Собачье скерццо
Они мне все так и заявили: ты с ума сошла. К кому угодно, только не к нему. С него ж проку никакого - у него и для себя еды нет, не то что тебе. И потом, большие его терпеть не могут - ты же видела! Рыжий со мной неделю не здоровался, а потом специально за ним бегал и такое про него кричал - повторить стыдно. Но не тронул. Еще бы он тронул - он же себе не враг.
Только мамка ничего против не имела, наоборот. Может, из-за мамки я к нему и пристала. Если бы мы с мамкой не грызлись всю дорогу как бешеные, я бы еще трижды подумала, уходить мне или нет. А как мамка узнала, что я с ним ухожу, так добрая стала. Ещё бы, теперь все кобели ее, особенно Рыжий.
А что еды нет - так это как сказать. Когда нет, а когда очень даже есть. Только у него и еда вся дурацкая, как он сам, и прячет он ее по-дурацки. Надо в мешок, а на мешке спать, а он что не съел, на землю кладет и рядом спать заваливается. Если бы не я, у него бы с утра ни куска не оставалось, а так я ему все-таки что-то сохраняю. Мою долю, конечно, мне. Он не спорит. Он хоть и дурак, а знает, кто старший. Он только с людьми так не знает, а вообще чует. На Рыжего он и ухом не повел, а когда Рваный мимо проходил, так он Рваному поклонился. Рваный его не тронул, только потому этого дурака и не порвали. А я, может, затем с ним пошла, что он Рваного почтил, а Рваный велел его в покое оставить. Ну и мамка, конечно, заела.
Я счастливая. Еще когда мы у мамки слепые были, их всех утопили, а меня в тряпках не заметили. Мамка тогда выла - ужас как, потом успокоилась, ну и я у нее осталась. А им, наверное, и страшно еще не было. Потом мы с мамкой оттуда ушли. То есть мамка ушла, а я с ней увязалась.
Это точно, что его большие не любят. Большие почти все дураки, они Рыжего боятся больше, чем Рваного. А этот сразу вся понял и Рваного почтил. А еще от него пахнет зайцем. Не таким, теплым, а вот как заяц пахнет, когда понял, что не он бежит, а его гонят и сейчас гнать перестанут. Ну то есть он как все пахнет - кислым от ног, табаком, иногда кобелем пахнет, а еще чуть-чуть, но постоянно, зайцем. Его ни с кем не спутаешь.
Вчера нам дали мяса. То есть дали деньги, а он говорит: смотри, мясо! Я говорю: дурак, это разве мясо? А он мне: пёска глупая! Он отдал деньги, нам дали мяса. Я ела-ела, а он сидел и курил. Я ему говорю: ты ешь давай, хватит дымом вонять, - а он: пёска жадная. Дурак, будто я его мясо хочу! Я если б хотела, он бы и не заметил, как без ничего бы остался.
Мы оттуда ушли, потому что его побили. Мне тогда мои говорили: ты с ним зря сцепилась, его большие кормят, но бьют. И тебя бить станут. Я отбрехалась, что у него палка, такого не вдруг отлупишь, но сама-то знаю: ему что палка, что травиночка - разницы нет. Ну и его отлупили, конечно. Я рычала, кусалась, да все без толка. Он как плакать перестал, мешок поднял и говорит: пёска, они дураки все, уйду я! Я ему говорю: ты сам больно умный, палка же была, чегог ж ты их палкой не огрел, они ж сопляки! А он: пёска рычит, злая. А даром что сопляки совсем, зато их семеро. И у самих тоже палки.
Ну мы и ушли. И я неделю только мышей и жрала. Он себе грибы варил, я ему мышь хотела дать, но он отказалася. Дурак, сварил бы хоть со своими грибами. Ночью я к нему спать приходила - от него тепло. Только однажды спросонья чуть не цапнула - так от него зайцем пахло. Я говорила уже. Он вскочил, я думала, убьет. А он: ох, это ты! А я уж думал, солдаты.
А однажды мы идем, он говорит: я, песка, не простой человек, а волшебный! Меня королевна ждет. Ага, королевна. Весь драный, грязный, от грибов у него понос, только королевны ему не хватает. Это как, скажем, я бы стала к Рваному клеиться, смех один. Но я ему ничего не сказала. Мое какое дело, может, и ждет его кто-нибудь. Мое дело - вон мышка шмыгнула, а мне жрать охота.
Он говорит:вот придем мы к ней, тебе мяса дадим и цепь золотую. Тебя будут дамы чесать алмазным гребнем. И пить-есть ты, пёска, будешь с золотой миски. Чесать... А, вот еще: к нему блохи не липли. Мы же с ним вместе спали, а у него блох не было. Я однажды специально смотрела: одна зараза на него с меня соскочила, поёрзала - прыг! - и назад. Невкусно им, что ли?
Я кричала ему: стой, дурак, куда полез! Там же обрыв, костей не соберешь! А он как совсем без мозгов стал, улыбается, руки тянет и говорит: милая, иду, иду! Я ему в ноги кидалась, чтоб он опомнился, за штаны его хватала, только у него разве одежка - так, рвань одна. За нее не удержишь. Пёска, говорит, не мешай, глупая, иди со мной, там, говорит, королевна!
Королевна там. Как же!
Только мамка ничего против не имела, наоборот. Может, из-за мамки я к нему и пристала. Если бы мы с мамкой не грызлись всю дорогу как бешеные, я бы еще трижды подумала, уходить мне или нет. А как мамка узнала, что я с ним ухожу, так добрая стала. Ещё бы, теперь все кобели ее, особенно Рыжий.
А что еды нет - так это как сказать. Когда нет, а когда очень даже есть. Только у него и еда вся дурацкая, как он сам, и прячет он ее по-дурацки. Надо в мешок, а на мешке спать, а он что не съел, на землю кладет и рядом спать заваливается. Если бы не я, у него бы с утра ни куска не оставалось, а так я ему все-таки что-то сохраняю. Мою долю, конечно, мне. Он не спорит. Он хоть и дурак, а знает, кто старший. Он только с людьми так не знает, а вообще чует. На Рыжего он и ухом не повел, а когда Рваный мимо проходил, так он Рваному поклонился. Рваный его не тронул, только потому этого дурака и не порвали. А я, может, затем с ним пошла, что он Рваного почтил, а Рваный велел его в покое оставить. Ну и мамка, конечно, заела.
Я счастливая. Еще когда мы у мамки слепые были, их всех утопили, а меня в тряпках не заметили. Мамка тогда выла - ужас как, потом успокоилась, ну и я у нее осталась. А им, наверное, и страшно еще не было. Потом мы с мамкой оттуда ушли. То есть мамка ушла, а я с ней увязалась.
Это точно, что его большие не любят. Большие почти все дураки, они Рыжего боятся больше, чем Рваного. А этот сразу вся понял и Рваного почтил. А еще от него пахнет зайцем. Не таким, теплым, а вот как заяц пахнет, когда понял, что не он бежит, а его гонят и сейчас гнать перестанут. Ну то есть он как все пахнет - кислым от ног, табаком, иногда кобелем пахнет, а еще чуть-чуть, но постоянно, зайцем. Его ни с кем не спутаешь.
Вчера нам дали мяса. То есть дали деньги, а он говорит: смотри, мясо! Я говорю: дурак, это разве мясо? А он мне: пёска глупая! Он отдал деньги, нам дали мяса. Я ела-ела, а он сидел и курил. Я ему говорю: ты ешь давай, хватит дымом вонять, - а он: пёска жадная. Дурак, будто я его мясо хочу! Я если б хотела, он бы и не заметил, как без ничего бы остался.
Мы оттуда ушли, потому что его побили. Мне тогда мои говорили: ты с ним зря сцепилась, его большие кормят, но бьют. И тебя бить станут. Я отбрехалась, что у него палка, такого не вдруг отлупишь, но сама-то знаю: ему что палка, что травиночка - разницы нет. Ну и его отлупили, конечно. Я рычала, кусалась, да все без толка. Он как плакать перестал, мешок поднял и говорит: пёска, они дураки все, уйду я! Я ему говорю: ты сам больно умный, палка же была, чегог ж ты их палкой не огрел, они ж сопляки! А он: пёска рычит, злая. А даром что сопляки совсем, зато их семеро. И у самих тоже палки.
Ну мы и ушли. И я неделю только мышей и жрала. Он себе грибы варил, я ему мышь хотела дать, но он отказалася. Дурак, сварил бы хоть со своими грибами. Ночью я к нему спать приходила - от него тепло. Только однажды спросонья чуть не цапнула - так от него зайцем пахло. Я говорила уже. Он вскочил, я думала, убьет. А он: ох, это ты! А я уж думал, солдаты.
А однажды мы идем, он говорит: я, песка, не простой человек, а волшебный! Меня королевна ждет. Ага, королевна. Весь драный, грязный, от грибов у него понос, только королевны ему не хватает. Это как, скажем, я бы стала к Рваному клеиться, смех один. Но я ему ничего не сказала. Мое какое дело, может, и ждет его кто-нибудь. Мое дело - вон мышка шмыгнула, а мне жрать охота.
Он говорит:вот придем мы к ней, тебе мяса дадим и цепь золотую. Тебя будут дамы чесать алмазным гребнем. И пить-есть ты, пёска, будешь с золотой миски. Чесать... А, вот еще: к нему блохи не липли. Мы же с ним вместе спали, а у него блох не было. Я однажды специально смотрела: одна зараза на него с меня соскочила, поёрзала - прыг! - и назад. Невкусно им, что ли?
Я кричала ему: стой, дурак, куда полез! Там же обрыв, костей не соберешь! А он как совсем без мозгов стал, улыбается, руки тянет и говорит: милая, иду, иду! Я ему в ноги кидалась, чтоб он опомнился, за штаны его хватала, только у него разве одежка - так, рвань одна. За нее не удержишь. Пёска, говорит, не мешай, глупая, иди со мной, там, говорит, королевна!
Королевна там. Как же!