Конкурсный текст: Скрипка об одной струне
Автор: somesin
- У него скрипка, - Мэтью почтительно наклонился к дону и шептал почти беззвучно: слух у Массарио Кальдены был идеален, как будто овация на его выпускной феерии отгремела только вчера. Дон осторожно положил изломанную, пегую от бронзового загара и белых шрамов руку на столешницу и отбарабанил коротенькое вступление стаккато. Коротким четким движением пальца отчеркнул в воздухе особый знак.
Скрипку отобрать.
И долгое, вязкое мгновение спустя: парня - сюда.
Восемь тяжелых зеркал, обрамленных лаковыми узорами, улавливали слабейшие отблески приглушаемого света, рвавшегося из-под тяжелых алых портьер. В бликах приглушенно мерцали эбеновая кожа Мэтью Холдена и бронзовый загар Орри Коплина: оба стояли настороженные, осунувшиеся, правые руки под полами сюртуков.
Скрипка, как положено хорошему музыкальному инструменту, вплыла в кабинет на руках бугая Сэма, с поклоном возникшего из-за двери. Потертый кожаный футляр легко поддался, открыв взглядам янтарного цвета корпус и несомненную печать Двора Гончих. Кальдена заглянул вовнутрь - и откинулся в кресле.
Всего одна струна; это значило неприятности. И немалые неприятности, судя по вестям от Ламбраски. Не лучшее время для них. С другой стороны, едва заметно усмехнулся дон, когда это неприятности приходились впору?
Парень вошел молча, сутулый, высокий и тощий, смахивавший на паука из-за длинных рук и ног. Промокшая стеганая куртка с низко надвинутым капюшоном и пятнистые мешковатые штаны могли быть последним писком моды. Мощные ботинки с толстой подошвой, усиленной стальными пластинами, а также перчатки без пальцев с шипами, впрочем, не позволяли заблуждаться долго.
Перед доном стоял отъявленный уличный бандит.
- Капюшон.
Сэм сноровисто попытался выполнить приказ, но дотянуться не сумел: костлявая клешня гостя легко удержала руку здоровяка-охранника. Парень сразу же отпустил - оттолкнул - запястье Сэма и медленно откинул капюшон, нагло уставившись на дона. Выцветшие глаза, обесцвеченные брови, выпирающие из-под кожи кости не сообщали гостю и грана обаяния. Тонкие сжатые губы вдруг раздернулись, словно лопнув на крупных, слегка позеленевших от коки зубах, контрастирующих с засохшими потеками крови под носом.
Мэтью, несомненно, уловил главное: парень и впрямь был на кураже. Что уж там - кураж вполне мог бы сыпаться из тонких и чутких нервных ноздрей… но дон Кальдена просто чуял, что дело в другом снадобье. Совсем другом.
- У него были пушки, - угрюмо сообщил Сэм, явно отложивший потасовку на потом, - три штуки.
- Я сам - пушка, мартышка, - скривился гость и подмигнул Кальдене. - Слышал, у вас тут проблемы, папаша.
- Странно, - ухмыльнулся дон Массарио, - мы тут слыхали о тебе то же самое.
- Языки будут почище крыльев, верно? - гость запустил большие пальцы рук в карманы штанов - и оба телохранителя мигом взяли его на мушку.
- С-с-скинь куртку, - прошипел Коплин, - а то ведь можно избавить тебя от всех бед разом, обдолбыш ты рехнувшийся!
Гость широко развел руки и одним движением выскользнул из куртки, плюхнувшейся на ковер. Кожаная безрукавка не мешала любоваться замысловато татуированными руками, вещавшими о множестве предосудительных с точки зрения закона подвигов парня. Дона заинтересовала одна - видневшаяся у горла татуировка выпускника Академии.
Теперь стало ясно, откуда брался кураж: помимо несомненно употребленных снадобий мальчишка наверняка прокручивал в голове любимые мотивы: так, чтобы для него самого эта музыка была почти реальной. Ощутимой. Окрыляющей.
- Странными дорогами нынче ходят птенцы альма матер, - негромко сказал Кальдена.
- Ты взопреешь, как все расскажу, - гоготнул парень, слегка покачиваясь в такт выбранному мотиву.
- Стоит начать сразу с Ламбраски. С ювелира, - посоветовал Кальдена, искоса изучая лицо незваного гостя.
- Всем нужно есть, папаша. Даже выгоревшим обдолбышам вроде меня. Вы меня поймете, вы же тоже не запряглись в учителя музыки… как потеряли способность к игре.
Музыка могла проникать в вещи, проницать сущность мира, но едва ею начинали менять вещный мир, как из игравшего утекали все силы, весь дар извлекать мелодию - раз и навсегда. Такая игра возможна для человека единожды в жизни.
- Ты выгорел, - повторил Кальдена озадаченно: скрипка не могла сделать того, что стало с магазином Ламбраски; по крайней мере, точно - не в руках выжженного музыканта.
- На выпускной феерии, - кивнул тот. - Я - Чивар Тодд.
Дон сверкнул глазами - и понял, что парень доволен. Феерия Тодда, выпускное испытание завершающего обучение музыканта, произвела фурор, а заодно оставила гения струн без возможности играть и творить музыку, полную души. Идти в трактиры и на большаки? Были выгоревшие, решившиеся на это; но Кальдена не пошел, и Тодд тоже - по другой причине.
Парень хотел играть - и пытался, пока не выбивался из сил и едва не сходил с ума. Поначалу ему пытались помочь некоторые мастера Академии - но в прихотливых рамках, очерченных Правилами Музицирования, не нашлось лазейки к возвращению дара. В руках Чивара инструмент неизменно звучал плоско, пошло и пресно.
«По крайней мере, - подытожил про себя дон Кальдена, - пока он не попал в одну ювелирную лавку».
- Ты не такой, как другие, сынок. Все выпускники Академии одинаковы: научены играть по правилам, только по правилам, никогда не пересекая линий. А затем малейшая оплошность… и остаются только правила, и никакой игры. Правила без игры, без…
- …музыки, - почти прорычал Тодд, и черт возьми, он уже танцевал, отдаваясь внутреннему ритму. - Да чего стоит хоть одно правило без музыки?! К черту их! Я нарушил все до единого, папаша: врал, пил, баловался ворожбой и снадобьями, воровал и убивал, - и все еще жив; и все еще пушка! О-о-о, какая я пушка!
- Что с того? - скупо усмехнулся дон, подставляя впалую щеку почтительному солнечному лучу. - За тобой началась охота, какой не было в городе, и что мне стоит отдать тебя городской страже? - добавил он веско, выпуская струйку молочно-белого дыма, словно ушедший на покой сонный дракон.
Чивар расхохотался, и дон вдруг понял, что гость качается уже в трех шагах от стола. Впрочем, за одним из зеркал на такой случай ждал армейский строевой флейтист, чьи четкие, ритмичные мелодии побуждали даже очень непокорных подчиняться приказам, если те отдавались в такт.
- Все, - сказал Чивар сухо, и игольчатые зрачки впились в лицо Кальдены, - потому что я хочу быть вашим музыкантом. Вот решение ваших проблем, папаша. А я…
Он по-волчьи улыбнулся.
- А я, может быть, не свихнусь - и не загремлю в тихушку в отдаленном силенциуме.
- Ты переоценил меня, сынок, - скупо бросил дон. - Переоценил. Что бы я ни делал, сколько бы правил не отверг, всегда остаются законы и обычаи, которые нельзя нарушать безнаказанно. Донам нельзя! Королям! Первый Из Всех: помещать музыку в зазоры между вещами, но никогда - в сами вещи! Второй…
- Плевать, - сказал Чивар, ткнув пальцем в Кальдену, - на них всех, папаша. Не много ж вы слышали про Ламбраску, суслики… - он шмыгнул носом и расстроенно покачал головой: - А ведь мы запросто закончим вашу маленькую войну, сомнем конкурентов, потом и остальные семьи, - да хоть с одной-единственной скрипкой. Этой самой скрипкой!
Мысль дона, вырвавшаяся из блеклых губ Тодда, прозвучала сухо и жутко даже для ушей Кальдены. Раздалась соблазном, жгучим, как адова пасть. Нарушая Первое Правило, музыкант подрывал корни мира; такие мастера гибли быстро, очень быстро - в основном сами… но не всегда. А пока жили, были великой властью, огромной мощью.
- Я пушка, - спокойно повторил Чивар, уверенный в успехе.
Дон криво ухмыльнулся, подавая знак Мэтью, а потом, сразу же, - и флейтисту. Лучше подстраховаться. Гордо и надменно он взмыл из-за стола, чтобы нагнать на паршивца-скрипача страху.
Скрипач запел, выпуская мелодию наружу; зарычал горлом, даже взвыл пару раз - сущий бесноватый с виду. Опередил всех.
Первым из-за зеркала выпал флейтист. Глаза закатились, руки и ноги подергивались. Потом на ковер стали валить телохранители и охрана.
- Значит, перемен будет чуть больше, - во внезапно наступившей тишине раздался голос Чивара. - Пусть так.
Дон вдруг осознал, что лежит ничком, а из глаз обильно текут слезы. Попытался встать.
Чивар бережно коснулся пальцами грифа скрипки - нежный, как очарованный юный любовник, впервые прикоснувшийся к сокровенным изгибам. Дону это касание, однако, показалось еще и омерзительным до дрожи: словно людоед дотянулся до свежего трупа, словно огромный немытый насильник алчно облапил кроткую девчушку…
Скрипач вскинул инструмент на плечо - до боли, до тоскливого онемения во всем теле знакомым, привычным движением. Смычок плыл в воздухе сразу же за нею, точно парящий над перепелиным гнездом коршун. И тут же коснулся единственной струны.
Ноющий звук, переливаясь, прокатился по комнате, набираясь силы, раздаваясь во все стороны, вибрируя в костях и зубах. Дон Кальдена открыл глаза, попытался обругать строптивого мальчишку, но сумел только вырвать едкой горечью.
«Чертов безумец, - тоскливо пульсировала единственная уцелевшая мысль. - Угробит нас всех, так и не поняв…»
Но Чивар не взвинтил громкость до убийственной, наоборот. К первому тону вдруг добавился еще один и еще, звуки сменялись величаво и торжественно, потом быстрее, энергичнее - и родилась мелодия.
Нечто невесомое, почти неосязаемое, мерцало на скрипке рядом с уцелевшей серебряной струной. Пустота вытягивалась в новые и новые нити, мерцающие теплыми и холодными оттенками попеременно. Становилась струнами. Массарио вслушивался в них, вслушивался до боли, не давая мелодии поглотить себя, унести, очаровать… и в последний момент успел осознать, что именно сотворил Чивар: единственный инструмент, в котором были струны из судьбы и мира, из души и силы. Прежде чем привнести музыку в вещи, в части мира, Тодд приводил предметы и сущности в музыку: и одна из струн была струной беззаветной любви и преданности, а другая - боли и памяти, а еще одна - надежды и веры… и струн было много, так много!
А потом дон Кальдена сдался и погрузился в мелодию, понимая, что, едва отзвучит последний пассаж, никто из них уже не будет прежним. И не жалея об этом.