Марла
Мысли о смерти занимали меня с детства. Мне казалось это удивительным и парадоксальным. Вот он я. Я есть. Мне пять лет. Я живу с мамой и папой в большой квартире с удобствами во дворе. Сплю на диване в самом сердце мира. Засыпаю под уютное тиканье огромного металлического будильника и мерное гудение газовой горелки в печи. Я есть. Я спать. Я слушать будильник. Я живой. А потом мертвый. И меня нет. Нет будильника, противного лампового света темным зимним утром, чада дровяной печи, ледяного деревянного пола на кухне. Нет даже будильника. Металлического. С расцарапанным боком и небольшой трещиной на стекле. Меня нет ни в своей постели, ни в зале под столом, где я изображаю танкиста. Ни во дворе, где мы с отцом пилим двуручной пилой толстые липовые бревна на удобные для колки чурбачки. Меня нет нигде. Вообще. Разве это ни странно?
С возрастом эти мысли отошли на задний план, выдавленные текущими неурядицами, задачами и радостями. Но всегда оставались где-то рядом. Маячили на границе бокового зрения, чтобы вернуться в самый неожиданный момент, застав меня в институтском коридоре с бутылкой пива в руках. Смерть принес странный гонец. Разгоряченный бегом, запыхавшийся Пыж, толстый парень с параллели, которого толком то и не знал никто. Он рассказал нам о ней. Вернее о нем. Так и сказал. Все. Чуча все. В лесу нашли. С запиской: "Я в тупике". И больше ни слова.
Надо быть честным, меня никак не задела эта новость. Удивила, но не задела. Судя по фильмам, телесериалам и прочим произведениям масс-искусства, принято эмоционально реагировать, сожалеть, взывать к небесам, восклицать. Я не могу поверить, он был такой жизнерадостный! Я же вот только вчера с ним говорил, и ничего не предвещало! Он ведь не подавал виду, может он не сам? Вот ведь он недавно тут стоял, анекдоты травил. Не может быть, мы бы почувствовали. Я никак не возьму в толк, и как бы вы почувствовали? Чем? И что бы сделали? Я тоже для порядка посожалел, но на похороны не пошел. Знаю, что с дерева его снимали пожарные. Я не видел тела, говорят, висельники весьма неприглядны.
С тех пор эта мысль непостижимым для иного здравомыслящего человека образом, оказалась, что называется next door. А попросту - по соседству. Я говорю о самоубийстве. Наверное, в этот момент я сделал для себя удивительное открытие, что понимаю самоубийц. Не одобряю. Нет. И не поощряю. Просто понимаю. Уверен, что верующие в царствие небесное просто обязаны проклясть меня, даже больше - спалить на костре ко всем чертям. Но вот ведь какая штука, Бог не управляет нами.
Да. Именно так. Он для того и дал нам свободу воли, чтобы дальше "сама-сама". Но мы, отчего то, все еще уповаем на него. Верим в провидение, в божий промысел. У нас каждый раз либо экстаз, либо пиздец. И это все - божья воля. А Творец сотворил. Все. Больше ему не интересно. Ну, разве что иногда понаблюдать, как за аквариумными рыбками. Бог явно занят чем-то иным. Переключился на сотворение новых вселенных, иных смыслов. Нафига ему возиться с двуногими безрогими? А мы не верим. Ищем его. Уповаем. Нам бы костыль в виде всепрощения. Оправдать себя. Знал бы творец, что свобода воли для нас тяжкий дар, оставил бы Адама глиняной статуэткой. Умирая, мы взываем к нему, а он лишь отмахивается, да нет у меня времени на вас. И места нет. Куда я вас буду складировать? И вот тут как нельзя кстати - та сторона. Бездна, сотворенная нами. Ждущая нас. Но не каждый может стоять на краю мира. И я не смог. Потому что не могу умереть.
Да, я не могу умереть. Я стоял у края мира. Я видел, как воды его низвергались в бездну. Я ходил босиком по льдам той стороны. Но не чувствовал холода. Мои ступни погружались в ледяную крошку, мою плоть рвали на куски ледяные иглы, но я не чувствовал боли. На той стороне нет ничего. Нет ни льда, ни холода, нет плоти, нет смерти. Та сторона - великое ничто, оживающее лишь при помощи нашей веры. Или нашей фантазии.
Бесплотное чудище, бестелесный дух, бездушная тьма, в этом ничто нет ни объема, ни плотности, ни глубины. В нем нельзя задохнуться. Его нельзя почувствовать. Оно не живо. Не осязаемо. Безвкусно. Но это ничто заглатывает тебя целиком, материализуясь вокруг силой твоей веры. Ты создаешь ее сам. И она становится реальной. Живой и всеобъемлющей. Она просачивается в тебя, чтобы протечь сквозь тебя.
Ты становишься един с ней, но не целым. Не дополненным ею. Оставляя твою оболочку невредимой, она разлагает тебя на протоны. Ты - она. И она - ты. Миллионы тебя. Каждая клетка. Каждая молекула. Каждый атом. Тебя нет. И ты есть. И нет ничего. У той стороны нет ничего для тебя. Она - пустой подвал, который ты пришел благоустроить. Кинуть пару проводов, вкрутить несколько лампочек, повесить полку, и поставить кресло посередине. Ты пришел обживаться. И она пришла в тебя. Жить. Теперь где-то меж твоих ребер стоит ее винтажное кресло, обтянутое красной кожей. Местами протертое до обивки, но еще крепкое, и такое уютное. Теперь ты ее лофт. Она стала реальной, как только ты пришел.
Для меня она даже не сгусток тьмы в пустом подвале, она просто - та сторона. Но не поэтому я не могу умереть. Да, во мне нет ни веры в пустоту, ни места для нее. Я всего лишь маленький мальчик с карманным фонариком в поисках папы, что ушел в темный лес. И там, где я осветил себе дорогу, родился свет. Не разогнал тьму, не наполнил собою пустоту, а просто осветил мне путь, не родив противоположности. Борьбы света и тьмы не случилось. Драматическое произведение вышло бесконфликтным. Да и без кризисным, если честно. А все потому, что у меня была Марла.
Есть только один вечный и великий абсолют, являющийся причиной всего на свете - секс. Только секс дает возможность появиться чему-то из, пусть и приятного, но нелепого ничто. И потому Марла - моя жизненная необходимость. Она сможет родить мне абсолют. И смысл. И вину. И ответственность. И ненависть. И станет в тягость. И погубит.
Я долгоискал свою Марлу. Мою Марлу звали Ольга. И Лера. И Стася. И Ника. И Дарья. И даже Амина, которую я звал Иди. За диктаторские замашки. Может за ней и людоедство водилось. С ее характером тихого деспота всякое было возможно. Но мыла при мне она не варила и мясом сомнительного происхождения не угощала. Если не считать склонность к кровавой тирании, она была милейшим существом, умевшим при помощи языка и анального секса быть одновременно рабыней и свирепым угнетателем. Не оттого ли эта история закончилась глупо?
Все истории с сексом заканчиваются глупо. Или плохо. Но глупость проще. Поэтому ею закончить легче. Чтобы все закончилось по-настоящему плохо, надо постараться. Потому тысячи Тайлеров так и не находят выход, оставаясь запертыми в кинопроекторской каморке, способные лишь на то, чтобы вклеить пару порно картинок в счастливо-карамельный видеоряд детской киносказки. Может, оно и к лучшему. Иначе, сколько унылых Рассказчиков перестанут рвать жилы ради навязанных им стереотипов потребления? Сколько провинциальных клуш вдруг обретут себя в саморазрушении? Тайлер должен оставаться легендой, символом, сраным Че Геваррой на майке. Тогда его можно будет продать тому же Рассказчику, лишив бунтарской привлекательности. Не потому ли пару лет назад я остро почувствовал это?
Это чувство не застало меня врасплох. Ведь я уже понимал самоубийц. Но сделать это самому было для меня абсолютно немыслимым. Я хотел случайностей, однако трусливо избегал насильственной смерти. Это должна была быть, скажем, катастрофа. Признаться, я не желал глобальных катаклизмов. Смерть в одиночестве прельщала меня больше массовой. Да и очередь к божьему престолу в таком случае не растянется недели на три. Длительное ожидание не в моей натуре.
И вот я сижу в такси и в красках представляю себе аварию, что покончит со мной. Вот перед нами выскакивает девятка, водитель которой компенсирует убожество своего автомобиля неоправданным лихачеством. Вот мой водитель выкручивает руль, уходя от столкновения. Выезжает на соседнюю полосу, по которой на огромной скорости несется большегруз. Он таранит нас в бок, мы закручиваемся, боковые стекла взрываются тысячью осколков, иссекая нам руки и лицо, наполняя нам стеклянной крошкой рты, глаза. Вот наша машина подпрыгивает. И водитель уже не пытается вырулить, а только пронзительно и протяжно визжит. Нас несколько раз подбрасывает и переворачивает, мы перелетаем через бордюр и насаживаемся на столбики ограждения. Железные прутья пробивают наши тела. Мой водитель умирает на месте. Я же еще долго цепляюсь за жизнь. Хватаю ртом воздух, пытаюсь пошевелиться, чтобы начать как-то выбираться наружу, но вскоре захлебываюсь кровью и умираю. Но умереть не могу. Та сторона, вы же помните. Абонент вне зоны действия сети.
Правда иногда мизантроп во мне побеждал, и я представлял себе катастрофу в метро. Все эти истерзанные тела, тонны покореженного железа, бетон перекрытий, паутина из вывернутой наизнанку арматуры. Я ехал, прислонившись к двери, и наблюдал. Они все погружены в себя. Каждый подключен тонким белыми проводом к модному гаджету. Они не видят того, что вижу я. Не чувствуют. Их подкорка не бунтует, интуиция молчит. Внутренний подросток не бьется в окна вагона, истошно вопя о скорой смерти. Они просто слушают музыку. Но слушая, не кивают головой в такт.
Я могу предположить, что у парочки меломанов нет чувства ритма. Один мог потянуть мышцы, и любое кивание вызывает у него нестерпимую всесокрушающую боль, заставляющую падать на колени и целовать пол вагона, в надежде хоть так отвлечь синапсы от болевого шока. Возможно, вон тот высокий дрищ в маминой кофте и вовсе несгибаем. Именно такие тощие задохлики чаще всего оказываются крепче иного супермена. Из таких раньше делали гвозди и фанатиков. Но остальные полвагона? Пенсионеров в расчет не берем, они наполняют злобой и сожалениями автобусы, им не до музыки, у них борьба.
Каждый день они бьются насмерть с желанием умереть. И это странное противоречие придает смысл их существованию. Не доживать, а проживать. Бороться, чтобы победить. Потому что в конечном итоге их жизнь приведет каждого к победе в виде смерти. А как они победят? Какими придут к финишу? В этом смысл борьбы пенсионеров со старостью. Сдаться и умереть или биться до конца и все равно умереть. Борьба и единство противоположностей. Вечный Инь и Янь в бесконечной борьбе-соитии. И потому суровые неулыбчивые пенсионеры не слушают музыку, не кивают в такт головой, не пританцовывают. Борьба занимает их существо целиком.
Умереть проще, чем кажется. Это не обстоятельства, не случайность, это решение. И тогда запросто обнаружить себя в гнилом чумном бараке или посреди вымороженной степи под трех метровым сугробом. Принятое решение не всегда толкает на быстрые способы сведения счетов с миром. Иногда ты просто лежишь в своей постели, захлебываясь ночами собственной мокротой, не в силах даже сглотнуть слюну. И мысль о той стороне кажется не такой уж дикой.
Нет ничего хуже длительного разложения. Умирать по уши в собственном дерьме - удел доживших. Скорее даже выживших. Конец известен. Но либо они, либо их мстительные родственнички намеренно оттягивают неизбежное. Не потому ли мы так любим рок-н-ролльных идолов, быстро сгоревших в атмосфере нашего обожания? Звезда - это хорошо. Звезда сегодня, звезда завтра. Светит и светит. Мало кто из них в принципе способен взорваться сверхновой, чтобы смертью затмить иные жизни. Сгори быстро. Оставь вечный яркий росчерк на небосводе нашей любви. Будь каждому из нас Марлой. Бесшабашной, всегда полной жизни, вечно молодой.
Марла. Глупая толстая Марла. Где ты сейчас? Чья горячая сперма наполняет твой рот? Роди мне моего Тайлера. Я устал от этих смыслов. Хочу другие. Марла. Подставь еще раз свой плотный зад, раздразни, прими, опустоши. Раздвинь ножки. Стройной колонной я двинусь в тебя, сметая на пути все барьеры. К черту устои! Мир устал от беззубых символов, он хочет кровавых жертв. Он верит в них так, как верили в избавление от дождя древние люди, сжигавшие девственницу на жертвенном костре. Роди мне новый смысл. Поработи меня по взаимному согласию. Что лучше секса с тобой? Лишь секс без тебя. Ты мой парадокс. Моя жертва и мой контейнер. Моя страсть и пустое место. Ты - чистый лист и тлен. У меня есть ты, только ты. И поэтому, только поэтому я не могу умереть. Только поэтому та сторона не примет меня. Только поэтому самоубийство так и останется ненавязчивым мотивчиком, иногда звучащим по моему внутреннему радио. У меня есть только ты.
Я люблю тебя, Марла.
С возрастом эти мысли отошли на задний план, выдавленные текущими неурядицами, задачами и радостями. Но всегда оставались где-то рядом. Маячили на границе бокового зрения, чтобы вернуться в самый неожиданный момент, застав меня в институтском коридоре с бутылкой пива в руках. Смерть принес странный гонец. Разгоряченный бегом, запыхавшийся Пыж, толстый парень с параллели, которого толком то и не знал никто. Он рассказал нам о ней. Вернее о нем. Так и сказал. Все. Чуча все. В лесу нашли. С запиской: "Я в тупике". И больше ни слова.
Надо быть честным, меня никак не задела эта новость. Удивила, но не задела. Судя по фильмам, телесериалам и прочим произведениям масс-искусства, принято эмоционально реагировать, сожалеть, взывать к небесам, восклицать. Я не могу поверить, он был такой жизнерадостный! Я же вот только вчера с ним говорил, и ничего не предвещало! Он ведь не подавал виду, может он не сам? Вот ведь он недавно тут стоял, анекдоты травил. Не может быть, мы бы почувствовали. Я никак не возьму в толк, и как бы вы почувствовали? Чем? И что бы сделали? Я тоже для порядка посожалел, но на похороны не пошел. Знаю, что с дерева его снимали пожарные. Я не видел тела, говорят, висельники весьма неприглядны.
С тех пор эта мысль непостижимым для иного здравомыслящего человека образом, оказалась, что называется next door. А попросту - по соседству. Я говорю о самоубийстве. Наверное, в этот момент я сделал для себя удивительное открытие, что понимаю самоубийц. Не одобряю. Нет. И не поощряю. Просто понимаю. Уверен, что верующие в царствие небесное просто обязаны проклясть меня, даже больше - спалить на костре ко всем чертям. Но вот ведь какая штука, Бог не управляет нами.
Да. Именно так. Он для того и дал нам свободу воли, чтобы дальше "сама-сама". Но мы, отчего то, все еще уповаем на него. Верим в провидение, в божий промысел. У нас каждый раз либо экстаз, либо пиздец. И это все - божья воля. А Творец сотворил. Все. Больше ему не интересно. Ну, разве что иногда понаблюдать, как за аквариумными рыбками. Бог явно занят чем-то иным. Переключился на сотворение новых вселенных, иных смыслов. Нафига ему возиться с двуногими безрогими? А мы не верим. Ищем его. Уповаем. Нам бы костыль в виде всепрощения. Оправдать себя. Знал бы творец, что свобода воли для нас тяжкий дар, оставил бы Адама глиняной статуэткой. Умирая, мы взываем к нему, а он лишь отмахивается, да нет у меня времени на вас. И места нет. Куда я вас буду складировать? И вот тут как нельзя кстати - та сторона. Бездна, сотворенная нами. Ждущая нас. Но не каждый может стоять на краю мира. И я не смог. Потому что не могу умереть.
Да, я не могу умереть. Я стоял у края мира. Я видел, как воды его низвергались в бездну. Я ходил босиком по льдам той стороны. Но не чувствовал холода. Мои ступни погружались в ледяную крошку, мою плоть рвали на куски ледяные иглы, но я не чувствовал боли. На той стороне нет ничего. Нет ни льда, ни холода, нет плоти, нет смерти. Та сторона - великое ничто, оживающее лишь при помощи нашей веры. Или нашей фантазии.
Бесплотное чудище, бестелесный дух, бездушная тьма, в этом ничто нет ни объема, ни плотности, ни глубины. В нем нельзя задохнуться. Его нельзя почувствовать. Оно не живо. Не осязаемо. Безвкусно. Но это ничто заглатывает тебя целиком, материализуясь вокруг силой твоей веры. Ты создаешь ее сам. И она становится реальной. Живой и всеобъемлющей. Она просачивается в тебя, чтобы протечь сквозь тебя.
Ты становишься един с ней, но не целым. Не дополненным ею. Оставляя твою оболочку невредимой, она разлагает тебя на протоны. Ты - она. И она - ты. Миллионы тебя. Каждая клетка. Каждая молекула. Каждый атом. Тебя нет. И ты есть. И нет ничего. У той стороны нет ничего для тебя. Она - пустой подвал, который ты пришел благоустроить. Кинуть пару проводов, вкрутить несколько лампочек, повесить полку, и поставить кресло посередине. Ты пришел обживаться. И она пришла в тебя. Жить. Теперь где-то меж твоих ребер стоит ее винтажное кресло, обтянутое красной кожей. Местами протертое до обивки, но еще крепкое, и такое уютное. Теперь ты ее лофт. Она стала реальной, как только ты пришел.
Для меня она даже не сгусток тьмы в пустом подвале, она просто - та сторона. Но не поэтому я не могу умереть. Да, во мне нет ни веры в пустоту, ни места для нее. Я всего лишь маленький мальчик с карманным фонариком в поисках папы, что ушел в темный лес. И там, где я осветил себе дорогу, родился свет. Не разогнал тьму, не наполнил собою пустоту, а просто осветил мне путь, не родив противоположности. Борьбы света и тьмы не случилось. Драматическое произведение вышло бесконфликтным. Да и без кризисным, если честно. А все потому, что у меня была Марла.
Есть только один вечный и великий абсолют, являющийся причиной всего на свете - секс. Только секс дает возможность появиться чему-то из, пусть и приятного, но нелепого ничто. И потому Марла - моя жизненная необходимость. Она сможет родить мне абсолют. И смысл. И вину. И ответственность. И ненависть. И станет в тягость. И погубит.
Я долгоискал свою Марлу. Мою Марлу звали Ольга. И Лера. И Стася. И Ника. И Дарья. И даже Амина, которую я звал Иди. За диктаторские замашки. Может за ней и людоедство водилось. С ее характером тихого деспота всякое было возможно. Но мыла при мне она не варила и мясом сомнительного происхождения не угощала. Если не считать склонность к кровавой тирании, она была милейшим существом, умевшим при помощи языка и анального секса быть одновременно рабыней и свирепым угнетателем. Не оттого ли эта история закончилась глупо?
Все истории с сексом заканчиваются глупо. Или плохо. Но глупость проще. Поэтому ею закончить легче. Чтобы все закончилось по-настоящему плохо, надо постараться. Потому тысячи Тайлеров так и не находят выход, оставаясь запертыми в кинопроекторской каморке, способные лишь на то, чтобы вклеить пару порно картинок в счастливо-карамельный видеоряд детской киносказки. Может, оно и к лучшему. Иначе, сколько унылых Рассказчиков перестанут рвать жилы ради навязанных им стереотипов потребления? Сколько провинциальных клуш вдруг обретут себя в саморазрушении? Тайлер должен оставаться легендой, символом, сраным Че Геваррой на майке. Тогда его можно будет продать тому же Рассказчику, лишив бунтарской привлекательности. Не потому ли пару лет назад я остро почувствовал это?
Это чувство не застало меня врасплох. Ведь я уже понимал самоубийц. Но сделать это самому было для меня абсолютно немыслимым. Я хотел случайностей, однако трусливо избегал насильственной смерти. Это должна была быть, скажем, катастрофа. Признаться, я не желал глобальных катаклизмов. Смерть в одиночестве прельщала меня больше массовой. Да и очередь к божьему престолу в таком случае не растянется недели на три. Длительное ожидание не в моей натуре.
И вот я сижу в такси и в красках представляю себе аварию, что покончит со мной. Вот перед нами выскакивает девятка, водитель которой компенсирует убожество своего автомобиля неоправданным лихачеством. Вот мой водитель выкручивает руль, уходя от столкновения. Выезжает на соседнюю полосу, по которой на огромной скорости несется большегруз. Он таранит нас в бок, мы закручиваемся, боковые стекла взрываются тысячью осколков, иссекая нам руки и лицо, наполняя нам стеклянной крошкой рты, глаза. Вот наша машина подпрыгивает. И водитель уже не пытается вырулить, а только пронзительно и протяжно визжит. Нас несколько раз подбрасывает и переворачивает, мы перелетаем через бордюр и насаживаемся на столбики ограждения. Железные прутья пробивают наши тела. Мой водитель умирает на месте. Я же еще долго цепляюсь за жизнь. Хватаю ртом воздух, пытаюсь пошевелиться, чтобы начать как-то выбираться наружу, но вскоре захлебываюсь кровью и умираю. Но умереть не могу. Та сторона, вы же помните. Абонент вне зоны действия сети.
Правда иногда мизантроп во мне побеждал, и я представлял себе катастрофу в метро. Все эти истерзанные тела, тонны покореженного железа, бетон перекрытий, паутина из вывернутой наизнанку арматуры. Я ехал, прислонившись к двери, и наблюдал. Они все погружены в себя. Каждый подключен тонким белыми проводом к модному гаджету. Они не видят того, что вижу я. Не чувствуют. Их подкорка не бунтует, интуиция молчит. Внутренний подросток не бьется в окна вагона, истошно вопя о скорой смерти. Они просто слушают музыку. Но слушая, не кивают головой в такт.
Я могу предположить, что у парочки меломанов нет чувства ритма. Один мог потянуть мышцы, и любое кивание вызывает у него нестерпимую всесокрушающую боль, заставляющую падать на колени и целовать пол вагона, в надежде хоть так отвлечь синапсы от болевого шока. Возможно, вон тот высокий дрищ в маминой кофте и вовсе несгибаем. Именно такие тощие задохлики чаще всего оказываются крепче иного супермена. Из таких раньше делали гвозди и фанатиков. Но остальные полвагона? Пенсионеров в расчет не берем, они наполняют злобой и сожалениями автобусы, им не до музыки, у них борьба.
Каждый день они бьются насмерть с желанием умереть. И это странное противоречие придает смысл их существованию. Не доживать, а проживать. Бороться, чтобы победить. Потому что в конечном итоге их жизнь приведет каждого к победе в виде смерти. А как они победят? Какими придут к финишу? В этом смысл борьбы пенсионеров со старостью. Сдаться и умереть или биться до конца и все равно умереть. Борьба и единство противоположностей. Вечный Инь и Янь в бесконечной борьбе-соитии. И потому суровые неулыбчивые пенсионеры не слушают музыку, не кивают в такт головой, не пританцовывают. Борьба занимает их существо целиком.
Умереть проще, чем кажется. Это не обстоятельства, не случайность, это решение. И тогда запросто обнаружить себя в гнилом чумном бараке или посреди вымороженной степи под трех метровым сугробом. Принятое решение не всегда толкает на быстрые способы сведения счетов с миром. Иногда ты просто лежишь в своей постели, захлебываясь ночами собственной мокротой, не в силах даже сглотнуть слюну. И мысль о той стороне кажется не такой уж дикой.
Нет ничего хуже длительного разложения. Умирать по уши в собственном дерьме - удел доживших. Скорее даже выживших. Конец известен. Но либо они, либо их мстительные родственнички намеренно оттягивают неизбежное. Не потому ли мы так любим рок-н-ролльных идолов, быстро сгоревших в атмосфере нашего обожания? Звезда - это хорошо. Звезда сегодня, звезда завтра. Светит и светит. Мало кто из них в принципе способен взорваться сверхновой, чтобы смертью затмить иные жизни. Сгори быстро. Оставь вечный яркий росчерк на небосводе нашей любви. Будь каждому из нас Марлой. Бесшабашной, всегда полной жизни, вечно молодой.
Марла. Глупая толстая Марла. Где ты сейчас? Чья горячая сперма наполняет твой рот? Роди мне моего Тайлера. Я устал от этих смыслов. Хочу другие. Марла. Подставь еще раз свой плотный зад, раздразни, прими, опустоши. Раздвинь ножки. Стройной колонной я двинусь в тебя, сметая на пути все барьеры. К черту устои! Мир устал от беззубых символов, он хочет кровавых жертв. Он верит в них так, как верили в избавление от дождя древние люди, сжигавшие девственницу на жертвенном костре. Роди мне новый смысл. Поработи меня по взаимному согласию. Что лучше секса с тобой? Лишь секс без тебя. Ты мой парадокс. Моя жертва и мой контейнер. Моя страсть и пустое место. Ты - чистый лист и тлен. У меня есть ты, только ты. И поэтому, только поэтому я не могу умереть. Только поэтому та сторона не примет меня. Только поэтому самоубийство так и останется ненавязчивым мотивчиком, иногда звучащим по моему внутреннему радио. У меня есть только ты.
Я люблю тебя, Марла.