Голда Меир - книга "Моя жизнь".
..........................
Но наши проблемы не исчерпывались безработицей и внутренними
конфликтами. На очереди стояли вопросы еще более серьезные. Тучи собирались
над Палестиной, тучи нависли и над другими странами. В 1933 году Гитлер
пришел к власти, и хотя его открыто провозглашенная программа господства
арийской расы над миром сперва всем показалась абсурдной, яростный
антисемитизм, который он с самого начала проповедовал, явно был не только
риторическим ухищрением. Одним из первых действий Гитлера было введение
дикого антиеврейского законодательства, лишавшего немецких евреев всех
гражданских и политических прав. Разумеется, тогда еще никто и подумать не
мог, что гитлеровский обет истребить евреев будет выполняться буквально.
По-моему, это говорит в пользу нормальных, приличных людей: мы не могли
поверить, что такое чудовищное злодеяние может быть совершено или - что мир
позволит ему свершиться. Нет, мы не легковерны. Просто мы не могли
вообразить то, что тогда было невообразимо. Зато теперь для меня не
существует невообразимых ужасов.
Но и задолго до гитлеровского "окончательного решения" самые первые
результаты нацистских преследований - легально оформленных - были достаточно
ужасны, и опять я почувствовала, что существует только одно место на земном
шаре, куда евреи могут приехать по праву, какие бы ограничения не налагали
британцы на их иммиграцию в Палестину. К 1934 году тысячи бездомных,
исторгнутых из привычной почвы беженцев от нацизма двинулись в Палестину.
Кое-кто из них вез с собой то немногое, что сумел спасти из своего
имущества, у большинства же не было ничего. Это были высокообразованные,
трудолюбивые, энергичные люди, и вклад их в ишув был огромен. Но это
означало, что население, не достигавшее и 400000 человек, еле-еле сводящее
концы с концами, должно немедленно абсорбировать 60000 мужчин, женщин и
детей, и все вместе они должны противостоять не только растущему арабскому
террору, но и равнодушию - чтобы не сказать враждебности - британских
властей.
Одно дело - приветливо принять иммигрантов, особенно беженцев, и совсем
другое - абсорбировать их. Надо было расселить тысячи мужчин, женщин и
детей, приехавших к нам из Германии и Австрии, надо было дать им работу,
обучить их ивриту, помочь акклиматизироваться. Адвокат из Берлина, музыкант
из Франкфурта, химик-исследователь из Вены должны были тут же превратиться в
птицевода, официанта, каменщика - иначе никакой работы для них не будет. Им
надо было приспособиться - и тоже немедленно - к новому, более трудному
образу жизни, к новым опасностям и лишениям. Нелегко это было и для них, и
для нас, и я по сей день считаю из ряда вон выходящим событием, что ишув
перенес трудные годы и вышел из них сильнее, чем когда-либо. Но, по-моему,
существует только два разумных - или возможных - способа встречать
национальные невзгоды. Один - рухнуть, сдаться и сказать: "тут ничего не
поделаешь". Другой - стиснуть зубы и бороться, бороться на всех фронтах
столько, сколько понадобится - что мы и сделали тогда, что делаем и теперь.
Я теперь часто вспоминаю Палестину 30-х и 40-х годов и черпаю запасы
бодрости из этих воспоминаний, хотя далеко не все они приятны. Но когда в
1975 году мне говорили: "Как может Израиль со всем этим справиться? Арабы
решили уничтожить еврейское государство, у них огромное преимущество в
деньгах, людях, вооружении, из России прибывают тысячи иммигрантов,
большинство стран мира относятся к вашим проблемам в лучшем случае
равнодушно экономическая ситуация такова, что, по-видимому, ей ничем не
поможешь!" - я могла ответить только одно, и вполне честно: "Сорок лет назад
все было гораздо труднее, и мы все-таки справились - хотя как и всегда,
дорогой ценою". Порой мне в самом деле кажется, что только те из нас, кто
действовал сорок лет назад, могут понять, как много с тех пор сделано и как
велики наши победы; может быть, потому-то в Израиле самые большие оптимисты
- старики вроде меня, которые знают, что такое великое дело, как возрождение
нации, не может совершиться быстро, безболезненно и без усилий.
Мы старались решать главные задачи. Но какой бы острой ни была
сиюминутная проблема, надо было выполнять и будничную работу. Для меня это
была работа в качестве председателя совета директоров рабочей больничной
кассы, проверка условий труда членов Гистадрута, используемых на
строительстве британских военных лагерей в разных частях страны, ведение
различных деловых переговоров - а также и вся работа по дому, да и Менахему
и Сарре надо было помогать готовить уроки. Такова была рутина.
Но в то же время нам надо было принять и сформулировать целый ряд
важнейших решений по вопросам общего положения в ишуве. И первейшим был
вопрос - что мы можем предпринять в связи с постоянно повторяющимися
взрывами арабского террора. За один 1936 год были зверски уничтожены сотни
тысяч деревьев, которые евреи сажали с такой любовью, заботой и надеждой;
сожжены сотни полей; подстроены бесчисленные крушения поездов и автобусов; и
- самое ужасное - было совершено 2000 вооруженных нападений на евреев, в
результате которых 80 человек были убиты и многие серьезно ранены.
Беспорядки начались в апреле 1936 года. К лету евреям небезопасно было
ездить из одного города в другой. Когда мне надо было поехать из Тель-Авива
на митинг в Иерусалим - что случалось часто, - я целовала детей на прощанье,
зная, что могу и вовсе не вернуться, что мой автобус может быть взорван, что
арабский снайпер может застрелить меня при въезде в Иерусалим, что на выезде
из Яффо меня может забросать камнями арабская толпа. Хагана (подпольная
еврейская организация самообороны) была теперь больше и лучше вооружена, чем
во времена беспорядков 1929 года, но, во-первых, мы не хотели ее делать
инструментом контртеррора, направленного против арабов, потому что они
арабы, а во-вторых не желали дать англичанам повод для дальнейшего
сокращения иммиграции и поселений, к чему они прибегали всякий раз, когда
наша самооборона становилась слишком активной. Хоть сдерживаться и труднее,
чем наносить ответные удары, но мы руководствовались одним принципом:
несмотря на опасность и страдания наши, нельзя делать ничего такого, что
побудит англичан срезать квоту на въезд евреев в Палестину. Политика
сдержанности ("хавлага" на иврите) проводилась строжайшим образом. Где и
когда было возможно, евреи оборонялись от нападающих, но за все три года,
которые англичане с блистательной недоговоренностью решили называть
"беспокойными", Хагана не наносила ответных ударов.
Однако не весь ишув приветствовал наше решение обороняться, но не
наносить ответных ударов. Меньшинство требовало контртеррора и изобличало
политику сдержанности как трусливую. Я всегда находилась среди большинства,
где все были убеждены, что "хавлага" - одно-единственное этически приемлемое
решение, которому можно следовать. Мне по моральным причинам была
отвратительна самая мысль, что можно нападать на арабов, независимо от того,
виновны ли они в антиеврейских действиях. Конкретное нападение должно быть
отражено, конкретный преступник наказан. Это правильно. Но мы не будем
убивать арабов только потому, что они арабы, и не будем совершать
хулиганских действий, характерных для их методов борьбы.
И здесь я очень коротко отвечу на очень смешное обвинение, которое
слышу много лет, - будто мы игнорировали палестинских арабов и развивали
страну, словно арабского населения не существует вовсе. Когда зачинщики
беспорядков конца тридцатых годов заявили, что арабы нападают на нас потому,
что их "вытесняют", мне не надо было справляться с цифрами британской
переписи населения, чтобы знать, что за это время, как евреи стали селиться
в Палестине, арабское население ее удвоилось. Я сама наблюдала, с самого
своего приезда, этот прирост арабского населения. И дело было не только в
том, что уровень жизни палестинских арабов был гораздо выше уровня жизни
других арабов ближнего Востока, но и в том, что целые толпы арабов
переселялись сюда из Сирии и других пограничных стран в течение всего этого
времени. Когда какой-нибудь добродушный представитель британского
правительства собирался прекратить еврейскую иммиграцию на том основании,
что в Палестине недостаточно места, я, помнится, произносила речи о широких
абсорбиционных возможностях Палестины, опираясь на статистические данные,
почерпнутые, как должно, из британских источников, но фактически основанные
на том, что я видела собственными глазами.
Добавлю, что в течение тридцатых годов я не переставала надеяться, что
наступит время, когда палестинские арабы будут жить в мире с нами как равные
граждане еврейского национального очага - так же точно, как не переставала
надеяться, что евреям, живущим в арабских странах, позволят жить там в
условиях мира и равенства. Это было второй причиной, почему наша политика
сдержанности перед лицом арабских нападений казалась мне такой жизненно
важной. Я чувствовала, что ничто не должно усложнять и отравлять будущее.
Получилось не так, но всем нам понадобилось много времени, чтобы признать
факты в понять, что примирение, которого мы ожидали, не состоится.
Затем мы приняли решение заполнить экономический вакуум, создавшийся,
когда Верховный арабский комитет, под председательством муфтия, объявил
всеобщую забастовку с расчетом полностью парализовать ишув. Ни один араб во
всей Палестине - приказал муфтий - не выйдет на работу, пока не будет
прекращена полностью еврейская иммиграция и покупка евреями земли. На это у
нас нашелся простой ответ. Если не будет работать Хайфский порт, мы откроем
наш собственный порт в Тель-Авиве. Если арабские крестьяне не будут
продавать урожай, еврейские фермеры удвоят и утроят усилия. Если на дорогах
Палестины исчезнет арабский транспорт, шоферы еврейских грузовиков и
автобусов будут работать сверхурочно и покроют свои машины броней. Все, что
арабы откажутся делать, так или иначе будем делать мы.
..........................
Тысячу раз с самого 1939 года я пыталась объяснить себе и, конечно,
другим, каким образом британцы, в те самые годы, когда они с таким мужеством
и решимостью противостояли нацистам, находили время, энергию и ресурсы для
долгой и жестокой борьбы против еврейских беженцев от тех же нацистов. Но я
так и не нашла разумного объяснения - а может быть, его и не существует.
Знаю только, что государство Израиль, возможно, родилось бы только много лет
спустя, если бы британская "война внутри войны" велась не с таким
ожесточением и безумным упорством.
..........................
Что мы требовали от британцев и в чем они нам так упорно отказывали?
Даже мне ответ на это сегодня представляется невероятным. С 1939 по 1945 год
мы хотели только одного: принять в страну всех евреев, которых можно было
спасти. Вот и все. Всего-навсего права поделиться тем немногим, что у нас
было, с мужчинами, женщинами и детьми, которым посчастливилось не быть
расстрелянными, отравленными газом или похороненными заживо теми самыми
людьми, поражения которых добивалась Британская империя.
Мы не просили ничего другого: ни привилегий, ни власти, ни обещаний на
будущее. Мы просто умоляли - потому что смертный приговор, вынесенный
миллионам евреев Европы, уже приводился в исполнение, - чтобы нам разрешили
спасти кого сможем от неминуемой гибели и привезти в то единственное место,
где они были желанны. Когда же британцы сперва не ответили ничего, а потом
ответили, что по разным техническим и совершенно ничего не стоящим причинам
не смогут с этим "справиться" (якобы не хватало "кораблей", которые нашлись
в избытке в 1940 году, когда стало "необходимо" увезти "нелегальных"
иммигрантов из Палестины на остров Св. Маврикия) - мы перестали просить и
начали настаивать.
Но ничего не помогало - ни просьбы, ни слезы, ни демонстрации, ни
заступничество влиятельных друзей. "Белая книга" оставалась в силе, и ворота
Палестины открывались только лишь для того, чтобы впустить то количество,
которое было указано в этом позорном документе, - и ни одним человеком
больше. И тогда мы все поняли то, что многие из нас всегда подозревали: ни
одно чужое правительство не может и не сможет никогда почувствовать наш
мучительную тревогу так, как ее чувствуем мы, и ни одно чужое правительство
никогда не будет ценить жизнь евреев, как мы ее ценим. Не такой уж трудный
это был урок, но когда мы его усвоили, мы уже не смогли его забыть, хотя,
как это ни невероятно весь мир, за очень небольшими исключениями, его в наше
время забыл. И учтите - выбора тогда не было никакого: не надо думать, что
перед английским министерством колоний стояла длинная очередь стран,
просивших пустить к ним беженцев, чтобы их кормить и лечить под своим
кровом. Было несколько стран - к их вечной славе - готовых принять какое-то
количество евреев, если тем удастся спастись от Катастрофы. Но нигде на
земном шаре не было страны, за исключением Палестины, которая стремилась
принять евреев, готова была заплатить за них любую цену, предпринять все,
рискуя чем угодно, чтобы только их спасти.
Британцы были непоколебимы. Они сражались как львы против немцев,
итальянцев и японцев, но не могли или не хотели сопротивляться арабам, хотя
большая часть арабского мира была открыто пронацистской. Режьте меня, но я и
сейчас не понимаю почему британцы - учитывая все, что происходило с евреями,
- не сочли возможным сказать арабам: "Вам не о чем беспокоиться. Когда
окончится война, мы проследим за тем, чтобы каждый параграф "Белой книги"
строжайше выполнялся, и если они нас не послушаются, мы пошлем на их
усмирение армию, авиацию и флот. Но сейчас речь идет не о будущем Ближнего
Востока, или мандата, или каких бы то ни было национальных устремлений. На
карте миллионы человеческих жизней, и мы, англичане, не можем препятствовать
спасению людей от Гитлера. "Белой книге" придется подождать до конца войны".
http://lib.ru/MEMUARY/MEADEAST/meir.txt
Но наши проблемы не исчерпывались безработицей и внутренними
конфликтами. На очереди стояли вопросы еще более серьезные. Тучи собирались
над Палестиной, тучи нависли и над другими странами. В 1933 году Гитлер
пришел к власти, и хотя его открыто провозглашенная программа господства
арийской расы над миром сперва всем показалась абсурдной, яростный
антисемитизм, который он с самого начала проповедовал, явно был не только
риторическим ухищрением. Одним из первых действий Гитлера было введение
дикого антиеврейского законодательства, лишавшего немецких евреев всех
гражданских и политических прав. Разумеется, тогда еще никто и подумать не
мог, что гитлеровский обет истребить евреев будет выполняться буквально.
По-моему, это говорит в пользу нормальных, приличных людей: мы не могли
поверить, что такое чудовищное злодеяние может быть совершено или - что мир
позволит ему свершиться. Нет, мы не легковерны. Просто мы не могли
вообразить то, что тогда было невообразимо. Зато теперь для меня не
существует невообразимых ужасов.
Но и задолго до гитлеровского "окончательного решения" самые первые
результаты нацистских преследований - легально оформленных - были достаточно
ужасны, и опять я почувствовала, что существует только одно место на земном
шаре, куда евреи могут приехать по праву, какие бы ограничения не налагали
британцы на их иммиграцию в Палестину. К 1934 году тысячи бездомных,
исторгнутых из привычной почвы беженцев от нацизма двинулись в Палестину.
Кое-кто из них вез с собой то немногое, что сумел спасти из своего
имущества, у большинства же не было ничего. Это были высокообразованные,
трудолюбивые, энергичные люди, и вклад их в ишув был огромен. Но это
означало, что население, не достигавшее и 400000 человек, еле-еле сводящее
концы с концами, должно немедленно абсорбировать 60000 мужчин, женщин и
детей, и все вместе они должны противостоять не только растущему арабскому
террору, но и равнодушию - чтобы не сказать враждебности - британских
властей.
Одно дело - приветливо принять иммигрантов, особенно беженцев, и совсем
другое - абсорбировать их. Надо было расселить тысячи мужчин, женщин и
детей, приехавших к нам из Германии и Австрии, надо было дать им работу,
обучить их ивриту, помочь акклиматизироваться. Адвокат из Берлина, музыкант
из Франкфурта, химик-исследователь из Вены должны были тут же превратиться в
птицевода, официанта, каменщика - иначе никакой работы для них не будет. Им
надо было приспособиться - и тоже немедленно - к новому, более трудному
образу жизни, к новым опасностям и лишениям. Нелегко это было и для них, и
для нас, и я по сей день считаю из ряда вон выходящим событием, что ишув
перенес трудные годы и вышел из них сильнее, чем когда-либо. Но, по-моему,
существует только два разумных - или возможных - способа встречать
национальные невзгоды. Один - рухнуть, сдаться и сказать: "тут ничего не
поделаешь". Другой - стиснуть зубы и бороться, бороться на всех фронтах
столько, сколько понадобится - что мы и сделали тогда, что делаем и теперь.
Я теперь часто вспоминаю Палестину 30-х и 40-х годов и черпаю запасы
бодрости из этих воспоминаний, хотя далеко не все они приятны. Но когда в
1975 году мне говорили: "Как может Израиль со всем этим справиться? Арабы
решили уничтожить еврейское государство, у них огромное преимущество в
деньгах, людях, вооружении, из России прибывают тысячи иммигрантов,
большинство стран мира относятся к вашим проблемам в лучшем случае
равнодушно экономическая ситуация такова, что, по-видимому, ей ничем не
поможешь!" - я могла ответить только одно, и вполне честно: "Сорок лет назад
все было гораздо труднее, и мы все-таки справились - хотя как и всегда,
дорогой ценою". Порой мне в самом деле кажется, что только те из нас, кто
действовал сорок лет назад, могут понять, как много с тех пор сделано и как
велики наши победы; может быть, потому-то в Израиле самые большие оптимисты
- старики вроде меня, которые знают, что такое великое дело, как возрождение
нации, не может совершиться быстро, безболезненно и без усилий.
Мы старались решать главные задачи. Но какой бы острой ни была
сиюминутная проблема, надо было выполнять и будничную работу. Для меня это
была работа в качестве председателя совета директоров рабочей больничной
кассы, проверка условий труда членов Гистадрута, используемых на
строительстве британских военных лагерей в разных частях страны, ведение
различных деловых переговоров - а также и вся работа по дому, да и Менахему
и Сарре надо было помогать готовить уроки. Такова была рутина.
Но в то же время нам надо было принять и сформулировать целый ряд
важнейших решений по вопросам общего положения в ишуве. И первейшим был
вопрос - что мы можем предпринять в связи с постоянно повторяющимися
взрывами арабского террора. За один 1936 год были зверски уничтожены сотни
тысяч деревьев, которые евреи сажали с такой любовью, заботой и надеждой;
сожжены сотни полей; подстроены бесчисленные крушения поездов и автобусов; и
- самое ужасное - было совершено 2000 вооруженных нападений на евреев, в
результате которых 80 человек были убиты и многие серьезно ранены.
Беспорядки начались в апреле 1936 года. К лету евреям небезопасно было
ездить из одного города в другой. Когда мне надо было поехать из Тель-Авива
на митинг в Иерусалим - что случалось часто, - я целовала детей на прощанье,
зная, что могу и вовсе не вернуться, что мой автобус может быть взорван, что
арабский снайпер может застрелить меня при въезде в Иерусалим, что на выезде
из Яффо меня может забросать камнями арабская толпа. Хагана (подпольная
еврейская организация самообороны) была теперь больше и лучше вооружена, чем
во времена беспорядков 1929 года, но, во-первых, мы не хотели ее делать
инструментом контртеррора, направленного против арабов, потому что они
арабы, а во-вторых не желали дать англичанам повод для дальнейшего
сокращения иммиграции и поселений, к чему они прибегали всякий раз, когда
наша самооборона становилась слишком активной. Хоть сдерживаться и труднее,
чем наносить ответные удары, но мы руководствовались одним принципом:
несмотря на опасность и страдания наши, нельзя делать ничего такого, что
побудит англичан срезать квоту на въезд евреев в Палестину. Политика
сдержанности ("хавлага" на иврите) проводилась строжайшим образом. Где и
когда было возможно, евреи оборонялись от нападающих, но за все три года,
которые англичане с блистательной недоговоренностью решили называть
"беспокойными", Хагана не наносила ответных ударов.
Однако не весь ишув приветствовал наше решение обороняться, но не
наносить ответных ударов. Меньшинство требовало контртеррора и изобличало
политику сдержанности как трусливую. Я всегда находилась среди большинства,
где все были убеждены, что "хавлага" - одно-единственное этически приемлемое
решение, которому можно следовать. Мне по моральным причинам была
отвратительна самая мысль, что можно нападать на арабов, независимо от того,
виновны ли они в антиеврейских действиях. Конкретное нападение должно быть
отражено, конкретный преступник наказан. Это правильно. Но мы не будем
убивать арабов только потому, что они арабы, и не будем совершать
хулиганских действий, характерных для их методов борьбы.
И здесь я очень коротко отвечу на очень смешное обвинение, которое
слышу много лет, - будто мы игнорировали палестинских арабов и развивали
страну, словно арабского населения не существует вовсе. Когда зачинщики
беспорядков конца тридцатых годов заявили, что арабы нападают на нас потому,
что их "вытесняют", мне не надо было справляться с цифрами британской
переписи населения, чтобы знать, что за это время, как евреи стали селиться
в Палестине, арабское население ее удвоилось. Я сама наблюдала, с самого
своего приезда, этот прирост арабского населения. И дело было не только в
том, что уровень жизни палестинских арабов был гораздо выше уровня жизни
других арабов ближнего Востока, но и в том, что целые толпы арабов
переселялись сюда из Сирии и других пограничных стран в течение всего этого
времени. Когда какой-нибудь добродушный представитель британского
правительства собирался прекратить еврейскую иммиграцию на том основании,
что в Палестине недостаточно места, я, помнится, произносила речи о широких
абсорбиционных возможностях Палестины, опираясь на статистические данные,
почерпнутые, как должно, из британских источников, но фактически основанные
на том, что я видела собственными глазами.
Добавлю, что в течение тридцатых годов я не переставала надеяться, что
наступит время, когда палестинские арабы будут жить в мире с нами как равные
граждане еврейского национального очага - так же точно, как не переставала
надеяться, что евреям, живущим в арабских странах, позволят жить там в
условиях мира и равенства. Это было второй причиной, почему наша политика
сдержанности перед лицом арабских нападений казалась мне такой жизненно
важной. Я чувствовала, что ничто не должно усложнять и отравлять будущее.
Получилось не так, но всем нам понадобилось много времени, чтобы признать
факты в понять, что примирение, которого мы ожидали, не состоится.
Затем мы приняли решение заполнить экономический вакуум, создавшийся,
когда Верховный арабский комитет, под председательством муфтия, объявил
всеобщую забастовку с расчетом полностью парализовать ишув. Ни один араб во
всей Палестине - приказал муфтий - не выйдет на работу, пока не будет
прекращена полностью еврейская иммиграция и покупка евреями земли. На это у
нас нашелся простой ответ. Если не будет работать Хайфский порт, мы откроем
наш собственный порт в Тель-Авиве. Если арабские крестьяне не будут
продавать урожай, еврейские фермеры удвоят и утроят усилия. Если на дорогах
Палестины исчезнет арабский транспорт, шоферы еврейских грузовиков и
автобусов будут работать сверхурочно и покроют свои машины броней. Все, что
арабы откажутся делать, так или иначе будем делать мы.
..........................
Тысячу раз с самого 1939 года я пыталась объяснить себе и, конечно,
другим, каким образом британцы, в те самые годы, когда они с таким мужеством
и решимостью противостояли нацистам, находили время, энергию и ресурсы для
долгой и жестокой борьбы против еврейских беженцев от тех же нацистов. Но я
так и не нашла разумного объяснения - а может быть, его и не существует.
Знаю только, что государство Израиль, возможно, родилось бы только много лет
спустя, если бы британская "война внутри войны" велась не с таким
ожесточением и безумным упорством.
..........................
Что мы требовали от британцев и в чем они нам так упорно отказывали?
Даже мне ответ на это сегодня представляется невероятным. С 1939 по 1945 год
мы хотели только одного: принять в страну всех евреев, которых можно было
спасти. Вот и все. Всего-навсего права поделиться тем немногим, что у нас
было, с мужчинами, женщинами и детьми, которым посчастливилось не быть
расстрелянными, отравленными газом или похороненными заживо теми самыми
людьми, поражения которых добивалась Британская империя.
Мы не просили ничего другого: ни привилегий, ни власти, ни обещаний на
будущее. Мы просто умоляли - потому что смертный приговор, вынесенный
миллионам евреев Европы, уже приводился в исполнение, - чтобы нам разрешили
спасти кого сможем от неминуемой гибели и привезти в то единственное место,
где они были желанны. Когда же британцы сперва не ответили ничего, а потом
ответили, что по разным техническим и совершенно ничего не стоящим причинам
не смогут с этим "справиться" (якобы не хватало "кораблей", которые нашлись
в избытке в 1940 году, когда стало "необходимо" увезти "нелегальных"
иммигрантов из Палестины на остров Св. Маврикия) - мы перестали просить и
начали настаивать.
Но ничего не помогало - ни просьбы, ни слезы, ни демонстрации, ни
заступничество влиятельных друзей. "Белая книга" оставалась в силе, и ворота
Палестины открывались только лишь для того, чтобы впустить то количество,
которое было указано в этом позорном документе, - и ни одним человеком
больше. И тогда мы все поняли то, что многие из нас всегда подозревали: ни
одно чужое правительство не может и не сможет никогда почувствовать наш
мучительную тревогу так, как ее чувствуем мы, и ни одно чужое правительство
никогда не будет ценить жизнь евреев, как мы ее ценим. Не такой уж трудный
это был урок, но когда мы его усвоили, мы уже не смогли его забыть, хотя,
как это ни невероятно весь мир, за очень небольшими исключениями, его в наше
время забыл. И учтите - выбора тогда не было никакого: не надо думать, что
перед английским министерством колоний стояла длинная очередь стран,
просивших пустить к ним беженцев, чтобы их кормить и лечить под своим
кровом. Было несколько стран - к их вечной славе - готовых принять какое-то
количество евреев, если тем удастся спастись от Катастрофы. Но нигде на
земном шаре не было страны, за исключением Палестины, которая стремилась
принять евреев, готова была заплатить за них любую цену, предпринять все,
рискуя чем угодно, чтобы только их спасти.
Британцы были непоколебимы. Они сражались как львы против немцев,
итальянцев и японцев, но не могли или не хотели сопротивляться арабам, хотя
большая часть арабского мира была открыто пронацистской. Режьте меня, но я и
сейчас не понимаю почему британцы - учитывая все, что происходило с евреями,
- не сочли возможным сказать арабам: "Вам не о чем беспокоиться. Когда
окончится война, мы проследим за тем, чтобы каждый параграф "Белой книги"
строжайше выполнялся, и если они нас не послушаются, мы пошлем на их
усмирение армию, авиацию и флот. Но сейчас речь идет не о будущем Ближнего
Востока, или мандата, или каких бы то ни было национальных устремлений. На
карте миллионы человеческих жизней, и мы, англичане, не можем препятствовать
спасению людей от Гитлера. "Белой книге" придется подождать до конца войны".
http://lib.ru/MEMUARY/MEADEAST/meir.txt