"Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941" Лидии Корнеевны Чуковской
"В 1995 году Государственная премия по литературе за 1994 год была вручена Б. Ельциным Лидии Корнеевне Чуковской. Сей высокой награды были удостоены её трёхтомные “Записки об Анне Ахматовой”.
Решение Комиссии по Государственным премиям было достаточно нестандартным, а по сути - из ряда вон выходящим. Впервые литературную премию получил дневник, то есть по жанру - не литературное произведение, а подённая документальная запись событий". (Сергей Куняев "Ахматова в зазеркалье Чуковской""Наш Современник", № 5 / 2007 год)
Весь январь я читала "Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941" Лидии Корнеевны Чуковской. Они совершенно замечательные! Я пока прочла только 30%. Тем не менее у меня изначально было ложное ощущение, что доверять им не стоит. До них я у слишком многих современников читала о том, что молодая Чуковская была слепо влюбленна в пожилую Ахматову. Писали, что Л.К. служила у А.А. на посылках. Прочтя первые 10% книги я тут же "в стол" написала пост пытаясь это оспорить. Тем не менее продолжив чтение убедилась в том, что была не права. И все же воспоминаниям Лидии Корнеевны Чуковской я целиком доверяю. Действительно, пусть, Л.К. обожала А.А. и прибегала к ней днем и ночью по первому зову:
"Взяв сумку, я отправилась. С удивлением заметила, что даже в очереди для Анны Андреевны мне стоять приятно".
"В последние дни сижу над стихами Анны Андреевны. Она просила меня прочесть то, что отобрала вместе с Лидией Яковлевной[Гинзбург].
Любовалась ее профилем, восхищалась мыслями, движениями, манерами, стихами. Из дневников очевидно, насколько А.А. влияла и формировала мировидение и вкус Л.К. Похоже, что Чуковская была Софьей Андреевной при Льве Николаевиче: переписывала, редактировала, расставляла знаки препинания и вычитывала корректуру для печати.
"Я просидела несколько дней, обложенная разными изданиями книг Анны Андреевны. Вдумывалась в пунктуацию, хронологию, варианты".
А это уже говорит А.А.:
"- Только поставьте, пожалуйста, знаки сами, я не умею… Даты? О датах, пожалуйста, не спрашивайте. О датах со мной всегда говорят, как с опасно больной, которой нельзя прямо сказать о ее болезни".
Л.К. действительно постоянно любовалась не только внутренним миром А.А., но и внешностью. А ведь в те годы А.А. было 58-60:
"18 мая 39. Вечером телефонный звонок: Анна Андреевна просит прийти. Но я не могла - у Люшеньки грипп, надо быть дома.
Она пришла сама.
Сидит у меня на диване, - великолепная, профиль, как на медали, и курит (в наше время это все, конечно, совершенно немыслимо! У дочери грипп, а Л.К восхищает, что у нее сидит А.А. и курит).
И всегда оправдывала:
"- А может быть, - спросила я, - это просто у нас не хватает воображения, чтобы понимать ее правоту. Может быть, не у нее психоз, а у нас толстокожесть?"
"Пришла посоветоваться. В каждом слове - удивительное сочетание твердости, достоинства и детской беспомощности".
"Она прочитала мне еще раз о смерти, а потом никогда мною не слыханное «Водою пахнет резеда»[строка из стихотворения «Привольем пахнет дикий мед»].
И опять у меня от этого настоя горя ощущение такого счастья, что нету сил перенести. Я понимаю Бориса Леонидовича: если это существует, можно и умереть".
Словом, да, такие у них были отношения, но я не судья, а восхищенный и благодарный зритель и слушатель, которого пустили в святая-святых, в этот дивный и абсолютно чуждый мне мир:
"Оказалось, она любит Гончарова - «Обломова», а «Обрыв» - не любит.
- В «Обломове» есть поток жизни, сплошной, глубокий, плотный, которого у Тургенева никогда не бывало. У Тургенева всегда поверхность, фельетон. А «Обрыв» - неудача: этот роман написан слишком уж прямо в лоб времени. Очевидно, так в искусстве нельзя".
***
"- Никто, конечно. Никто мной тогда не занимался. Я была овца без пастуха. И только семнадцатилетняя шальная девчонка могла выбрать татарскую фамилию для русской поэтессы. Это фамилия последних татарских князей из Орды. Мне потому пришло на ум взять себе псевдоним, что папа, узнав о моих стихах, сказал: «Не срами мое имя». - «И не надо мне твоего имени!» - сказала я".
***
"- Вы вчера с неодобрением отозвались о Есенине, - сказала мне Анна Андреевна. - А Осмёркин его любит. Он огорчился. Нет, я этого не понимаю. Я только что его перечла. Очень плохо, очень однообразно, и напомнило мне нэповскую квартиру: еще висят иконы, но уже тесно, и кто-то пьет и изливает свои чувства в присутствии посторонних. Да, вы правы: все время - пьяная последняя правда, все переливается через край, хотя и переливаться-то, собственно, нечему. Тема одна-единственная - вот и у Браунинга была одна тема, но он ею виртуозно владел, а тут - какая же виртуозность? Впрочем, когда я читаю другие стихи, я думаю, что я к Есенину несправедлива. У них, бедных, и одной темы нет".
***
"«Заговорили об «Анне Карениной» во МХАТе. Ругая этот спектакль, я сказала, что публику в нем более всего привлекает возможность увидеть “роскошную жизнь высшего света”. Исторически это совершенно неверно, - сказала Анна Андреевна. - Именно роскошь высшего света никогда не существовала. Светские люди одевались весьма скромно: черные перчатки, черный закрытый воротник… Никогда не одевались по моде: отставание по крайней мере на пять лет было обязательно. Если все носили вот этакие шляпы, то светские дамы надевали маленькие, скромные. Я много их видела в Царском: роскошные ландо с гербами, кучер в мехах, - а на сиденье дама, вся в черном, в митенках с кислым выражением лица… Это и есть аристократка… А роскошно одевались, по последней моде, и ходили в золотых туфлях жены адвокатов, артистки, кокотки. Светские люди держали себя в обществе очень спокойно, свободно, просто… Но тут уж театр не виноват: на сцене изобразить скромность и некоторую старомодность невозможно - Потом она заговорила о том, что вообще не любит "Анну Каренину».