Девятая сказка
Для «Венка сказок». Сказка № 9 от magenta-13
Девятая сказка в Венок сказок, вослед венкозвеньям, что вплели достопочтенные Karwell, Dalmar, Darkmeister, Никита Харлаута и его Драконы: 1, 2 3, 4, 5, 6, 7 и 8.
Посвящается рождению блистательной Эль - той, что светлей и точнее всех пишет о главной Магии нашего Мира.
Девятая сказка
Оставалось надеяться, что чудеса, рождённые здесь, не слишком уж одичали на чужбине. Потому что Вызывание, которое начинал я сегодня, в темную тихую ночь, обещанную любопытной звезде, глядящей на прохладный пустующий пляж, было и само по себе непросто.
По ритуалу предстояло семь свечей зажечь. И у каждой положить по цветку осеннему: к первой - жаркие бархатцы, ко второй - пышные георгины, к третьей - нежные астры, к четвертой - жесткие циннии, к пятой - восковые хризантемы, к шестой - догорающие космеи, а к седьмой - шершавый бордовый "тещин язык". Соцветия лягут у основания свечей, а на небольших листьях уютно поместятся узоры из маленьких счастливых чисел, ведь маленькая радость - тоже хорошо... Именно радость надобно жертвовать Тому, кого ради возношу ночные мольбы:
Братья мои ночные, сестры заполуночные,- я зову не впервые, ставлю часы песочные. Хор ваш меня поддержит, сплетутся голоса, рассвет не забрезжит и не падет роса, пока песок бежит, пока пылают свечи,- воздух меж них дрожит, запах подобен речи:
Званый, приди! Ночь разбереди! Темною горой звезды перекрой! Тяжкие кинь ножи, тайное расскажи!
Говорят, к древним Вызывающим Он являлся нередко. Возможно, был моложе и любопытней (право же, всякой сущности есть свой срок, а ко сроку и возраст). Однако наставники говорили, что в последние пару столетий Он отзывался даже не на третий раз после двух пустых. А иногда слышал, или как будто слышал. Почти как прежде. И накрывал своим плащом по двое-трое Вызывающих. Словом, предсказать Его появление стало практически невозможно. А кинет ли он свои Четыре Клинка - темный, почти угольного оттенка широкий клинок, тяжкий, коему подвластны и стальные, и каменные доспехи; узорный, морочащей розоватой стали, способной выпить самую душу человека; синий, могущий, словно серебро, подарить последнее упокоение второживущим; и туманный, легкий и словно прозрачный - тот, с которым можно разговаривать часами,- или проявится, оглядит замершего в восторженном ужасе Вызывающего, пожмет теряющимися во тьме плечами и уйдет. Да и кинет Ножи - а поймем ли? Однако и лицезрение ножей порождало в перекрученном Явлением разуме Вызывающего полезные ответы. Тогда Вызывающий засыпал - и к утру готов был хоть что-то толковое сказать о том, ради чего Вызывал.
А вот ежели Он доставал и Пятый Нож.,- клинок, словно серое пламя и одновременно - чешуя,- из небесного металла откованный,- то непременно бросал; а коли бросал, то изъяснял обязательно. Случаи такие приходились на великие перемены, даже если зрели они столь подспудно, что и думать никто не гадал, и Вызывающие не спрашивали. Да и не всякий Вызывающий мог оборотить в слова этакую тяжесть: бывало, что и уходил разумом человек, и помещали его тогда, печального и безгласного, в уютный дом в глубине Школьного сада, а ученики по очереди ухаживали за ним,- дабы помнили о тягости слова, о том, что не каждый и не каждая непременно разродятся знанием успешно, что любой из них может занять место подле Молчащего.
Один их таких Молчащих заговорил спустя три дюжины лет. Он-то и поименовал Клинки и то, из чего они сделаны,- таких сталей и нынче не водилось, и в летописях не писано. Рассказал и то, под чем согнулся его разум: что приходит Он из иного мира. Решено было принять это как данность, и с тех пор в летописях стали отличать наш Мир и миры иные написанием заглавной и строчной букв. А сказавши, что ответы свои Он находит, беседуя с ветром, что дует меж мирами, а Ножи хранят их, словно страницы наших книг,- вздохнул тот Молчащий и умолк навсегда.
...Оттого у каждого Вызывающего свои приметы - когда, в каком настрое духа проводить ритуал. Не раз уж за мою долгую жизнь Он отозвался мне и кинул Четыре Клинка, и потому я настраиваюсь на Вызывание, когда приходит ночь и огненная красноликая луна поднимается над морем - как это было впервые. Я жду этого момента в кафе у края длинного галечного пляжа, загодя сложив в короб из тонкого дерева все необходимое: поддерживать цветы свежими - на это пока хватает остаточной силы заклятий, которым нас учили с детства. Но и по сравнению с теми временами остро и больно заметно мне, насколько ослабла магия в нашем Мире.
Я люблю писать, сидя в кафе. Здесь я чаще всего работаю над учебником, который позволяет общаться с Миром даже на тех поскребышках магических сил, коими мы все еще располагаем. Поскольку вышивание - а ритуалы есть, в сущности, вышивание по ткани Мира,- не силы требует прежде всего, а точности, тонкости... и дара, разумеется. Ну, так я и пишу для детей, одаренных именно этим, а не для будущих Навигаторов или Целителей. Хотя вот Навигаторским учебникам я втайне завидую: Навимастер, написавший наиболее свежее трикнижие, удивительно умеет простыми словами изъяснить самое сложное.
Мне это особенно важно - вокруг Вызывающих всегда было много легенд и cплетен, некоторые даже - и посейчас - считают нас нечеловеками, хотя мы всего-навсего измененные, да и то - в соответствии с природной склонностью. Емкость памяти, сумеречное зрение, точность в слове и дисциплина, дисциплина, трижды дисциплина разума и чувств. Сегодня они мне понадобятся все - умения и дисциплины. Ибо дело мое к Нему таково: попытаться понять, отчего магия выгорает, как свечной фитилек. И что станется с нашим Миром, когда догорит она: растечется восковой лужицей или будет жить как-то по-иному? И возможно ли вернуть чудеса, которые обитали в Мире, когда магия была в приливе,- или ушли они по тем дорожкам, на которых Он беседует с ветром,- да и забрели в делекие дали до скончания времен? И что станется, ежели они вернутся враз? Оттого сегодня я не писал ничего, лишь за густым, как сентябрьская ночь, кофе полистал любимую, детскую еще книгу сказок - ту самую, по которой учат читать маленьких будущих Вызывающих.
За соседним столом ворковала юная пара. И что-то в этой сценке показалось мне знакомым. Что-то подобное было уже, когда я, как положено подростку, "ломался" - не прежний уже, но еще не Вызывающий. Молодые ученики в этой стадии могут уходить в лес, в горы, в степь - к стихиям, одним словом,- а меня всегда тянуло к морю. И обычно - на этот же пляж, к темноте моря и неба над ним. В один из таких "уходов" очнулся я как-то ночью опять человеком - в смысле, словно бы без следов изменений: не вижу ни зги, чувствую, что свалился счастливо - на кучу выброшенных прибоем водорослей. Они еще не перепрели, и острый их свежий запах пробудил меня окончательно. Я перевернулся на спину, глядел в беззвездное для меня небо и слушал перешептывание волн. Волны наговаривали что-то, словно заплескивая в мою остановившуюся, ничего не воспринимающую память... Через какое-то время я поднялся и не помню как дошел до этого кафе... Никто не задал мне вопросов по поводу моего вида - юные Вызывающие по-всякому выглядят во время своих блужданий. Передо мною просто поставили чашку кофе. И такая же парочка сидела за тем же самым столиком.... а я тогда достал вот эту книжку и на свободных последних листах записал свое Вызывание. Оно ведь у каждого свое.
Мне пора. Надобно еще дойти до самого отдаленного уголка пляжа - туда, где выдающаяся гряда камней замыкает его маленькой бухтой. Установить свечи, уложить цветы, поставить на плоский камешек песочные часы - если явится Он, песчинки в них замрут и окаменеют навсегда, указав Его приход,- и повести Вызывание, присоединяя к своим силам силы всех бодрствующих в этот час сестер и братьев. Прежде Он кидал передо мною по четыре Ножа. А нынче я надеюсь увидать Пятый, Серый клинок из небесного металла. Иначе я вряд ли получу ответ на свой вопрос... если получу его вообще.
..."Братья мои ночные, сестры заполуночные..."
Опять я почти раздавлен, опять на грудь мою наваливается нестерпимая тяжесть, которой веет Его плащ. Я не понимаю - вижу ли я открытыми глазами или сквозь веки.
Вот разрубает камень рядом со мной Черный Клинок: "Магия стала не надобна - Навигаторы все реже спрашивают сердцем у моря, древние Слова превратились в слова. Целители не спрашивают у растений - берут по срокам и приметам, да и все. Вышивальщицы не обращаются к иглам своим, ткани и нити... Вот разве что Кузнецы еще держат Слово высоко, да немногие старики в других ремеслах...."
Вот Узорный пьет по капле остатки моих сил: "А на что она тебе? Станешь учить детей простым словам по милым книжкам, а Вопрошающие перестанут приставать к Нему..."
Синий отливает жестоким блеском: "Нет добра особо чудесного - не будет и худа странного. Где не дышат храмы - молчат и погосты..."
Туманный обволакивает-убаюкивает: "Уймись, не о чем тут спрашивать, незачем тужить, любой мир стареет, любая свеча выгорает, воск скатают в шарик..."
Ахнул воздух перед моим лицом,- и вот, замыкая кольцо уже брошенных Им Ножей, вибрирует Серый: "Из воска можно отлить новую свечу, да только и фитиль ей нужен новый. И сама свеча не всюду нужна в мире, где куда ярче светят лампы из земляного масла. Магия потребна там, где имея лампы - зажигают свечи. Магия течет туда, где нужна."
...Час серый, час дорассветный, когда ни тьмы, ни синевы, ни утреннего тумана, ни розоватой каймы над морем: плотная доутреня, и галька словно бы не цветная, а - серая металлическая чешуя. От песочных часов лишь подставка виднеется - словно стеклянную колбу разорвало изнутри, и песок с мелкими стеколышками разлетелся вокруг камня. Свечи догорели и сиротливыми лужицами виднеются в увядших цветах. Крепки лишь бархатцы, и первая свеча почти цела: видно, упала и потухла. Повинуясь чему-то, что уже есть во мне, но не существует в словах,- свечу и цветы укладываю в короб... и потихоньку иду к кафе, открытому с утра и до утра. Шаги почти не беспокоят плотно улежанную каменную россыпь...
Лампы на столах придают подутреннему освещенью теплый оттенок, но толку от этого мало. ...Она плачет. Она сидит за столиком одна и тихо плачет, глядя на море. Он - за столом музыкантов: в кафе больше никого, кроме меня и расколотой парочки, музыканты отыграли свое и завтракают с вином. У них - неторопливый, развесистый мужской разговор. Юноша смотрит на них, как дитя на пышное пирожное. Осторожно трогает прислоненную к скамейке гитару. Музыканты для него - боги. А подружка... о, говорят боги, у них много подружек...
Я накрываю лампу перед нею колпачком и отставляю на соседний стол. Достаю из короба свечу. Пристраиваю в пустую чашку и зажигаю. В соседнюю чашку ставлю бархатцы, плеснув воды из умывального кувшина. Девушка не смотрит на меня. Она уже не плачет, просто глядит на море. Музыкант толкает юношу в бок, говорит что-то неожиданно строго. Тот оборачивается к девушке и заливается краской. Снова трогает гитару, спрашивает что-то. Музыкант кивает. Юноша берет гитару и подсаживается к девушке. Она смотрит в море. Юноша садится ближе - и начинает петь-наборматывать ей что-то особенное, что-то звучащее только для нее, что-то неслышимое за другими столиками,- только вздохи гитары иной раз доносятся до меня. Музыкант ловит мой взгляд и подмигивает. Я киваю в ответ.
...Она вернется, как спокойный прилив на смену отливу,- и каждый раз, ненадолго по меркам миров отступая снова, она будет оставлять на берегу блуждавшие где-то чудеса,- набравшиеся нездешней мудрости и далеких сказок.
Она вернется.
Девятая сказка в Венок сказок, вослед венкозвеньям, что вплели достопочтенные Karwell, Dalmar, Darkmeister, Никита Харлаута и его Драконы: 1, 2 3, 4, 5, 6, 7 и 8.
Посвящается рождению блистательной Эль - той, что светлей и точнее всех пишет о главной Магии нашего Мира.
Девятая сказка
Оставалось надеяться, что чудеса, рождённые здесь, не слишком уж одичали на чужбине. Потому что Вызывание, которое начинал я сегодня, в темную тихую ночь, обещанную любопытной звезде, глядящей на прохладный пустующий пляж, было и само по себе непросто.
По ритуалу предстояло семь свечей зажечь. И у каждой положить по цветку осеннему: к первой - жаркие бархатцы, ко второй - пышные георгины, к третьей - нежные астры, к четвертой - жесткие циннии, к пятой - восковые хризантемы, к шестой - догорающие космеи, а к седьмой - шершавый бордовый "тещин язык". Соцветия лягут у основания свечей, а на небольших листьях уютно поместятся узоры из маленьких счастливых чисел, ведь маленькая радость - тоже хорошо... Именно радость надобно жертвовать Тому, кого ради возношу ночные мольбы:
Братья мои ночные, сестры заполуночные,- я зову не впервые, ставлю часы песочные. Хор ваш меня поддержит, сплетутся голоса, рассвет не забрезжит и не падет роса, пока песок бежит, пока пылают свечи,- воздух меж них дрожит, запах подобен речи:
Званый, приди! Ночь разбереди! Темною горой звезды перекрой! Тяжкие кинь ножи, тайное расскажи!
Говорят, к древним Вызывающим Он являлся нередко. Возможно, был моложе и любопытней (право же, всякой сущности есть свой срок, а ко сроку и возраст). Однако наставники говорили, что в последние пару столетий Он отзывался даже не на третий раз после двух пустых. А иногда слышал, или как будто слышал. Почти как прежде. И накрывал своим плащом по двое-трое Вызывающих. Словом, предсказать Его появление стало практически невозможно. А кинет ли он свои Четыре Клинка - темный, почти угольного оттенка широкий клинок, тяжкий, коему подвластны и стальные, и каменные доспехи; узорный, морочащей розоватой стали, способной выпить самую душу человека; синий, могущий, словно серебро, подарить последнее упокоение второживущим; и туманный, легкий и словно прозрачный - тот, с которым можно разговаривать часами,- или проявится, оглядит замершего в восторженном ужасе Вызывающего, пожмет теряющимися во тьме плечами и уйдет. Да и кинет Ножи - а поймем ли? Однако и лицезрение ножей порождало в перекрученном Явлением разуме Вызывающего полезные ответы. Тогда Вызывающий засыпал - и к утру готов был хоть что-то толковое сказать о том, ради чего Вызывал.
А вот ежели Он доставал и Пятый Нож.,- клинок, словно серое пламя и одновременно - чешуя,- из небесного металла откованный,- то непременно бросал; а коли бросал, то изъяснял обязательно. Случаи такие приходились на великие перемены, даже если зрели они столь подспудно, что и думать никто не гадал, и Вызывающие не спрашивали. Да и не всякий Вызывающий мог оборотить в слова этакую тяжесть: бывало, что и уходил разумом человек, и помещали его тогда, печального и безгласного, в уютный дом в глубине Школьного сада, а ученики по очереди ухаживали за ним,- дабы помнили о тягости слова, о том, что не каждый и не каждая непременно разродятся знанием успешно, что любой из них может занять место подле Молчащего.
Один их таких Молчащих заговорил спустя три дюжины лет. Он-то и поименовал Клинки и то, из чего они сделаны,- таких сталей и нынче не водилось, и в летописях не писано. Рассказал и то, под чем согнулся его разум: что приходит Он из иного мира. Решено было принять это как данность, и с тех пор в летописях стали отличать наш Мир и миры иные написанием заглавной и строчной букв. А сказавши, что ответы свои Он находит, беседуя с ветром, что дует меж мирами, а Ножи хранят их, словно страницы наших книг,- вздохнул тот Молчащий и умолк навсегда.
...Оттого у каждого Вызывающего свои приметы - когда, в каком настрое духа проводить ритуал. Не раз уж за мою долгую жизнь Он отозвался мне и кинул Четыре Клинка, и потому я настраиваюсь на Вызывание, когда приходит ночь и огненная красноликая луна поднимается над морем - как это было впервые. Я жду этого момента в кафе у края длинного галечного пляжа, загодя сложив в короб из тонкого дерева все необходимое: поддерживать цветы свежими - на это пока хватает остаточной силы заклятий, которым нас учили с детства. Но и по сравнению с теми временами остро и больно заметно мне, насколько ослабла магия в нашем Мире.
Я люблю писать, сидя в кафе. Здесь я чаще всего работаю над учебником, который позволяет общаться с Миром даже на тех поскребышках магических сил, коими мы все еще располагаем. Поскольку вышивание - а ритуалы есть, в сущности, вышивание по ткани Мира,- не силы требует прежде всего, а точности, тонкости... и дара, разумеется. Ну, так я и пишу для детей, одаренных именно этим, а не для будущих Навигаторов или Целителей. Хотя вот Навигаторским учебникам я втайне завидую: Навимастер, написавший наиболее свежее трикнижие, удивительно умеет простыми словами изъяснить самое сложное.
Мне это особенно важно - вокруг Вызывающих всегда было много легенд и cплетен, некоторые даже - и посейчас - считают нас нечеловеками, хотя мы всего-навсего измененные, да и то - в соответствии с природной склонностью. Емкость памяти, сумеречное зрение, точность в слове и дисциплина, дисциплина, трижды дисциплина разума и чувств. Сегодня они мне понадобятся все - умения и дисциплины. Ибо дело мое к Нему таково: попытаться понять, отчего магия выгорает, как свечной фитилек. И что станется с нашим Миром, когда догорит она: растечется восковой лужицей или будет жить как-то по-иному? И возможно ли вернуть чудеса, которые обитали в Мире, когда магия была в приливе,- или ушли они по тем дорожкам, на которых Он беседует с ветром,- да и забрели в делекие дали до скончания времен? И что станется, ежели они вернутся враз? Оттого сегодня я не писал ничего, лишь за густым, как сентябрьская ночь, кофе полистал любимую, детскую еще книгу сказок - ту самую, по которой учат читать маленьких будущих Вызывающих.
За соседним столом ворковала юная пара. И что-то в этой сценке показалось мне знакомым. Что-то подобное было уже, когда я, как положено подростку, "ломался" - не прежний уже, но еще не Вызывающий. Молодые ученики в этой стадии могут уходить в лес, в горы, в степь - к стихиям, одним словом,- а меня всегда тянуло к морю. И обычно - на этот же пляж, к темноте моря и неба над ним. В один из таких "уходов" очнулся я как-то ночью опять человеком - в смысле, словно бы без следов изменений: не вижу ни зги, чувствую, что свалился счастливо - на кучу выброшенных прибоем водорослей. Они еще не перепрели, и острый их свежий запах пробудил меня окончательно. Я перевернулся на спину, глядел в беззвездное для меня небо и слушал перешептывание волн. Волны наговаривали что-то, словно заплескивая в мою остановившуюся, ничего не воспринимающую память... Через какое-то время я поднялся и не помню как дошел до этого кафе... Никто не задал мне вопросов по поводу моего вида - юные Вызывающие по-всякому выглядят во время своих блужданий. Передо мною просто поставили чашку кофе. И такая же парочка сидела за тем же самым столиком.... а я тогда достал вот эту книжку и на свободных последних листах записал свое Вызывание. Оно ведь у каждого свое.
Мне пора. Надобно еще дойти до самого отдаленного уголка пляжа - туда, где выдающаяся гряда камней замыкает его маленькой бухтой. Установить свечи, уложить цветы, поставить на плоский камешек песочные часы - если явится Он, песчинки в них замрут и окаменеют навсегда, указав Его приход,- и повести Вызывание, присоединяя к своим силам силы всех бодрствующих в этот час сестер и братьев. Прежде Он кидал передо мною по четыре Ножа. А нынче я надеюсь увидать Пятый, Серый клинок из небесного металла. Иначе я вряд ли получу ответ на свой вопрос... если получу его вообще.
..."Братья мои ночные, сестры заполуночные..."
Опять я почти раздавлен, опять на грудь мою наваливается нестерпимая тяжесть, которой веет Его плащ. Я не понимаю - вижу ли я открытыми глазами или сквозь веки.
Вот разрубает камень рядом со мной Черный Клинок: "Магия стала не надобна - Навигаторы все реже спрашивают сердцем у моря, древние Слова превратились в слова. Целители не спрашивают у растений - берут по срокам и приметам, да и все. Вышивальщицы не обращаются к иглам своим, ткани и нити... Вот разве что Кузнецы еще держат Слово высоко, да немногие старики в других ремеслах...."
Вот Узорный пьет по капле остатки моих сил: "А на что она тебе? Станешь учить детей простым словам по милым книжкам, а Вопрошающие перестанут приставать к Нему..."
Синий отливает жестоким блеском: "Нет добра особо чудесного - не будет и худа странного. Где не дышат храмы - молчат и погосты..."
Туманный обволакивает-убаюкивает: "Уймись, не о чем тут спрашивать, незачем тужить, любой мир стареет, любая свеча выгорает, воск скатают в шарик..."
Ахнул воздух перед моим лицом,- и вот, замыкая кольцо уже брошенных Им Ножей, вибрирует Серый: "Из воска можно отлить новую свечу, да только и фитиль ей нужен новый. И сама свеча не всюду нужна в мире, где куда ярче светят лампы из земляного масла. Магия потребна там, где имея лампы - зажигают свечи. Магия течет туда, где нужна."
...Час серый, час дорассветный, когда ни тьмы, ни синевы, ни утреннего тумана, ни розоватой каймы над морем: плотная доутреня, и галька словно бы не цветная, а - серая металлическая чешуя. От песочных часов лишь подставка виднеется - словно стеклянную колбу разорвало изнутри, и песок с мелкими стеколышками разлетелся вокруг камня. Свечи догорели и сиротливыми лужицами виднеются в увядших цветах. Крепки лишь бархатцы, и первая свеча почти цела: видно, упала и потухла. Повинуясь чему-то, что уже есть во мне, но не существует в словах,- свечу и цветы укладываю в короб... и потихоньку иду к кафе, открытому с утра и до утра. Шаги почти не беспокоят плотно улежанную каменную россыпь...
Лампы на столах придают подутреннему освещенью теплый оттенок, но толку от этого мало. ...Она плачет. Она сидит за столиком одна и тихо плачет, глядя на море. Он - за столом музыкантов: в кафе больше никого, кроме меня и расколотой парочки, музыканты отыграли свое и завтракают с вином. У них - неторопливый, развесистый мужской разговор. Юноша смотрит на них, как дитя на пышное пирожное. Осторожно трогает прислоненную к скамейке гитару. Музыканты для него - боги. А подружка... о, говорят боги, у них много подружек...
Я накрываю лампу перед нею колпачком и отставляю на соседний стол. Достаю из короба свечу. Пристраиваю в пустую чашку и зажигаю. В соседнюю чашку ставлю бархатцы, плеснув воды из умывального кувшина. Девушка не смотрит на меня. Она уже не плачет, просто глядит на море. Музыкант толкает юношу в бок, говорит что-то неожиданно строго. Тот оборачивается к девушке и заливается краской. Снова трогает гитару, спрашивает что-то. Музыкант кивает. Юноша берет гитару и подсаживается к девушке. Она смотрит в море. Юноша садится ближе - и начинает петь-наборматывать ей что-то особенное, что-то звучащее только для нее, что-то неслышимое за другими столиками,- только вздохи гитары иной раз доносятся до меня. Музыкант ловит мой взгляд и подмигивает. Я киваю в ответ.
...Она вернется, как спокойный прилив на смену отливу,- и каждый раз, ненадолго по меркам миров отступая снова, она будет оставлять на берегу блуждавшие где-то чудеса,- набравшиеся нездешней мудрости и далеких сказок.
Она вернется.