Они
Впервые они увиделись далеко на западе, на Базальтовом Острове, медленно погружавшемся в океан. Оба явились туда по делам службы: он тогда только недавно стал Вселенской Скорбью, и спускался из лазури на крыльях четырех буревестников, наблюдая и запоминая, а его плач уже раздавался над вспухающими вулканами плато и над взрывающимися горячими гейзерами колодцами и водопроводами в долинах Великого Края. Она же была Паникой, и явилась на кожистых крыльях Пернатых Змеев от стороны заката. В черных вьющихся одеждах, стеная и завывая, она проходила по улицам городов, обращая колонны беженцев в толпы, а толпы - в обезумевшие стада. Страх смерти, жажда первым быть на палубе, непременно первым выйти из бухты, рождаемые ею, умножали число гибнущих в сотни раз…
В другой раз он оказался в долине, лежавшей на уступах великого разлома земли. Над многолюдными городами он появился и стал реять, подобно мрачному дракону из легенд. Тогда его называли Небесным Гневом. Гнев вел войска, воодушевлял вождей, укреплял бойцов, подрывал быстрыми потоками городские стены, вскрывал возле них новые и новые источники серы и пламени, ну, а накануне огненного дождя с небес ему случилось отдыхать на крайней западной башне крайнего западного города Обреченной Долины. Ночь была душной, это да, но даже в духоте и миазмах серы Гнев различил манящий, соблазнительный аромат, источаемый одним из окошек-бойниц, и узнал кого-то из Подобных Себе. Спустившись к проему, он взглянул внутрь. В небольшом роскошном покое вожди города, собравшиеся на совет, вповалку лежали на мягких коврах, наперебой прелюбодействуя с невысокой прекрасной женщиной, нежно шепчущей в красные от натуги уши слова трусости и скаредности, желания уцелеть, желания отворить ворота врагу. Он узнал ее - Малодушие Сдающихся в этот раз - и хотя и видел, на которой она из Сторон, но в ту ночь они творили Одно Дело, и он, усмехнувшись, взмыл ввысь, оставляя сомнения рядом с сопущими кабанами, осмелившимися вести куда-то свое племя. Малодушие, скучавшая возле ложа, несмотря на оживленную возню сразу двоих воздыхателей, тоже видела Гнев и узнала отблески холодной луны на вороненых шипах доспехов и длинных маховых перьях.
Вновь они столкнулись в пылающем городе - огни вдоль улиц, огни на плоских крышах, огни в жертвенных чашах храмов. Путем Подвижника в белоснежном балахоне пилигрима обернулся он и вел за руку спотыкающегося смешного толстячка - великого лекаря, которому надлежало совершить еще множество благих дел. Нагой сумасшедшей вышла она из подворотни и со звонким смехом завертелась перед ними, сверкая умащенным телом: я чиста, лекарь, это ведь чудо, но я чиста, и чуме не взять меня!.. Путь дернул повлажневшую ладонь толстячка, таща его дальше, дальше - мимо куч тел, мимо стонущих больных, мимо похоронных команд в масках-воронах… мимо Жажды Греховной Услады, что сломила бы дух лекаря, обратив его в обычного булочника; но Путь ошибся… И когда она коснулась своей нежной смуглой рукой его свободной ладони, когда ее ноготки впились в его кожу, он осознал, что проиграл, ибо сам - уже не может противиться греховной Жажде. И он - пусть бесполый - пошел следом, молча стеная о своей судьбе, молча вдыхая предвкушение того, что наступило для обоих чуть позже, над площадью, обрамленной белоснежной колоннадой. Жажда поняла, что тоже ошиблась, позже - когда они вместе спустились на площадь и увидели умирающего лекаря, оставленного Путем без присмотра. Он не вышел из города, но и не поддался безумному порыву взять все от последних минут жизни. Он лечил, пока мог, и даже за этой гранью… Путь и Жажда стояли рядом, вновь бесконечно далекие друг от друга, а страдальцы на площади, бормоча, плелись, тащились, ползли к телу лекаря, чтобы, едва коснувшись его, избавиться от зловонных язв и фурункулов. "Святой, святой…", доносилось отовсюду. Ошибку Пути признали незначительной. С Жаждой было иначе, но она сумела искупить тот брак.
Это был белоснежный "Хаммер Н2", пожиравший просторные улицы центра города. За обтянутым белой кожей рулем сидел высокий стройный красавец с белыми волосами, в белом же - от шляпы до лаковых туфель. Мягко подкатив к ресторану, он легко выпрыгнул наружу и улыбнулся, захлопнув дверцу. На полпути до входа оглянулся, взглянув на номерной знак "Хейвен" и покрутил головой.
Это была смолисто-черная "Ламборгини Мурсилаго", мягко летевшая понад асфальтовым полотном. За алым рулем виднелась изящная головка редкостной красавицы-брюнетки в пурпурном наряде. Подрезав какого-то зеваку, она заняла свободное место, откинула дверцу и выставила на асфальт длинные ножки совершенной формы. Затем легко вышла и опустила дверь, игнорируя вопли жертвы. На полпути до входа в ресторан все же взглянула на обиженного, мимоходом ухмыльнувшись номерному знаку на своей машине. "Хелл"… да уж.
Их руки случайно соприкоснулись у входа, и вздрогнув, оба уставились в знакомые глаза. Золотистые - и разные: один ярко-синий, второй зеленый… Названные цели - кто б сомневался, что цель была одним и тем же человеком? - были забыты. Да и сам город был забыт.
Спустя неделю в небольшой укромно спрятанной в сельве деревушке они совершили обряд бракосочетания. Небеса и земля молчали в унисон. Невеста в смолисто-черном свадебном платье, жених в белоснежном костюме, пурпурные и золотистые свечи, алькальд в костюме с галстуком-"бабочкой", резное перо и солидная под старину бумага… Любили ли они друг друга? Сложный вопрос. Бесполый и обоеполая… Наставляющий на пусть истинный - и совращающая с оного… Впрочем, для обоих это не имело значения.
В первый день все было прекрасно, хотя оба замирали ежесекундно, ожидая наткнуться на вопиющую и лишающую надежды разницу. К вечеру они испытали потрясение, обнаружив, что оказались анатомически мужчиной и женщиной; не более и не менее. Чего-то испугавшись, словно дети, бросились проверять остальные способности. Перед сном долго носились взапуски в небе - низко-низко, посреди крон редких пальм позади отеля, перемещали пальмы, топили и поднимали небольшую скалу в бухте, отчего скал вдруг оказалось пять. Они все еще могли все. Вышколенная прислуга просто закатывала глаза: богатые, что ж сказать? Хотят - и летают. Было б у Вас столько денег, или даже, к примеру, у меня - а что, и Вы б летали. Уж не говорю обо мне, о да… Налетавшись, новобрачные ворвались в номер, заперлись… Первый день был прекрасным. Возможно, что даже счастливым.
А затем прекрасным оказался и весь следующий месяц, и год. И даже век.
Во всем этом плохо было только одно - за ними вот-вот должны были послать. Да и то еще не беда, если б это случилось наутро, через неделю, даже через год!.. но лето за летом, зиму за зимой они проводили вместе, глубоко внутри опасаясь - не за себя, за другого… и спустя время, немалое время, но все же - им стали сниться Сны.
И они, способные на столь многое, не сумели справиться со своими Ночами.
Она не признавалась, что ей снились золотой город с двенадцатью прозрачными вратами и наполненные светом сады, где лань гуляла плечом к плечу со львом; но когда сердце сжималось особенно сильно, тихонько вздыхала, сделавшись непривычно мягкой, трепетной и нежной. Теперь она много сидела дома, часто плакала, пила много молока - и тайком от Него выбросила отвалившиеся изящные рожки в мусоропровод.
Он не находил сил сознаться, что проводит ночи в сновидениях, полных пыльных коридоров, одинаковых залов, серых чиновничьих париков, кружащихся в тоттентанце нескончаемого судебного процесса - и огненного свечения в окнах; но когда сердце вздрагивало от ужаса, обреченности, безнадеги, - уходил из дому в очередной кабак и возвращался далеко за полночь, сделавшись грубым, безразличным и жестким. Теперь он все время посвящал своей работе, часто ругался, много курил - и сам не помнил, в каком канале утопил сияющие крылья, отпавшие однажды от спины.
И у обоих был еще один, много более редкий сон, который они не хотели бы помнить вообще. Серое пространство, полное серых душ, между которых деловито расхаживают ангелы в лазурных халатах, шапочках и повязках на нижнюю часть лица, а чуть поодаль - не менее заботливо - демоны в желтоватых робах и зеленых фартуках. Чистилище. Вечная остановка. Вечное посредине.
И когда одним утром они проснулись и почувствовали, что нечто главное ушло из их жизни, то оба, как встарь, бросившись друг к другу, первым делом спросили одно:
- Мои… глаза..? - И смолкли. Он не добавил "разноцветные", она проглотила "золотистые"… и вдруг вгляделись в глаза другого.
- Карие, - удивленно сказал муж, приподнимаясь на локте. - Твои - карие.
- Серые, - одновременно изумилась она, приоткрыв коралловые - розовые, не пунцовые, - губки, - У тебя теперь серые… А какие были?
- Не помню, - засмеялся от облегчения он, падая на подушку. - Не стал… Не демон. Не демон.
- Кто? - она тоже засмеялась, вскочила, сделала шаг, другой и обернулась, восхищенная: - Не хромаю… моя нога - она же здоровая!
- Да, - очень серьезно сказал муж, чувствуя щемящую нежность. - Ты - мой ангел!
Жена замерла, обернулась, сверкнув алмазами слезинок в глазах. Нижняя губа задрожала.
- А… ан… гел? Но глаза… ведь не золотые же…
- Ты - МОЙ ангел, - сказал он, вставая и подхватывая ее на руки. - Самая прекрасная женщина на свете!
Время остановилось и мягко обняло их обоих, а спустя много вечностей и еще полчаса вновь сдвинулось с места.
- Люди? - спросила она, глядя на него снизу вверх, и поднялась на цыпочки, чтоб потереться щекой о его щетину.
Мужчина кивнул, глядя с балкона вниз.
- Люди… - протянул он. - Не ангелы, не черти, не серые души… Обычные люди.
- Что? Ты что-то говорил? - спохватилась она.
- Да нет, - он попытался вспомнить. - Нет. Я молчал. А хотел - сказать. Сказать…
- Мы теперь можем все, - подсказала она.
- Да. Все. Теперь - мы можем все.
В другой раз он оказался в долине, лежавшей на уступах великого разлома земли. Над многолюдными городами он появился и стал реять, подобно мрачному дракону из легенд. Тогда его называли Небесным Гневом. Гнев вел войска, воодушевлял вождей, укреплял бойцов, подрывал быстрыми потоками городские стены, вскрывал возле них новые и новые источники серы и пламени, ну, а накануне огненного дождя с небес ему случилось отдыхать на крайней западной башне крайнего западного города Обреченной Долины. Ночь была душной, это да, но даже в духоте и миазмах серы Гнев различил манящий, соблазнительный аромат, источаемый одним из окошек-бойниц, и узнал кого-то из Подобных Себе. Спустившись к проему, он взглянул внутрь. В небольшом роскошном покое вожди города, собравшиеся на совет, вповалку лежали на мягких коврах, наперебой прелюбодействуя с невысокой прекрасной женщиной, нежно шепчущей в красные от натуги уши слова трусости и скаредности, желания уцелеть, желания отворить ворота врагу. Он узнал ее - Малодушие Сдающихся в этот раз - и хотя и видел, на которой она из Сторон, но в ту ночь они творили Одно Дело, и он, усмехнувшись, взмыл ввысь, оставляя сомнения рядом с сопущими кабанами, осмелившимися вести куда-то свое племя. Малодушие, скучавшая возле ложа, несмотря на оживленную возню сразу двоих воздыхателей, тоже видела Гнев и узнала отблески холодной луны на вороненых шипах доспехов и длинных маховых перьях.
Вновь они столкнулись в пылающем городе - огни вдоль улиц, огни на плоских крышах, огни в жертвенных чашах храмов. Путем Подвижника в белоснежном балахоне пилигрима обернулся он и вел за руку спотыкающегося смешного толстячка - великого лекаря, которому надлежало совершить еще множество благих дел. Нагой сумасшедшей вышла она из подворотни и со звонким смехом завертелась перед ними, сверкая умащенным телом: я чиста, лекарь, это ведь чудо, но я чиста, и чуме не взять меня!.. Путь дернул повлажневшую ладонь толстячка, таща его дальше, дальше - мимо куч тел, мимо стонущих больных, мимо похоронных команд в масках-воронах… мимо Жажды Греховной Услады, что сломила бы дух лекаря, обратив его в обычного булочника; но Путь ошибся… И когда она коснулась своей нежной смуглой рукой его свободной ладони, когда ее ноготки впились в его кожу, он осознал, что проиграл, ибо сам - уже не может противиться греховной Жажде. И он - пусть бесполый - пошел следом, молча стеная о своей судьбе, молча вдыхая предвкушение того, что наступило для обоих чуть позже, над площадью, обрамленной белоснежной колоннадой. Жажда поняла, что тоже ошиблась, позже - когда они вместе спустились на площадь и увидели умирающего лекаря, оставленного Путем без присмотра. Он не вышел из города, но и не поддался безумному порыву взять все от последних минут жизни. Он лечил, пока мог, и даже за этой гранью… Путь и Жажда стояли рядом, вновь бесконечно далекие друг от друга, а страдальцы на площади, бормоча, плелись, тащились, ползли к телу лекаря, чтобы, едва коснувшись его, избавиться от зловонных язв и фурункулов. "Святой, святой…", доносилось отовсюду. Ошибку Пути признали незначительной. С Жаждой было иначе, но она сумела искупить тот брак.
Это был белоснежный "Хаммер Н2", пожиравший просторные улицы центра города. За обтянутым белой кожей рулем сидел высокий стройный красавец с белыми волосами, в белом же - от шляпы до лаковых туфель. Мягко подкатив к ресторану, он легко выпрыгнул наружу и улыбнулся, захлопнув дверцу. На полпути до входа оглянулся, взглянув на номерной знак "Хейвен" и покрутил головой.
Это была смолисто-черная "Ламборгини Мурсилаго", мягко летевшая понад асфальтовым полотном. За алым рулем виднелась изящная головка редкостной красавицы-брюнетки в пурпурном наряде. Подрезав какого-то зеваку, она заняла свободное место, откинула дверцу и выставила на асфальт длинные ножки совершенной формы. Затем легко вышла и опустила дверь, игнорируя вопли жертвы. На полпути до входа в ресторан все же взглянула на обиженного, мимоходом ухмыльнувшись номерному знаку на своей машине. "Хелл"… да уж.
Их руки случайно соприкоснулись у входа, и вздрогнув, оба уставились в знакомые глаза. Золотистые - и разные: один ярко-синий, второй зеленый… Названные цели - кто б сомневался, что цель была одним и тем же человеком? - были забыты. Да и сам город был забыт.
Спустя неделю в небольшой укромно спрятанной в сельве деревушке они совершили обряд бракосочетания. Небеса и земля молчали в унисон. Невеста в смолисто-черном свадебном платье, жених в белоснежном костюме, пурпурные и золотистые свечи, алькальд в костюме с галстуком-"бабочкой", резное перо и солидная под старину бумага… Любили ли они друг друга? Сложный вопрос. Бесполый и обоеполая… Наставляющий на пусть истинный - и совращающая с оного… Впрочем, для обоих это не имело значения.
В первый день все было прекрасно, хотя оба замирали ежесекундно, ожидая наткнуться на вопиющую и лишающую надежды разницу. К вечеру они испытали потрясение, обнаружив, что оказались анатомически мужчиной и женщиной; не более и не менее. Чего-то испугавшись, словно дети, бросились проверять остальные способности. Перед сном долго носились взапуски в небе - низко-низко, посреди крон редких пальм позади отеля, перемещали пальмы, топили и поднимали небольшую скалу в бухте, отчего скал вдруг оказалось пять. Они все еще могли все. Вышколенная прислуга просто закатывала глаза: богатые, что ж сказать? Хотят - и летают. Было б у Вас столько денег, или даже, к примеру, у меня - а что, и Вы б летали. Уж не говорю обо мне, о да… Налетавшись, новобрачные ворвались в номер, заперлись… Первый день был прекрасным. Возможно, что даже счастливым.
А затем прекрасным оказался и весь следующий месяц, и год. И даже век.
Во всем этом плохо было только одно - за ними вот-вот должны были послать. Да и то еще не беда, если б это случилось наутро, через неделю, даже через год!.. но лето за летом, зиму за зимой они проводили вместе, глубоко внутри опасаясь - не за себя, за другого… и спустя время, немалое время, но все же - им стали сниться Сны.
И они, способные на столь многое, не сумели справиться со своими Ночами.
Она не признавалась, что ей снились золотой город с двенадцатью прозрачными вратами и наполненные светом сады, где лань гуляла плечом к плечу со львом; но когда сердце сжималось особенно сильно, тихонько вздыхала, сделавшись непривычно мягкой, трепетной и нежной. Теперь она много сидела дома, часто плакала, пила много молока - и тайком от Него выбросила отвалившиеся изящные рожки в мусоропровод.
Он не находил сил сознаться, что проводит ночи в сновидениях, полных пыльных коридоров, одинаковых залов, серых чиновничьих париков, кружащихся в тоттентанце нескончаемого судебного процесса - и огненного свечения в окнах; но когда сердце вздрагивало от ужаса, обреченности, безнадеги, - уходил из дому в очередной кабак и возвращался далеко за полночь, сделавшись грубым, безразличным и жестким. Теперь он все время посвящал своей работе, часто ругался, много курил - и сам не помнил, в каком канале утопил сияющие крылья, отпавшие однажды от спины.
И у обоих был еще один, много более редкий сон, который они не хотели бы помнить вообще. Серое пространство, полное серых душ, между которых деловито расхаживают ангелы в лазурных халатах, шапочках и повязках на нижнюю часть лица, а чуть поодаль - не менее заботливо - демоны в желтоватых робах и зеленых фартуках. Чистилище. Вечная остановка. Вечное посредине.
И когда одним утром они проснулись и почувствовали, что нечто главное ушло из их жизни, то оба, как встарь, бросившись друг к другу, первым делом спросили одно:
- Мои… глаза..? - И смолкли. Он не добавил "разноцветные", она проглотила "золотистые"… и вдруг вгляделись в глаза другого.
- Карие, - удивленно сказал муж, приподнимаясь на локте. - Твои - карие.
- Серые, - одновременно изумилась она, приоткрыв коралловые - розовые, не пунцовые, - губки, - У тебя теперь серые… А какие были?
- Не помню, - засмеялся от облегчения он, падая на подушку. - Не стал… Не демон. Не демон.
- Кто? - она тоже засмеялась, вскочила, сделала шаг, другой и обернулась, восхищенная: - Не хромаю… моя нога - она же здоровая!
- Да, - очень серьезно сказал муж, чувствуя щемящую нежность. - Ты - мой ангел!
Жена замерла, обернулась, сверкнув алмазами слезинок в глазах. Нижняя губа задрожала.
- А… ан… гел? Но глаза… ведь не золотые же…
- Ты - МОЙ ангел, - сказал он, вставая и подхватывая ее на руки. - Самая прекрасная женщина на свете!
Время остановилось и мягко обняло их обоих, а спустя много вечностей и еще полчаса вновь сдвинулось с места.
- Люди? - спросила она, глядя на него снизу вверх, и поднялась на цыпочки, чтоб потереться щекой о его щетину.
Мужчина кивнул, глядя с балкона вниз.
- Люди… - протянул он. - Не ангелы, не черти, не серые души… Обычные люди.
- Что? Ты что-то говорил? - спохватилась она.
- Да нет, - он попытался вспомнить. - Нет. Я молчал. А хотел - сказать. Сказать…
- Мы теперь можем все, - подсказала она.
- Да. Все. Теперь - мы можем все.