Mar 02, 2008 15:36
Вот просто так кутаюсь - потому, что, несмотря на первые дни весны в Централ-парке еще прохладно, и ветер с Гудзона прошивает насквозь канадскую фланелевую рубашку, а вот старенькие ковбойские сапоги с полуоторванным каблуком (на правом) еще держатся, не нахлебались еще водицы своей совершенно неправильной улыбкой - неправильной, потому что сзади. Впрочем, думаю, скоро сапог обзаведется и второй улыбкой, правильной - спереди, то есть. Заплатит за нее бетонным мостовым Нью-Йорка фальшивым мексиканским серебром с окованных подошв.
А мне придет время обзаводиться новыми сапогами.
В Централ-парке - сыпь. Точнее, сыпь - совсем не в Централ-парке - а где-нибудь в очень похожем месте, отличном лишь расположением относительно бессмысленной картографической секущей, делящей Шарик на полушария. В Централ-парке - fall. Именно на острой грани этого самого фола и установил безвестный чернокожий разнорабочий скамейку - шесток для сверчка в клетчатом пьер-ришаровском пальтеце, коим волею случая оказался я.
Кстати, fall - это все-таки сыпь - парк сыплет, на гравий дорожек, на потертые скамеечные рейки, на тулью техасской шляпы… Осенью - сыплет лилипутскими веерочками гинкговых листьев, зимой - серватыми снежинками, весной - дождем. Сыплет ли он чем-нибудь летом - я не знаю. Летом меня не встретить на острове Манхэттен. Тогда я сам буду сыпать - на тармак автострад «Интерстейт», сыпать свеженьким пеплом горьковатых сигарет.
Кажется, сапоги и правда скоро развалятся. Да и джинсы стоит заменить - в силу явления дыр. А пальтецо - держится, желтоватое. Полы лохматит - но держится. И не зря - шил его мой хороший друг, портной с 5й авеню. От души шил.
Кстати, именно про него я и хотел рассказать - а то про себя всё. Не та уже память, не та…
Портной был самым настоящим портным. А еще - не совсем настоящим немцем. То есть, настоящим - но только до 1934 года. Потом выяснилось, что у настоящего немца совершенно другой цвет волос, иные мочки ушей и носовые хрящики. Более того, стало известно, что у настоящих немцев другие имена и фамилии. Так портной стал просто человеком - иными словами, почти никем.
Жизнь, однако, брала свое - и быть в ней никем становилось все более опасно. Люди стремительно переставали быть «просто» - и становились немцами и англичанами, арийцами и азиатами, солдатами и офицерами, а те, кто оставались просто людьми, начинали куда-то исчезать. Исчезать портному не хотелось - и он стремительно стал. Сначала - пассажиром сухогруза «Трансатлантик», потом - иммигрантом, и, наконец - американцем. Эти новости казались радостными - но он все становился и становился - и заодно стал сиротой, человеком без корней и бедняком.
Сирота и бедняк слонялся из конца в конец Манхэттен-айленда, с трудом удерживая подмышкой швейную машинку «Зингер» - единственный свой багажик. Именно она напоминала ему о том, что он не только СТАЛ - но еще и остается - остается портным, хотя и без пальто - наряду с толпами таких же болтающихся без дела по Большому Нью-Йорку сапожников без сапог, маклеров без контор и королей без королевств.
Время шло - сапожникам хотелось носить сапоги, рабочим - работать, а фермерам фермерствовать - и всем им хотелось ходить осенью в теплых долгополых пальто. Портной день-деньской шил и кроил, снимал мерки и приталивал смётанный крой по фигуре. Клиенты были довольны - их становилось все больше, а цены на работу росли ровно чуть-чуть быстрее, чем падал курс доллара. Так портной постепенно начал обзаводиться. Он обзавелся лучшими иголками из крупповской стали переплавленного «Тирпитца», собственной мастерской, комнатой - а потом и квартиркой на границе Чайна-тауна и Маленькой Италии. Обзавелся любимой женой и прекрасными детишками - а со временем старой каргой-супруженницей и неблагодарными великовозрастными отпрысками. Также портной приобрел ревматизм, артирит и право на пожизненную скидку в магазине ковровых дорожек «Shalom Brothers». Впрочем, все это его не слишком волновало…
Потому что, еще задолго до этого, где-то между любимой женушкой и старой каргой портного захватило желание - одно, но очень сильное, так что даже если бы ему и хотелось - портной вряд ли смог бы таковому противостоять. Ему внезапно захотелось снова кем-нибудь стать.
По вечерам, перед тем как потушить свет в мастерской, портной гладил усталой рукою станину швейной машинки, и мечтал - о том как он станет кем-то. Машинка понимала его - и мечтала с ним в унисон. Так они оба и не заметили, как СТАЛИ - стали Мечтателями.
Портной мечтал о том, как станет Завсегдатаем забегаловки - будет сидеть в баре, утвержденном на пляжном песочке Варадеро - почему-то непременно Варадеро, опираясь на спинку высокого барного стульчика с мягким сиденьем, потягивать крепкий ром, смешанный с контрабандной «Кока-Колой», а рядом устроится молодая красавица-мулатка - и ее можно будет в любой момент обнять, причем без риска заработать пощечину. Будущий Завсегдатай был уверен, что не станет обнимать мулатку - давно прошли те времена, когда ему нравились пятнадцатилетние девушки, но сама возможность приятно согревала - а может, согревал и выпитый ром.
Мечты швейной машинки были проще - ей очень хотелось шить крылья - для ангелов, фей, или даже для мышей, которым вдруг захочется сделаться летучими - все равно. Она давно придумала множество фасонов, навострила самые тонкие иголки - и не хватало только рук, чтобы вложить в нее не толстый драповый крой, а какую-нибудь подходящую легкую ткань.
Быть настоящим Мечтателем - работа не из легких, по себе знаю. Время шло - но мечты никуда не приводили - Куба становилась все дальше, не меняя своего географического положения, в моду входили окладистые бороды и многозарядные винтовки, а Карибское море сошло с ума - решило, что оно на Луне, и самоназвалось морем Кризисов. Все эти события не затрагивали Мечтателей напрямик - но у них и так хватало забот - супруга поговаривала о расширении бизнеса и вхождении в слои общества, дети обзаводились собственными семьями, а кто-то из них вообще канул в водовороте Лета Любви - чтобы быть вытащенным оттуда за непомерно длинные патлы сотрудником военного ведомства, попрощаться с модной прической и снова кануть - в одном из болот неподалеку от Сайгона, и уже насовсем. И тут настала весна.
Собственно, она наставала далеко не в первый раз - но Мечтатели заметили ее как будто впервые. Именно тогда мы и встретились здесь, в Централ-парке, на этой самой скамье. Портной смалил вонючую кубинскую сигару, а я - просто радовался солнцу, проглядывающему сквозь уродливые скелеты древесных ветвей. Тогда-то я и заказал это самое пальто - по дешевке, потому что ткань такой расцветки не могла прийтись по вкусу респектабельным клиентам. И в ту же весну, забирая готовую вещь в мастерской на 5й авеню, я услышал от Мечтателя его «Goodbye! I’m leaving tomorrow!» - и чему-то ужасно обрадовался.
Что ж, Мечтатель действительно отбыл - по крайней мере, его больше не видели в мастерской - но слышали о нем много. От мексиканцев, переправляющих эмигрантов с Кубы на надувных плотиках, и немногих сумасшедших - обратно. От дотошных газетчиков, пытавшихся нарыть среди рулонов драпа и поцарапанных манекенов голый крысиный хвост шпионской истории. Наконец - от мечтателевой жены, которая и подарила швейную машинку мужа мне - а точнее, нашему «Переезжему детскому театру голодранцев» - костюмером которого, по секрету, я и работаю. Надеюсь, мечта старого портного сбылась.
Надеюсь - и почти уверен, ведь сбылась же мечта швейной машинки, хотя возможно и не совсем - но сбылась. Дело в том, что наш режиссер - он же драматург, он же непревзойденный исполнитель «Кушать подано!», всегда заботится о том, чтобы в каждой его пьеске-истории один из персонажей обязательно был крылат - как, говорит он, в любом городе, в любом семействе - короче говоря - как в жизни.
lev_evgenevi4,
Былицы,
ИЗБРАННОЕ