулкий лед там, где дОлжно быть только снегу и камню… и заботливо припорошит, чтоб не заметили загодя.
С трудом поднимаюсь на колени - глаза залиты кровью. Хорошо же я приложился! Загребаю ладонями снег - нужно хоть немного умыться. Снег тает на лице, но тут же начинает снова подмерзать. До Слона добираюсь почти на ощупь. Делаю один-два кадра - ну не зря же карабкался, как ненормальный - и заползаю внутрь обсерватории. Отлежаться.
… Нет, это не дешевые понты и не желание что-то себе доказать. Это не мизантропия и не бегство от мира. Это не акт суицида. Это - огромная, необъяснимая потребность увидеть то, что любишь, только своими глазами. В тишине одиночества. Именно за этим ходят в сольные походы, рискуя никогда из них не вернуться, зарабатывая репутацию безумцев… и отчаянно тоскуя, когда вокруг палатки воцаряется ночь.
Ночью в горах страшно. Сплошная чернота, продырявленная холодными бесполезными звездами. Лежишь на островке тепла, завернутый в свой синтетический кокон, а под тобой - сотни метров древнего камня. И ты - букашка на плечах этих гор, надоедливая дерзкая мошка, которую в любую минуту могут стряхнуть в пропасть. Ты разжигаешь маленький огонек - он дарит тебе иллюзию безопасности и миску теплой еды. Ты стараешься не засыпать, но всё равно засыпаешь, измученный тяжелым дневным переходом. Если тебе повезет, ты окунешься в благодатный, теплый сон без сновидений, и проснешься утром от холода, чтобы сделать кофе. А если не повезет - к тебе явятся все твои страхи, один за другим.
________________
…Болел разбитый лоб. Щеки горели - всё-таки зря я умывался снегом: похоже, заработал небольшое обморожение. Я открыл глаза и поискал в кармане сигареты. Курить в палатке не стал - плотно запаковался в куртку и выбрался наружу. С вечера комнатушку, где я обосновался на ночлег, изрядно занесло снегом. Кривой обломок перекрытия, который мне нравилось считать крышей, не справился с возложенной на него миссией. Притопывая и подпрыгивая, я прикурил и попробовал насладиться вожделенной дозой никотина. Но что-то мешало. Звук, назойливый и неприятный, как зубная боль… Жалобный вой ветра среди заброшенных камней. Потом этот вой словно расслоился на два голоса… на три… на целый хор. Волки!
Я нервно рассмеялся. Откуда взяться волкам на вершине Черной Горы, где отродясь не было ни леса, ни добычи?
Они явились раньше, чем затих мой смех - темные тени в конце заснеженного коридора. Я отчетливо видел тощие собачьи силуэты, а воспаленное воображение дорисовывало рядом с ними очертания высокого человека в окровавленной темной одежде… в рясе? На горле человека ужасная рваная рана пульсировала выбросами крови. Поп Иван - а кем ещё могло быть это существо? - открыл рот. Хохот сотряс стены обсерватории. Выронив сигарету, я отступил к внешней стене комнатушки. Жалкие обрывки здравого смысла шептали мне что-то про окно - ухватиться. Попробовать выбраться наружу из этой западни. Бежать! Но заледеневшие, влажные от пота руки не слушались меня. Я, кажется, мог только стоять и смотреть на них, смотреть молча и ждать смерти.
Тени подступили ближе, ветер завыл громче. Поп бросился вперёд, и в прыжке его руки стали черными лапами зверя. На земляной заснеженный пол в нескольких метрах от меня приземлился чудовищный лохматый волк.
И только тогда моё оцепенение прошло и я, в кровь обдирая ладони, рванулся через окно - на волю.
…Морозный воздух обжигает мои легкие. Шаг, другой, ещё, и ещё один… Они бегут за мной, бесшумные и стремительные, и пар клубится возле их ощеренных морд. Не могу больше! Снег царапает мне лицо, набивается в рот и в ноздри - и через мгновение не остается ни сил, ни мыслей, ни страха, ни меня.
________________
Вершина горы укрыта файным теплым коцом* - с полуночи до рассвета снежило. На снегу ни пятнышка. Но невидимые следы зовут меня - не ошибешься. Я чувствую жар, как будто иду по цепочке тусклых рыжих углей. Шаг, другой, ещё, и ещё один… Онде, под белым сугробом - черная голова, застывшие плечи... Кровищи-то сколько! Ну-тко, давай, хлопче, подхвачу…идем, идем…
…Пахнет мокрой шерстью и сухой травой. Я впитываю запахи и тепло. Лежу с закрытыми глазами, и мне всё равно - где я. В груди угнездилась тошнотная слабость, и ещё - смутное ощущение какой-то непоправимой неправильности. Что-то испортилось - то ли во мне, то ли в окружающем мире.
- Ты пей давай, хлопче, тебе много пить надо! - знакомый голос. Чувствую горячий край металлической кружки у своего рта. Слышу, как постукивают по нему зубы - меня, оказывается, трясет.
От резкого, неприятного духа кружится голова, и я вяло отталкиваю кружку.
- Что это?
- Что-что! - усмехается Богданыч. - Волчья ягода. Пей, говорю.
Сил для сопротивления у меня нет, и я покорно глотаю горький отвар.
Как жарко! Сквозь меня проносится огненная волна, раны на теле вспыхивают мучительной болью - но в то же время я ощущаю, как оживают нервы, мышцы, как разливается по жилам обновленная кровь - и моя новообретенная, ещё неназванная неправильность поднимается на все четыре лапы и радостно скалит белую пасть.
Изумленный, я открываю глаза. Богданыч ласково глядит на меня, поскребывая кудлатую голову.
- Не так уж оно и плохо, сынку. Я так думаю, пообвыкнешься, тебе и понравится, - он привычно стряхивает со штанины налипшую сивую шерсть и, поморщившись, доверительно добавляет. - Вот только линька весенняя, знаешь, мне уже до печенок обрыдла…
Файный хлопец этот Серый, файный. С него будет толк. Я ведь сразу заметил - глаза у него хорошие. Наши. Волчьи глаза…
___________________
* - Белый Слон - руины старой польской обсерватории на вершине Черной Горы. Обсерватория названа так, потому что зимой, полностью покрытая снегом и льдом, напоминает очертаниями огромного белого зверя.
* - «Слава Ису!» - искаженное «Слава Иисусу Христу» - традиционная форма приветствия в карпатских селах.
* файный - хороший (от нем. Fein)
* лях - поляк.
* волох - румын.
* Чорная Гора и Поп Иван - разные названия одной и той же вершины на Черногорском хребте Украинских Карпат.
* онде - вот, вон.
* Вуйко - представитель потусторонних сил в Карпатах, чаще всего является в облике медведя. Может поднять бурю, если люди слишком дерзко ведут себя в горах.
* не бешкетуй - не шали, не хулигань.
* колыба на полонине - временное деревянное жилье, которое пастухи строят на высокогорных пастбищах.
* Сарака - бедолага.
* Вершина в Карпатах, неподалеку от Попа Ивана.
* коц - одеяло из овечьей шерсти.