1968, Минск
Оригинал взят у 2211103 конец оттепели в отдельно взятом городе или Минск в 1968 году
в развитие давней темы
Всесоюзное закручивание гаек приобрело в Минске некоторые особенности ввиду личностей двух руководителей республики, Машерова и Кузьмина (сперва завотделом пропаганды, потом - главный идеолог ЦК КПБ).
Попробую собрать известные факты; кто что-то ещё вспомнит - дополняйте!
- Запрещена премьера пьесы Сэмюэля Беккета "В ожидании Годо". Минский ТЮЗ, первая постановка в СССР.
- Рок-фестиваль , триумфально прошедший в апреле. С августа все упоминания запрещены, бонусы лауреатам отменены. Второй фестиваль, мягко говоря, не состоялся. Кинохроника с первого уничтожена.
- Для большей эффективности цензуры в кинопроизводстве ликвидирована Минская студия научно-популярных и хронико-документальных фильмов. Её остатки переместили из Красного костёла на "Беларусьфильм" и обозвали "Летописью". Если в январе принимался авангардный "Герои не опаздывают" , то осенью запрещается даже уникальная документалка "Хатынь, 5 км" по сценарию Алеся Адамовича.
- В прессу пришло указание не допускать к публикации любые намёки, могущие подтолкнуть молодёжь к ревизионизму (страх перед китайским ОГНЁМ ПО ШТАБАМ) или к сионистским вылазкам (до 1973 так официально назывались события 68-го в Польше и Чехословакии). Прекращены публикации Кима Хадеева в "ЛиМ", выходившие за подписями сотрудников редакции.
- У Короткевича приостановлены все сценарии и книги, аналогично и у Алеся Адамовича. В Гродно у Василя Быкова череда обысков и регулярное битьё окон: местные власти пытаются его выдавить хоть в Москву, хоть во Францию...
- Обыски на заводе им. Вавилова, "Беларусьфильме" и их общежитиях: первая попытка прекратить съёмки безобидных " "ликовских фильмов" ".
- "Неприятности" у всех, связанных с оргкомитетом фестиваля бардов в новосибирском Академгородке (готовился под эгидой ЦК ВЛКСМ, проводился в марте уже без неё ).
- Ускорилось выдавливание в Москву киноэлиты: Викторов, Бычков, Виноградов, Хубов, Заболоцкий... Закрыты на стадии монтажа "Далеко от войны ", "Житие и вознесение Юрася Братчика ".
- В самых неожиданных местах на беседах у "серых мальчиков из дома с театром" стали регулярно оказываться практически все, кто хоть чуть выделялся на общем фоне. Или имел интересных друзей.
Но одно событие стояло особняком. В узел показательной порки сплелись преподавательский состав, студенчество, инженерный корпус, творческая богема и руководство Беларуси.
Из воспоминаний Валерия Петровича Лебедева :
В 1968 году я был аспирантом кафедры философии Белорусского политехнического института. Потом его пару раз переименовывали, попал он под манию и мистику новых названий. Школы становились лицеями, ПТУ - колледжами, техникумы - институтами, институты - университетами, а те - академиями. В 2002 году бывший политехнический институт был преобразован в Белорусский национальный технический университет. Почти никого из первого состава кафедры философии там уже нет. Разве что Клокоцкий с Бражниковой. Кафедра ныне именуется: “Кафедра философских учений”. Так ведь раньше мы тоже занимались этими учениями…
Март 1968 года - “Пражская весна”. А у нас еще зима. 6 марта Слава Степин проводит заседание кафедры. Надо же - он тогда был назначен зав. кафедрой П.Ф. Протасеней своим заместителем! Не боялся Протасеня, не видел в Степине конкурента себе. Когда-то еще Степин станет доктором. А вот опасный профессор Карлюк - рядом. Уже его-то Протасеня ни за что не назначил бы своим замом.
Странным образом у меня сохранились кое-какие документы той поры. Вот и этот - на бланке:
Выписка из протокола заседания кафедры:
“Постановили: рекомендовать статью аспиранта В.П. Лебедева “Некоторые философские вопросы становления молекулярно-кинетической теории” к печати.
И.о. завкафедрой философии Степин В.С.”
Удар настиг Протасеню совсем не со стороны Карлюка. Удар пришелся как раз по Степину, а уж Протасене отскочило рикошетом. Дело происходило, напоминаю, весной 1968 года. Всю ту весну Дубчека и прочих чехословацких товарищей уламывали оставить их выверты с улучшением социализма. Возможно, “Старший брат” в принципе сам не верил в его улучшение. Кто знает, может, он уже и так совершенен. Ну, это - вряд ли. Сами же все время говорили о совершенствовании социализма и даже призывали к этому. Но нечего ученикам лезть в коммунизм поперек старшего брата. Сначала мы свой улучшим, а уж потом вы - свой. По нашему примеру.
Чехословацкая пресса писала о разных недостатках. О том, что как-то нужно все менять. Как - не совсем ясно. Предполагали, что, наверное, элементами рынка. Большими свободами. Но - ничего конкретного.
Впрочем, все это высокие теории. А внизу таились вещи простенькие. Чешские товарищи для улучшения общей атмосферы и морального климата начали то там, то сям публиковать списки стукачей. Вот это уже был конец и п-…ц. Начинала разрушаться вся осведомительская сеть. Глаза и уши запорошило песком. Новые добровольцы не шли - боялись огласки.
Советские товарищи говорили, что это очень нехорошо. Ради такого дела даже приезжали к ним уламывать несколько раз - в Прагу, Братиславу, Дрезден, под конец в какой-то городок Чиерна-над-Тиссой. Призывали сойти с начатого ими неправильного пути. Те отвечали, что никто такого приказа раскрывать осведомителей не давал. Просто в рамках социалистической чехословацкой демократии ослабили цензуру, и пресса получила некоторую свободу. Она теперь не согласует свои публикации с “директивными инстанциями”. Вот пишет о недостатках. Вы ведь тоже о них пишете. Берем пример с вас, со Старшего брата. У вас даже фельетоны в “Правде” бывают. И если какие-то имена “стукачей” (извините за это слово) попадают в нашу печать, то это потому, что их сообщают журналистам работники органов госбезопасности. Мы не знаем, кто эти работники. Может быть, это как раз ваши люди, дорогие советские товарищи. С них и надо спрашивать.
Стало быть, отвечали советские товарищи, рано еще давать прессе такую самостоятельность. Не созрела она еще. Нужно все вернуть назад. Возвращали. Тогда чешская пресса писала о том, что вот, пришлось по просьбе Старшего брата все вернуть назад. Писала о том, что именно в этом заду было раньше и есть теперь. Приводили всякие исторические сведения о лагерях да затравленных верных ленинцах. Со ссылками на закрытый доклад Хрущева о культе и на стенограммы 22-го съезда. За доклад делали втык: он-то закрытый! Откуда у вас текст? Из западных источников… То-то и оно. На Запад, стало быть, ориентируетесь?! А 22-й съезд - это отрыжка хрущевского волюнтаризма. На нем к тому же Хрущев ввел в Устав КПСС сменяемость состава партийных органов на треть за каждый выборный срок. Только-только наладишь связи со всем советским и торговым аппаратом, с директором Елисеевского гастронома тов. Соколовым, а тебя раз! - и перебросили в другой райком. Или даже горком. Начинай все сначала.
Вы вот с сочувствием пишете об этих субъективистских замашках кукурузника, а нам пришлось экстренный 23-й съезд собирать, чтобы гнусную добавку об обновляемости удалять из Устава. Неверной дорогой идете, товарищи!
Товарищи обещали исправиться. Но ни черта не делали.
А по разным весям и городам огромного СССР тоже шли какие-то шептания да блукания. Нарастала эмиграция. Правда, очень тонкой прослойки, но все равно неприятно. Многие имели хорошее образование, другие были носителями разных форм допуска к секретам. Их задерживали с выездом. Но с работы увольняли. Уезжать-то имели право лица только одной национальности. Вышло, что происходит ущемление по национальному признаку, что никак не вязалось с духом интернационализма. Этот дух можно было бы поддать, но это что ж тогда - всех выпускать?! Кстати сказать, хороший был бы ход. Уезжайте все, кто хочет, - зеленая улица и дорога скатертью. И вот тогда бы Запад сразу же заткнулся: принять нет возможности. Вот как, оказывается! Не мы не выпускаем, а вы не принимаете.
Но до таких высот политики никто в ЦК подняться не мог. Убоялись ближайших последствий: как это так - разрешить подавать на эмиграцию? А если и правда начнут подавать? Это ж больше, чем нелояльность, это предательство! Что с такими делать? Увольнять? Сажать? Так ведь сами ж разрешили! Так что оставили все, как есть. Просто всех, имеющих возможность уехать, перестали брать на более-менее ответственные должности. И ради сохранения всяких тайн в будущем, да и вообще, чтобы чего не вышло. Отказники писали протесты, давали иностранным корреспондентам интервью, собирались на свои шабаши и распространяли вокруг себя дух идейного разложения.
Союзный и республиканский КГБ провели у себя ряд совещаний: как противостоять угрозе идеологического повреждения здоровой нравственности народа. Ну, как? Известно как. Нужно обнаружить и удалить из народного тела ядовитые занозы. В первую очередь тех, которые соприкасаются с молодежью, тех, кто призван прививать, так сказать, и воспитывать, а на самом деле…
У нас в Минске указание выявить подрывной элемент поступило от самого первого секретаря тов. Петра Мироновича Машерова.
Слава Степин был в Минске человеком заметным. Ярким. На его лекции народ валил валом. Из других институтов тоже. Особенно по эстетике. Много обсуждали авангард, всяких абстракционистов-экспрес-сионистов. Ну, и прошлых модернистов тоже. Я пошел как-то на такую лекцию. С показом слайдов. Степин как бы положительно говорил о Фальке. И даже о Марке Шагале. В зале шумели и негодовали. Напирали все больше на идеологию. Мол, и Фальк, и Шагал, и прочие кандинские далеки от народа. Завихрения у них. Марк Шагал этот все время отставал от запросов времени. Я вставил: “Это точно. Чем дальше Шагал, тем больше отставал. Такой вот диалектический станковист”. При этом я случайно дернул ногой и выключил проектор. Настала темень. Я сообщил, что это художественное оформление лекции - иллюстрация “Черного квадрата” Малевича (я тогда часто говорил реминисценциями из Ильфа-Петрова). Слава засмеялся. Дали свет. Степин стал осторожно все сводить к праву художника на эксперимент и свое видение мира. Тут и конец представления.
После лекции он подошел ко мне: “Это вы ловко пошутили про Шагала, который чем дальше, тем больше?” Да уж - я. Было это в 1964 году.
.
Так состоялось наше знакомство, превратившееся затем в тесную дружбу. Все-то мы вместе да вместе. На кафедре (позже, когда я поступил в аспирантуру) нас даже стали называть Маркс-Энгельс. Знал Слава больше меня в философии и вообще в истории науки. И обладал более сильным мышлением. Зато я был активней. Он называл меня “переносчиком сильных взаимодействий”. Или короче - пи-мезоном. Но это прозвище не привилось, а привилось - Гусик, которое пошло от Альберта Шкляра, нашего третьего мушкетера.
Долгих 4 года все шло хорошо. Степин был даже назначен (я выше упоминал) Протасеней своим замом. Лекции, заседания кафедры, совместные поездки в отпуск (в Крым, во Фрунзенское, на Кавказ). Какие фильмы снимали! Названия помню (да и фильмы сохранились): “Пессимистическая комедия”, “Гордиев санузел”, “Ночной позор”, “Танцующий вшивец”, “Зыркающие буркалы”. Хорошо было!
Но - к главному. Итак, весной, в мае 1968 года, работа по обезвреживанию опасных пражских весенних ростков была в самом разгаре. Нужны были фигуранты для мощного охранительного доклада по идеологии для первого секретаря Машерова. Чтобы не только общими словами клеймить, но и на конкретных примерах показывать результаты проведенной работы. Ну и для острастки другим. Чтобы неповадно было.
Фигурантом был выбран Слава Степин. Молодой, подающий большие надежды философ. Но оказался неразборчив в идеологических средствах. Не имел закалки идейной борьбы. Ум да знания далеко не все. Если нет идейной убежденности, то они только во вред. До КГБ доходили какие-то смутные донесения о том, что ведутся “среди нас” разговоры о неверных способах построения социализма руками зэков. О безнадежности вести плановое управление экономикой, в которой производимая номенклатура идет на сотни тысяч и даже миллионы наименований. Да и вообще об этой революции, которой лучше бы не было. О том, что партия есть вариант средневековой церковной структуры. Чуть-чуть стал пробиваться самиздат, кажется, первым, что попалось, было “Открытое письмо Раскольникова Сталину”. И тогда же работа А.Д.Сахарова “О конвергенции”.
Вот все это разложение и надо было показать на конкретном материале.
В то самое время в Минске процветал Игорь Добролюбов, молодой кинорежиссер, уже ставший известным благодаря своему фильму “ Иду искать”. Как написано в аннотации, этот фильм “о судьбе ученого, который проходит сложный путь в науке” - парафраз на “Девять дней одного года” Михаила Ромма. Только что (в 1968 году) вышел фильм Добролюбова “ Шаги на земле”, второй готовился к показу (“Иван Макарович”). В школе Добролюбов учился со Славой в одном классе, даже сидели одно время за одной партой. Но друзьями не стали и после школы отношений не поддерживали. Вот этот самый Добролюбов не имел никаких разбродов и шатаний и прочно стоял на гранитной базе материализма. Страсть как любил разные материальные ценности. Он и сейчас любит, жив курилка, с теми же качествами.
Был этот Добролюбов стрекулистом, бабником, потаскуном и выпивохой. В общем-то, ничего особенного. В среде богемы очень даже широко принято.
Приведу одну историю, которую рассказывал мне мой близкий друг, известный белорусский композитор Евгений Глебов.
Поехала как-то делегация Белорусских деятелей культуры (в ней был и Глебов) в Питер. Вышли на Невский. Этот Добролюбов, некий шибздик и мозгляк, став фертом, говорит: "Хотите, поспорим, что любая, на кого вы укажете, пойдет со мной в номера?"
Поспорили на пяток коньяка. Ждут. Пока все не то. Наконец, появляется настоящая королева, модель, аристократка. Рост 180, одета от Кардена. Выступает так, что все сторонятся и только восхищенно смотрят вслед. Давай, Игорь - вот к этой.
Тот подскакивает эдаким стрекозлом:
- Мадам, не угодно ли пое....ся?
Та приостановилась, отнюдь не вскрикнула, не ойкнула, не хихикнула, не закричала "дурак", не позвала милицию. Она смерила его взглядом сверху вниз и очень громко, чтобы слышало и все окружение, отчеканила:
- Охотно. Но не с таким говном, как ты.
И той же походкой прошествовала дальше.
Деятели белорусской культуры чуть не попадали на тротуар от хохота.
- - -
Весной 1968 года Белорусский КГБ задумал весьма хитроумную двухходовку. Нужно, чтобы Добролюбов пригласил к себе Степина и вызвал его на “политический разговор”. Который следует записать. Но как это сделать, если 15 лет между бывшими одноклассниками нет общения? В “Белорусьфильме” находят еще одного деятеля - кинооператора Юрия Цветкова. Его жена учится на заочном факультете. Даже и не в нашем институте, а еще где-то. И ей якобы нужен зачет по эстетике. Все равно где. Цветков тоже знаком со Степиным. Он подходит к нему и просит о маленькой услуге. “Да ладно, - отвечает Слава, - давай зачетку, поставлю зачет - и всех-то делов”.
На следующий день Цветков звонит, благодарит, и говорит, что это дело надо бы отметить. Как раз Добролюбов приглашает. Давно не виделись, вот и повод есть.
Слава легко попадает в сети. Я не раз шутил, что когда ты на коне, будешь Степин. А нет - Песин. А если так на так, то с двойной дворянской фамилией Степин-Песин. Обыграли его тогда. Дома у Добролюбова сидят, коньяк, икра, приятная беседа.
- Скоро, - говорит Добролюбов, - настанет новый 1937 год. Начнут всех сажать (К слову скажу, что очень похоже на нынешние причитания правых про “37 год Путина”).
- Не настанет, - отвечает Слава, закусывая балыком.
- Да это все ваша философская трепотня. Лишь бы языком молоть. Я тебе говорю, начнут сажать. Вон в Чехословакии что делается
Славу не трудно было завести на умничания. А тут еще такая подначка - “философская трепотня”, мол.
- Ладно. Для того чтобы доказать, что сейчас массовые посадки невозможны, я расскажу, почему они были не только возможны, но и необходимы в 30-х годах.
И начал рассказывать. С самой революции: почему да отчего. Это и сейчас звучало бы неплохо, а уж тогда…. Два кинодеятеля сидели, раскрыв хлебала. Но не настолько развесив уши, чтобы забывать о главном. Добролюбов подходил к соседнему столу, что-то там за картонкой с тортом шебуршил. Это уж потом мы легко вычислили, что переворачивал кассету, менял ее, да проверял уровень записи. А тогда Славу было не остановить. Да этого никто и не делал. Наоборот, требовали еще и еще подробностей.
Первый секретарь ЦК КПСС Белоруссии - П.М. Машеров
Через пару недель объявляют, что в Политехническом институте будет проведен республиканский партийный актив и выступит на нем сам первый секретарь Петр Миронович Машеров.
Что-то смутно Слава ощущал. Была какая-то неопределенная утечка информации из ЦК. Она дошла до отца Славы, Семена Николаевича (он был в нашем институте доцентом), в прошлом - секретаря Саратовского обкома и председателя комитета и радиовещанию Белоруссии, должность уровня министра. Что-то настораживающее выдали. Что Машеров не просто так произнесет дежурную речь, а на острых примерах покажет. Кого-то из института распнут. У меня все сжалось - я-то знал о недавней встрече Славы с Добролюбовым. Но как мог успокаивал, - может быть, пронесет.
Сидел полный актовый зал. Мы, как беспартийные, дежурили под дверью.
Речь Машерова в месте, посвященном Славе, напоминала о лучшем творении Вышинского. “В то время как весь советский народ, полный трудового энтузиазма и веры в правоту нашего дела, отдает все силы для скорейшего построения коммунизма, этого светлого будущего всего человечества, находятся некоторые….”.
Конец речи был ужасным и страшным: паршивая овца, урод в нашей славной семье, сорную траву с поля вон. Председатель собрания, дрожащий секретарь парткома (А.Ф.Богданов) прошелестел:
- Пусть Степин выйдет, пусть покажется людям и объяснит, как дошел до такой жизни.
Слава выходит к трибуне. Говорит, что никогда не позволял себе никаких антиобщественных или антипартийных высказываний. Что он как раз доказывал, что после критики культа личности в стране восстановлены социалистические нормы и что поэтому никаких массовых репрессий теперь быть не может. Вероятно, из его слов о нарушениях социалистической законности в прошлом, тем более, сказанных под пьяную лавочку где-то в компании (Слава знал, что публичное раскрытие провокатора, доносчика и осведомителя только усугубит его положение), были вырваны отдельные места и вне контекста доложены Петру Мироновичу.
- Вы это бросьте, - резко оборвал Машеров. - Я вот так держал в руках вашу речь (он показал рукой, как именно держал кассету, хотя само слово “кассета”, равно как и всякие упоминания о магнитофонной записи, напрочь в его речи и всех речах прочих отсутствовали, но всем это было и так понятно). Я два раза прослушал вашу, с позволения сказать, лекцию. И могу сказать, что у вас выношенные, можно сказать, зрелые антисоветские убеждения. Вы настроены явно антисоциалистически. Вы отрицали необходимость социалистической революции, вы чернили методы построения социализма в СССР. Вы выразили полное неверие в то, что вообще социализм и, тем более, коммунизм может быть построен.
Слава, как он поведал нам сразу же после актива, понял, что всякие попытки оправдаться бесполезны. Поэтому он просто сказал, что если он что-то не так понимает в истории страны и в политике партии, то просит дать ему возможность углубленно изучить этот вопрос и работой исправить все свои ошибки.
Ох, что тут началось! Выскочил декан энергетического факультета Руцкий и заверещал:
- Как очень верно сейчас сказал здесь Петр Машерович Миронов, таким, как Степин…
Председатель:
- Петр Миронович Машеров.
- Я и говорю, Петр Машерович Миронов сказал….
- Я вас поправляю еще раз: Петр Миронович Машеров.
- Да. Петр Машерович Миронов очень верно….
- Я лишаю вас слова.
Ничего, нашлись другие, которые не путали имени. Они доказывали свою верноподданность на один лад. Чуть ли не призывали расстрелять врага народа Степина прямо тут же, в зале.
Вот тут-то старший товарищ Петр Миронович и поправил раззудившуюся молодежь. А еще больше - пожилую.
- Вячеслав Степин еще молодой человек. Талантливый философ и ученый. Он серьезно оступился. Но он, хочется верить, может быть, сумеет извлечь суровый урок из случившегося. И, может быть, сумеет загладить свою вину и принести пользу партии и народу.
Это было спасение. Вернее - надежда на спасение. Машеров был человеком, искренне верующим в коммунизм. Он своей судьбой заслужил это право. Учитель математики сельской школы в Витебской области. Ушел в партизаны в самом начале войны - в сентябре 1941 года. Стал командиром отряда им. Щорса в соединении Константина Заслонова. Получил Героя Советского Союза в 1944 году за личную храбрость при подрывах немецких эшелонов. Человек лично очень порядочный. Его шофер - друг Машерова еще по партизанской молодости. Давно потерял реакцию, да и со зрением того-с. Но Петр Миронович до последнего его не заменял, нехорошо, дескать, это ж мой сябр. Вот этот лепший сябр и погубил и себя, и шефа: при возвращении Машерова из проверочной поездки по колхозам воткнулся (в 1980 г.) во внезапно выехавший на Московское шоссе грузовик с картошкой.
Что на том этапе дало соломинку спасения? Трудно сказать. Может быть, заслуги отца Славы, которого Машеров знал. Может быть, то, что Слава не стал утверждать, что ничего подобного он не говорил. Ему и нам было ясно, что Машеров слушал записанный разговор.
Но то была именно соломинка, не более. Важно было, что скажет кафедра. И что - партком и ректорат института. Кафедра в целом вступилась за Славу. Осуждали, конечно, но мягко. Дескать, нужно следить за своими словами. Мы - идеологические работники. Особо слово дали мне - все знали о нашей дружбе. Я сказал, что у Славы есть особенность разыгрывать возможные, виртуальные миры. Предположить, какая была бы история при таких-то и таких то исходных условиях. Совсем не обязательно, чтобы это была реальная история (сейчас это называется альтернативной историей). Ну, и еще, посоветовал я старшему другу, нужно тщательнее относится к выбору собеседников. С этим неожиданно все дружно согласились. Даже гнусным коммунякам (кои и у нас на кафедре были) сильно не понравилось, что вот так сидишь, выпиваешь, анекдоты травишь, а приятель на тебя телегу пишет да еще и разговор записал. Общий вывод: Степин нужен кафедре и он должен оставаться здесь работать.
Протасеня же никак не унимался.
- Степин повинен пойти на завод и там повариться в рабочем котле.
О чем бы ни говорили, он все свое: на завод, к станку и там повариться в рабочем котле.
И проголосовал за этот так и не названный завод. Отводил от себя потенциальную угрозу. Тем более, что вот сидит профессор Карлюк и зарится на его место.
Партком и ректорат тоже были за Степина. Конечно, наказать нужно знатно. Куда денешься, ведь сам Машеров о нем ТАКОЕ говорил. Но и запасной ход оставил. Народ тогда был очень тертый по части нюансов и намеков. Сразу чуял, что еще можно, а что - ни за какие коврижки. Здесь уловили, что можно дать строгий выговор с занесением (последняя мера перед исключением). Просили оставить Степина на кафедре как талантливого ученого. Знали, что за это парткому и ректорату ничего не будет - иначе как же, по словам Машерова, Степин “сумеет загладить свою вину и принести пользу партии и народу”?
Когда прямо на горкоме исключали меня, то вообще обошлись без института (московского Физтеха) и без первичной парторганизации (что было грубейшим нарушением устава). А заведующему кафедрой Юрию Ивановичу Семенову в горкоме прямо сказали, что всякая попытка защищать Лебедева (вроде ходатайств от имени кафедры) приведет к ее расформированию.
Райком партии Степина из партии исключил. А это - конец не только карьеры, но вообще профессии. Тогда только на завод, как и требовал Протасеня. Так ведь и на завод без разрешения партии не взяли бы (когда я после своего исключения, казалось, совсем в другие времена, пошел на завод “Динамо”, то меня взяли только после разрешения из райкома). А в случае со Славой в райкоме-то ведь всех этих тонкостей с выступлением Машерова не знали. Знали только, что Степин - злостный антисоветчик. И вкатили формулировку: "За высказывания, отрицающие необходимость социалистической революции и порочащие методы строительства социализма в СССР". Ну и еще там дополнительно о неверии в идеалы коммунизма.
С такой формулировкой даже при Хрущеве впереди маячил лагерь. Но то, о чем я пишу, происходило в благостные времена добряка Леонида Ильича Брежнева. Его поцелуи взасос и наметившаяся слезоточивость сильно смягчали загадочную улыбку анаконды.
Мы пришли со Славой к нему домой (он жил с родителями на улице Карла Маркса, а рядом была улица Энгельса, они и сейчас так же называются). Как дела? Да вот так вот. Отец сам не свой, кулем сел на стул, мать - совершенно белая, схватилась за голову. Они пережили 37 год. Прошептала только: “Мы погибли”.
Я бодрячком таким (был у них за второго сына, точно так же, как и Слава у моих родителей) на правах своего, почти что весело говорю: “Да что вы, Антонина Петровна! Пустяки. Ну, подумаешь, исключили, не 37-й год, небось. Придумаем что-нибудь”. И под конец еще ляпнул: “Вы еще будете гордиться тем, что Славу исключили из такой партии”. Думал этим ее утешить.
Что тут случилось! В это почти невозможно поверить, но - поверьте. Антонина Петровна проковыляла ко входным дверям, настежь их открыла. Потом - к окну, распахнула его. И закричала, неловко передвигаясь от двери к окну и обратно, как-то нелепо загребая ногой и размахивая руками, повторяя одно и тоже:
- Мы любим советскую власть! Мы любим нашу родную партию! Мы любим советскую власть! Мы любим нашу родную партию!
Мы с трудом ее оттащили от окна. Уложили в кровать. Дали валерьянки. Она была убеждена, что уже всюду стоят микрофоны, что теперь слушают, как мы будем реагировать на исключение Славы. И если не так, как надо, если не будем славить родную партию за ее бесконечную мудрость и заботу, то вот они, в форме НКВД, с наганами на портупее, за дверью стоят наготове. Входят, руки за спину - и в черный воронок. И тут же - в подвал КГБ (а республиканский КГБ был как раз очень близко от их дома), всем пули в затылок.
Слава подал апелляцию в горком. Он там, мы (я с Аликом Шкляром) снова у входа. Ждали часа два - столько шло заседание горкома с персональным делом В.С. Степина. Наконец, показался:
- Слава, ну? ….
- Слава - в КПСС!
Мы обняли нашего командора. Выплыл! Конечно, со строгачом с занесением, но с этим можно жить.
Почему случилось это чудо? Наверное, потому (самое главное), что на прием к Машерову пробился отец Славы Семен Николаевич. Он униженно молил “не губить сына”. И был дан отбой в горком, и было даровано высочайшее помилование. Конечно, со ссылкой на решение кафедры и парткома с ректоратом с просьбой оставить Степина на кафедре с суровым наказанием. Ну, как же, партийная демократия. Учет мнения низовой партийной организации.
Все-таки - спасибо Петру Мироновичу. Ему как истово верующему в коммунизм помилование антикоммуниста далось нелегко. Как Машеров всегда выступал! Любо-дорого посмотреть! Он, говоря о скором пришествии всеобщего счастья, аж приподнимался на носки, чуть ли не подпрыгивал, как будто видя это коммунистическое светлое завтра и рассказывая народу о его приближении “по словам прямого очевидца”. Таких, как он, идеалистов тов. Сталин давно перестрелял. Машеров уцелел только потому, что был герой, партизан, да и партийную карьеру всерьез начал только после смерти Сталина.
Был у Добролюбова родственник (они были женаты на сестрах) - Женя Веранчик - человек выдающийся, слесарь-виртуоз 7-го разряда, которому задания на изготовление тончайших штампов лично давал министр радиопромышленности Васильев. Просто звонил ему домой. К тому же Женя писал пьесы - очень похоже на стиль Дюрренматта. Но, в отличие от нас, Женя был ближе к пролетарской среде. Узнав о подвиге родственника, Веранчик сказал: “Ладно, поговорю с ним на понятном ему языке. Поучу малость”. Поехал к Добролюбову и смачно избил. Больше с Добролюбовым не общался и о последствиях учения не знал.
Однако Добролюбов утешился наградами. Какие-то премии ему дали за два фильма в том самом 1968 году ("Шаги на земле” и “ Иван Макарович”). И Цветков получил премию Ленинского комсомола Белоруссии за участие в фильме “Анютина дорога”. Как-никак, а партийное задание они выполнили успешно. Хотя я сомневаюсь, чтобы Машеров за это подал бы им руку. А встреть таких в его партизанское время - застрелил бы их собственноручно.
Отсюда , с сокращениями.
Маленькое дополнение: был ещё выезд в лес для длительной беседы Кузьмина со Стёпиным. Разговор шел без свидетелей; за город их вывозили Евгений и Лариса Глебовы на своей машине.
Две киноиллюстрации (без звука) из моих оцифровок архива Ларисы Васильевны Глебовой.
1. Евгений Глебов и Евгений Веранчик, апрель 67-го. Съёмка Валерия Лебедева.
2. Вячеслав Стёпин, Евгений Глебов и Дмитрий Смольский в Москве, 1983 год. Съёмка Родиона Глебова.
Вот такой своеобразный год. Что ещё о нём вспомните?
в развитие давней темы
Всесоюзное закручивание гаек приобрело в Минске некоторые особенности ввиду личностей двух руководителей республики, Машерова и Кузьмина (сперва завотделом пропаганды, потом - главный идеолог ЦК КПБ).
Попробую собрать известные факты; кто что-то ещё вспомнит - дополняйте!
- Запрещена премьера пьесы Сэмюэля Беккета "В ожидании Годо". Минский ТЮЗ, первая постановка в СССР.
- Рок-фестиваль , триумфально прошедший в апреле. С августа все упоминания запрещены, бонусы лауреатам отменены. Второй фестиваль, мягко говоря, не состоялся. Кинохроника с первого уничтожена.
- Для большей эффективности цензуры в кинопроизводстве ликвидирована Минская студия научно-популярных и хронико-документальных фильмов. Её остатки переместили из Красного костёла на "Беларусьфильм" и обозвали "Летописью". Если в январе принимался авангардный "Герои не опаздывают" , то осенью запрещается даже уникальная документалка "Хатынь, 5 км" по сценарию Алеся Адамовича.
- В прессу пришло указание не допускать к публикации любые намёки, могущие подтолкнуть молодёжь к ревизионизму (страх перед китайским ОГНЁМ ПО ШТАБАМ) или к сионистским вылазкам (до 1973 так официально назывались события 68-го в Польше и Чехословакии). Прекращены публикации Кима Хадеева в "ЛиМ", выходившие за подписями сотрудников редакции.
- У Короткевича приостановлены все сценарии и книги, аналогично и у Алеся Адамовича. В Гродно у Василя Быкова череда обысков и регулярное битьё окон: местные власти пытаются его выдавить хоть в Москву, хоть во Францию...
- Обыски на заводе им. Вавилова, "Беларусьфильме" и их общежитиях: первая попытка прекратить съёмки безобидных " "ликовских фильмов" ".
- "Неприятности" у всех, связанных с оргкомитетом фестиваля бардов в новосибирском Академгородке (готовился под эгидой ЦК ВЛКСМ, проводился в марте уже без неё ).
- Ускорилось выдавливание в Москву киноэлиты: Викторов, Бычков, Виноградов, Хубов, Заболоцкий... Закрыты на стадии монтажа "Далеко от войны ", "Житие и вознесение Юрася Братчика ".
- В самых неожиданных местах на беседах у "серых мальчиков из дома с театром" стали регулярно оказываться практически все, кто хоть чуть выделялся на общем фоне. Или имел интересных друзей.
Но одно событие стояло особняком. В узел показательной порки сплелись преподавательский состав, студенчество, инженерный корпус, творческая богема и руководство Беларуси.
Из воспоминаний Валерия Петровича Лебедева :
В 1968 году я был аспирантом кафедры философии Белорусского политехнического института. Потом его пару раз переименовывали, попал он под манию и мистику новых названий. Школы становились лицеями, ПТУ - колледжами, техникумы - институтами, институты - университетами, а те - академиями. В 2002 году бывший политехнический институт был преобразован в Белорусский национальный технический университет. Почти никого из первого состава кафедры философии там уже нет. Разве что Клокоцкий с Бражниковой. Кафедра ныне именуется: “Кафедра философских учений”. Так ведь раньше мы тоже занимались этими учениями…
Март 1968 года - “Пражская весна”. А у нас еще зима. 6 марта Слава Степин проводит заседание кафедры. Надо же - он тогда был назначен зав. кафедрой П.Ф. Протасеней своим заместителем! Не боялся Протасеня, не видел в Степине конкурента себе. Когда-то еще Степин станет доктором. А вот опасный профессор Карлюк - рядом. Уже его-то Протасеня ни за что не назначил бы своим замом.
Странным образом у меня сохранились кое-какие документы той поры. Вот и этот - на бланке:
Выписка из протокола заседания кафедры:
“Постановили: рекомендовать статью аспиранта В.П. Лебедева “Некоторые философские вопросы становления молекулярно-кинетической теории” к печати.
И.о. завкафедрой философии Степин В.С.”
Удар настиг Протасеню совсем не со стороны Карлюка. Удар пришелся как раз по Степину, а уж Протасене отскочило рикошетом. Дело происходило, напоминаю, весной 1968 года. Всю ту весну Дубчека и прочих чехословацких товарищей уламывали оставить их выверты с улучшением социализма. Возможно, “Старший брат” в принципе сам не верил в его улучшение. Кто знает, может, он уже и так совершенен. Ну, это - вряд ли. Сами же все время говорили о совершенствовании социализма и даже призывали к этому. Но нечего ученикам лезть в коммунизм поперек старшего брата. Сначала мы свой улучшим, а уж потом вы - свой. По нашему примеру.
Чехословацкая пресса писала о разных недостатках. О том, что как-то нужно все менять. Как - не совсем ясно. Предполагали, что, наверное, элементами рынка. Большими свободами. Но - ничего конкретного.
Впрочем, все это высокие теории. А внизу таились вещи простенькие. Чешские товарищи для улучшения общей атмосферы и морального климата начали то там, то сям публиковать списки стукачей. Вот это уже был конец и п-…ц. Начинала разрушаться вся осведомительская сеть. Глаза и уши запорошило песком. Новые добровольцы не шли - боялись огласки.
Советские товарищи говорили, что это очень нехорошо. Ради такого дела даже приезжали к ним уламывать несколько раз - в Прагу, Братиславу, Дрезден, под конец в какой-то городок Чиерна-над-Тиссой. Призывали сойти с начатого ими неправильного пути. Те отвечали, что никто такого приказа раскрывать осведомителей не давал. Просто в рамках социалистической чехословацкой демократии ослабили цензуру, и пресса получила некоторую свободу. Она теперь не согласует свои публикации с “директивными инстанциями”. Вот пишет о недостатках. Вы ведь тоже о них пишете. Берем пример с вас, со Старшего брата. У вас даже фельетоны в “Правде” бывают. И если какие-то имена “стукачей” (извините за это слово) попадают в нашу печать, то это потому, что их сообщают журналистам работники органов госбезопасности. Мы не знаем, кто эти работники. Может быть, это как раз ваши люди, дорогие советские товарищи. С них и надо спрашивать.
Стало быть, отвечали советские товарищи, рано еще давать прессе такую самостоятельность. Не созрела она еще. Нужно все вернуть назад. Возвращали. Тогда чешская пресса писала о том, что вот, пришлось по просьбе Старшего брата все вернуть назад. Писала о том, что именно в этом заду было раньше и есть теперь. Приводили всякие исторические сведения о лагерях да затравленных верных ленинцах. Со ссылками на закрытый доклад Хрущева о культе и на стенограммы 22-го съезда. За доклад делали втык: он-то закрытый! Откуда у вас текст? Из западных источников… То-то и оно. На Запад, стало быть, ориентируетесь?! А 22-й съезд - это отрыжка хрущевского волюнтаризма. На нем к тому же Хрущев ввел в Устав КПСС сменяемость состава партийных органов на треть за каждый выборный срок. Только-только наладишь связи со всем советским и торговым аппаратом, с директором Елисеевского гастронома тов. Соколовым, а тебя раз! - и перебросили в другой райком. Или даже горком. Начинай все сначала.
Вы вот с сочувствием пишете об этих субъективистских замашках кукурузника, а нам пришлось экстренный 23-й съезд собирать, чтобы гнусную добавку об обновляемости удалять из Устава. Неверной дорогой идете, товарищи!
Товарищи обещали исправиться. Но ни черта не делали.
А по разным весям и городам огромного СССР тоже шли какие-то шептания да блукания. Нарастала эмиграция. Правда, очень тонкой прослойки, но все равно неприятно. Многие имели хорошее образование, другие были носителями разных форм допуска к секретам. Их задерживали с выездом. Но с работы увольняли. Уезжать-то имели право лица только одной национальности. Вышло, что происходит ущемление по национальному признаку, что никак не вязалось с духом интернационализма. Этот дух можно было бы поддать, но это что ж тогда - всех выпускать?! Кстати сказать, хороший был бы ход. Уезжайте все, кто хочет, - зеленая улица и дорога скатертью. И вот тогда бы Запад сразу же заткнулся: принять нет возможности. Вот как, оказывается! Не мы не выпускаем, а вы не принимаете.
Но до таких высот политики никто в ЦК подняться не мог. Убоялись ближайших последствий: как это так - разрешить подавать на эмиграцию? А если и правда начнут подавать? Это ж больше, чем нелояльность, это предательство! Что с такими делать? Увольнять? Сажать? Так ведь сами ж разрешили! Так что оставили все, как есть. Просто всех, имеющих возможность уехать, перестали брать на более-менее ответственные должности. И ради сохранения всяких тайн в будущем, да и вообще, чтобы чего не вышло. Отказники писали протесты, давали иностранным корреспондентам интервью, собирались на свои шабаши и распространяли вокруг себя дух идейного разложения.
Союзный и республиканский КГБ провели у себя ряд совещаний: как противостоять угрозе идеологического повреждения здоровой нравственности народа. Ну, как? Известно как. Нужно обнаружить и удалить из народного тела ядовитые занозы. В первую очередь тех, которые соприкасаются с молодежью, тех, кто призван прививать, так сказать, и воспитывать, а на самом деле…
У нас в Минске указание выявить подрывной элемент поступило от самого первого секретаря тов. Петра Мироновича Машерова.
Слава Степин был в Минске человеком заметным. Ярким. На его лекции народ валил валом. Из других институтов тоже. Особенно по эстетике. Много обсуждали авангард, всяких абстракционистов-экспрес-сионистов. Ну, и прошлых модернистов тоже. Я пошел как-то на такую лекцию. С показом слайдов. Степин как бы положительно говорил о Фальке. И даже о Марке Шагале. В зале шумели и негодовали. Напирали все больше на идеологию. Мол, и Фальк, и Шагал, и прочие кандинские далеки от народа. Завихрения у них. Марк Шагал этот все время отставал от запросов времени. Я вставил: “Это точно. Чем дальше Шагал, тем больше отставал. Такой вот диалектический станковист”. При этом я случайно дернул ногой и выключил проектор. Настала темень. Я сообщил, что это художественное оформление лекции - иллюстрация “Черного квадрата” Малевича (я тогда часто говорил реминисценциями из Ильфа-Петрова). Слава засмеялся. Дали свет. Степин стал осторожно все сводить к праву художника на эксперимент и свое видение мира. Тут и конец представления.
После лекции он подошел ко мне: “Это вы ловко пошутили про Шагала, который чем дальше, тем больше?” Да уж - я. Было это в 1964 году.
.
Так состоялось наше знакомство, превратившееся затем в тесную дружбу. Все-то мы вместе да вместе. На кафедре (позже, когда я поступил в аспирантуру) нас даже стали называть Маркс-Энгельс. Знал Слава больше меня в философии и вообще в истории науки. И обладал более сильным мышлением. Зато я был активней. Он называл меня “переносчиком сильных взаимодействий”. Или короче - пи-мезоном. Но это прозвище не привилось, а привилось - Гусик, которое пошло от Альберта Шкляра, нашего третьего мушкетера.
Долгих 4 года все шло хорошо. Степин был даже назначен (я выше упоминал) Протасеней своим замом. Лекции, заседания кафедры, совместные поездки в отпуск (в Крым, во Фрунзенское, на Кавказ). Какие фильмы снимали! Названия помню (да и фильмы сохранились): “Пессимистическая комедия”, “Гордиев санузел”, “Ночной позор”, “Танцующий вшивец”, “Зыркающие буркалы”. Хорошо было!
Но - к главному. Итак, весной, в мае 1968 года, работа по обезвреживанию опасных пражских весенних ростков была в самом разгаре. Нужны были фигуранты для мощного охранительного доклада по идеологии для первого секретаря Машерова. Чтобы не только общими словами клеймить, но и на конкретных примерах показывать результаты проведенной работы. Ну и для острастки другим. Чтобы неповадно было.
Фигурантом был выбран Слава Степин. Молодой, подающий большие надежды философ. Но оказался неразборчив в идеологических средствах. Не имел закалки идейной борьбы. Ум да знания далеко не все. Если нет идейной убежденности, то они только во вред. До КГБ доходили какие-то смутные донесения о том, что ведутся “среди нас” разговоры о неверных способах построения социализма руками зэков. О безнадежности вести плановое управление экономикой, в которой производимая номенклатура идет на сотни тысяч и даже миллионы наименований. Да и вообще об этой революции, которой лучше бы не было. О том, что партия есть вариант средневековой церковной структуры. Чуть-чуть стал пробиваться самиздат, кажется, первым, что попалось, было “Открытое письмо Раскольникова Сталину”. И тогда же работа А.Д.Сахарова “О конвергенции”.
Вот все это разложение и надо было показать на конкретном материале.
В то самое время в Минске процветал Игорь Добролюбов, молодой кинорежиссер, уже ставший известным благодаря своему фильму “ Иду искать”. Как написано в аннотации, этот фильм “о судьбе ученого, который проходит сложный путь в науке” - парафраз на “Девять дней одного года” Михаила Ромма. Только что (в 1968 году) вышел фильм Добролюбова “ Шаги на земле”, второй готовился к показу (“Иван Макарович”). В школе Добролюбов учился со Славой в одном классе, даже сидели одно время за одной партой. Но друзьями не стали и после школы отношений не поддерживали. Вот этот самый Добролюбов не имел никаких разбродов и шатаний и прочно стоял на гранитной базе материализма. Страсть как любил разные материальные ценности. Он и сейчас любит, жив курилка, с теми же качествами.
Был этот Добролюбов стрекулистом, бабником, потаскуном и выпивохой. В общем-то, ничего особенного. В среде богемы очень даже широко принято.
Приведу одну историю, которую рассказывал мне мой близкий друг, известный белорусский композитор Евгений Глебов.
Поехала как-то делегация Белорусских деятелей культуры (в ней был и Глебов) в Питер. Вышли на Невский. Этот Добролюбов, некий шибздик и мозгляк, став фертом, говорит: "Хотите, поспорим, что любая, на кого вы укажете, пойдет со мной в номера?"
Поспорили на пяток коньяка. Ждут. Пока все не то. Наконец, появляется настоящая королева, модель, аристократка. Рост 180, одета от Кардена. Выступает так, что все сторонятся и только восхищенно смотрят вслед. Давай, Игорь - вот к этой.
Тот подскакивает эдаким стрекозлом:
- Мадам, не угодно ли пое....ся?
Та приостановилась, отнюдь не вскрикнула, не ойкнула, не хихикнула, не закричала "дурак", не позвала милицию. Она смерила его взглядом сверху вниз и очень громко, чтобы слышало и все окружение, отчеканила:
- Охотно. Но не с таким говном, как ты.
И той же походкой прошествовала дальше.
Деятели белорусской культуры чуть не попадали на тротуар от хохота.
- - -
Весной 1968 года Белорусский КГБ задумал весьма хитроумную двухходовку. Нужно, чтобы Добролюбов пригласил к себе Степина и вызвал его на “политический разговор”. Который следует записать. Но как это сделать, если 15 лет между бывшими одноклассниками нет общения? В “Белорусьфильме” находят еще одного деятеля - кинооператора Юрия Цветкова. Его жена учится на заочном факультете. Даже и не в нашем институте, а еще где-то. И ей якобы нужен зачет по эстетике. Все равно где. Цветков тоже знаком со Степиным. Он подходит к нему и просит о маленькой услуге. “Да ладно, - отвечает Слава, - давай зачетку, поставлю зачет - и всех-то делов”.
На следующий день Цветков звонит, благодарит, и говорит, что это дело надо бы отметить. Как раз Добролюбов приглашает. Давно не виделись, вот и повод есть.
Слава легко попадает в сети. Я не раз шутил, что когда ты на коне, будешь Степин. А нет - Песин. А если так на так, то с двойной дворянской фамилией Степин-Песин. Обыграли его тогда. Дома у Добролюбова сидят, коньяк, икра, приятная беседа.
- Скоро, - говорит Добролюбов, - настанет новый 1937 год. Начнут всех сажать (К слову скажу, что очень похоже на нынешние причитания правых про “37 год Путина”).
- Не настанет, - отвечает Слава, закусывая балыком.
- Да это все ваша философская трепотня. Лишь бы языком молоть. Я тебе говорю, начнут сажать. Вон в Чехословакии что делается
Славу не трудно было завести на умничания. А тут еще такая подначка - “философская трепотня”, мол.
- Ладно. Для того чтобы доказать, что сейчас массовые посадки невозможны, я расскажу, почему они были не только возможны, но и необходимы в 30-х годах.
И начал рассказывать. С самой революции: почему да отчего. Это и сейчас звучало бы неплохо, а уж тогда…. Два кинодеятеля сидели, раскрыв хлебала. Но не настолько развесив уши, чтобы забывать о главном. Добролюбов подходил к соседнему столу, что-то там за картонкой с тортом шебуршил. Это уж потом мы легко вычислили, что переворачивал кассету, менял ее, да проверял уровень записи. А тогда Славу было не остановить. Да этого никто и не делал. Наоборот, требовали еще и еще подробностей.
Первый секретарь ЦК КПСС Белоруссии - П.М. Машеров
Через пару недель объявляют, что в Политехническом институте будет проведен республиканский партийный актив и выступит на нем сам первый секретарь Петр Миронович Машеров.
Что-то смутно Слава ощущал. Была какая-то неопределенная утечка информации из ЦК. Она дошла до отца Славы, Семена Николаевича (он был в нашем институте доцентом), в прошлом - секретаря Саратовского обкома и председателя комитета и радиовещанию Белоруссии, должность уровня министра. Что-то настораживающее выдали. Что Машеров не просто так произнесет дежурную речь, а на острых примерах покажет. Кого-то из института распнут. У меня все сжалось - я-то знал о недавней встрече Славы с Добролюбовым. Но как мог успокаивал, - может быть, пронесет.
Сидел полный актовый зал. Мы, как беспартийные, дежурили под дверью.
Речь Машерова в месте, посвященном Славе, напоминала о лучшем творении Вышинского. “В то время как весь советский народ, полный трудового энтузиазма и веры в правоту нашего дела, отдает все силы для скорейшего построения коммунизма, этого светлого будущего всего человечества, находятся некоторые….”.
Конец речи был ужасным и страшным: паршивая овца, урод в нашей славной семье, сорную траву с поля вон. Председатель собрания, дрожащий секретарь парткома (А.Ф.Богданов) прошелестел:
- Пусть Степин выйдет, пусть покажется людям и объяснит, как дошел до такой жизни.
Слава выходит к трибуне. Говорит, что никогда не позволял себе никаких антиобщественных или антипартийных высказываний. Что он как раз доказывал, что после критики культа личности в стране восстановлены социалистические нормы и что поэтому никаких массовых репрессий теперь быть не может. Вероятно, из его слов о нарушениях социалистической законности в прошлом, тем более, сказанных под пьяную лавочку где-то в компании (Слава знал, что публичное раскрытие провокатора, доносчика и осведомителя только усугубит его положение), были вырваны отдельные места и вне контекста доложены Петру Мироновичу.
- Вы это бросьте, - резко оборвал Машеров. - Я вот так держал в руках вашу речь (он показал рукой, как именно держал кассету, хотя само слово “кассета”, равно как и всякие упоминания о магнитофонной записи, напрочь в его речи и всех речах прочих отсутствовали, но всем это было и так понятно). Я два раза прослушал вашу, с позволения сказать, лекцию. И могу сказать, что у вас выношенные, можно сказать, зрелые антисоветские убеждения. Вы настроены явно антисоциалистически. Вы отрицали необходимость социалистической революции, вы чернили методы построения социализма в СССР. Вы выразили полное неверие в то, что вообще социализм и, тем более, коммунизм может быть построен.
Слава, как он поведал нам сразу же после актива, понял, что всякие попытки оправдаться бесполезны. Поэтому он просто сказал, что если он что-то не так понимает в истории страны и в политике партии, то просит дать ему возможность углубленно изучить этот вопрос и работой исправить все свои ошибки.
Ох, что тут началось! Выскочил декан энергетического факультета Руцкий и заверещал:
- Как очень верно сейчас сказал здесь Петр Машерович Миронов, таким, как Степин…
Председатель:
- Петр Миронович Машеров.
- Я и говорю, Петр Машерович Миронов сказал….
- Я вас поправляю еще раз: Петр Миронович Машеров.
- Да. Петр Машерович Миронов очень верно….
- Я лишаю вас слова.
Ничего, нашлись другие, которые не путали имени. Они доказывали свою верноподданность на один лад. Чуть ли не призывали расстрелять врага народа Степина прямо тут же, в зале.
Вот тут-то старший товарищ Петр Миронович и поправил раззудившуюся молодежь. А еще больше - пожилую.
- Вячеслав Степин еще молодой человек. Талантливый философ и ученый. Он серьезно оступился. Но он, хочется верить, может быть, сумеет извлечь суровый урок из случившегося. И, может быть, сумеет загладить свою вину и принести пользу партии и народу.
Это было спасение. Вернее - надежда на спасение. Машеров был человеком, искренне верующим в коммунизм. Он своей судьбой заслужил это право. Учитель математики сельской школы в Витебской области. Ушел в партизаны в самом начале войны - в сентябре 1941 года. Стал командиром отряда им. Щорса в соединении Константина Заслонова. Получил Героя Советского Союза в 1944 году за личную храбрость при подрывах немецких эшелонов. Человек лично очень порядочный. Его шофер - друг Машерова еще по партизанской молодости. Давно потерял реакцию, да и со зрением того-с. Но Петр Миронович до последнего его не заменял, нехорошо, дескать, это ж мой сябр. Вот этот лепший сябр и погубил и себя, и шефа: при возвращении Машерова из проверочной поездки по колхозам воткнулся (в 1980 г.) во внезапно выехавший на Московское шоссе грузовик с картошкой.
Что на том этапе дало соломинку спасения? Трудно сказать. Может быть, заслуги отца Славы, которого Машеров знал. Может быть, то, что Слава не стал утверждать, что ничего подобного он не говорил. Ему и нам было ясно, что Машеров слушал записанный разговор.
Но то была именно соломинка, не более. Важно было, что скажет кафедра. И что - партком и ректорат института. Кафедра в целом вступилась за Славу. Осуждали, конечно, но мягко. Дескать, нужно следить за своими словами. Мы - идеологические работники. Особо слово дали мне - все знали о нашей дружбе. Я сказал, что у Славы есть особенность разыгрывать возможные, виртуальные миры. Предположить, какая была бы история при таких-то и таких то исходных условиях. Совсем не обязательно, чтобы это была реальная история (сейчас это называется альтернативной историей). Ну, и еще, посоветовал я старшему другу, нужно тщательнее относится к выбору собеседников. С этим неожиданно все дружно согласились. Даже гнусным коммунякам (кои и у нас на кафедре были) сильно не понравилось, что вот так сидишь, выпиваешь, анекдоты травишь, а приятель на тебя телегу пишет да еще и разговор записал. Общий вывод: Степин нужен кафедре и он должен оставаться здесь работать.
Протасеня же никак не унимался.
- Степин повинен пойти на завод и там повариться в рабочем котле.
О чем бы ни говорили, он все свое: на завод, к станку и там повариться в рабочем котле.
И проголосовал за этот так и не названный завод. Отводил от себя потенциальную угрозу. Тем более, что вот сидит профессор Карлюк и зарится на его место.
Партком и ректорат тоже были за Степина. Конечно, наказать нужно знатно. Куда денешься, ведь сам Машеров о нем ТАКОЕ говорил. Но и запасной ход оставил. Народ тогда был очень тертый по части нюансов и намеков. Сразу чуял, что еще можно, а что - ни за какие коврижки. Здесь уловили, что можно дать строгий выговор с занесением (последняя мера перед исключением). Просили оставить Степина на кафедре как талантливого ученого. Знали, что за это парткому и ректорату ничего не будет - иначе как же, по словам Машерова, Степин “сумеет загладить свою вину и принести пользу партии и народу”?
Когда прямо на горкоме исключали меня, то вообще обошлись без института (московского Физтеха) и без первичной парторганизации (что было грубейшим нарушением устава). А заведующему кафедрой Юрию Ивановичу Семенову в горкоме прямо сказали, что всякая попытка защищать Лебедева (вроде ходатайств от имени кафедры) приведет к ее расформированию.
Райком партии Степина из партии исключил. А это - конец не только карьеры, но вообще профессии. Тогда только на завод, как и требовал Протасеня. Так ведь и на завод без разрешения партии не взяли бы (когда я после своего исключения, казалось, совсем в другие времена, пошел на завод “Динамо”, то меня взяли только после разрешения из райкома). А в случае со Славой в райкоме-то ведь всех этих тонкостей с выступлением Машерова не знали. Знали только, что Степин - злостный антисоветчик. И вкатили формулировку: "За высказывания, отрицающие необходимость социалистической революции и порочащие методы строительства социализма в СССР". Ну и еще там дополнительно о неверии в идеалы коммунизма.
С такой формулировкой даже при Хрущеве впереди маячил лагерь. Но то, о чем я пишу, происходило в благостные времена добряка Леонида Ильича Брежнева. Его поцелуи взасос и наметившаяся слезоточивость сильно смягчали загадочную улыбку анаконды.
Мы пришли со Славой к нему домой (он жил с родителями на улице Карла Маркса, а рядом была улица Энгельса, они и сейчас так же называются). Как дела? Да вот так вот. Отец сам не свой, кулем сел на стул, мать - совершенно белая, схватилась за голову. Они пережили 37 год. Прошептала только: “Мы погибли”.
Я бодрячком таким (был у них за второго сына, точно так же, как и Слава у моих родителей) на правах своего, почти что весело говорю: “Да что вы, Антонина Петровна! Пустяки. Ну, подумаешь, исключили, не 37-й год, небось. Придумаем что-нибудь”. И под конец еще ляпнул: “Вы еще будете гордиться тем, что Славу исключили из такой партии”. Думал этим ее утешить.
Что тут случилось! В это почти невозможно поверить, но - поверьте. Антонина Петровна проковыляла ко входным дверям, настежь их открыла. Потом - к окну, распахнула его. И закричала, неловко передвигаясь от двери к окну и обратно, как-то нелепо загребая ногой и размахивая руками, повторяя одно и тоже:
- Мы любим советскую власть! Мы любим нашу родную партию! Мы любим советскую власть! Мы любим нашу родную партию!
Мы с трудом ее оттащили от окна. Уложили в кровать. Дали валерьянки. Она была убеждена, что уже всюду стоят микрофоны, что теперь слушают, как мы будем реагировать на исключение Славы. И если не так, как надо, если не будем славить родную партию за ее бесконечную мудрость и заботу, то вот они, в форме НКВД, с наганами на портупее, за дверью стоят наготове. Входят, руки за спину - и в черный воронок. И тут же - в подвал КГБ (а республиканский КГБ был как раз очень близко от их дома), всем пули в затылок.
Слава подал апелляцию в горком. Он там, мы (я с Аликом Шкляром) снова у входа. Ждали часа два - столько шло заседание горкома с персональным делом В.С. Степина. Наконец, показался:
- Слава, ну? ….
- Слава - в КПСС!
Мы обняли нашего командора. Выплыл! Конечно, со строгачом с занесением, но с этим можно жить.
Почему случилось это чудо? Наверное, потому (самое главное), что на прием к Машерову пробился отец Славы Семен Николаевич. Он униженно молил “не губить сына”. И был дан отбой в горком, и было даровано высочайшее помилование. Конечно, со ссылкой на решение кафедры и парткома с ректоратом с просьбой оставить Степина на кафедре с суровым наказанием. Ну, как же, партийная демократия. Учет мнения низовой партийной организации.
Все-таки - спасибо Петру Мироновичу. Ему как истово верующему в коммунизм помилование антикоммуниста далось нелегко. Как Машеров всегда выступал! Любо-дорого посмотреть! Он, говоря о скором пришествии всеобщего счастья, аж приподнимался на носки, чуть ли не подпрыгивал, как будто видя это коммунистическое светлое завтра и рассказывая народу о его приближении “по словам прямого очевидца”. Таких, как он, идеалистов тов. Сталин давно перестрелял. Машеров уцелел только потому, что был герой, партизан, да и партийную карьеру всерьез начал только после смерти Сталина.
Был у Добролюбова родственник (они были женаты на сестрах) - Женя Веранчик - человек выдающийся, слесарь-виртуоз 7-го разряда, которому задания на изготовление тончайших штампов лично давал министр радиопромышленности Васильев. Просто звонил ему домой. К тому же Женя писал пьесы - очень похоже на стиль Дюрренматта. Но, в отличие от нас, Женя был ближе к пролетарской среде. Узнав о подвиге родственника, Веранчик сказал: “Ладно, поговорю с ним на понятном ему языке. Поучу малость”. Поехал к Добролюбову и смачно избил. Больше с Добролюбовым не общался и о последствиях учения не знал.
Однако Добролюбов утешился наградами. Какие-то премии ему дали за два фильма в том самом 1968 году ("Шаги на земле” и “ Иван Макарович”). И Цветков получил премию Ленинского комсомола Белоруссии за участие в фильме “Анютина дорога”. Как-никак, а партийное задание они выполнили успешно. Хотя я сомневаюсь, чтобы Машеров за это подал бы им руку. А встреть таких в его партизанское время - застрелил бы их собственноручно.
Отсюда , с сокращениями.
Маленькое дополнение: был ещё выезд в лес для длительной беседы Кузьмина со Стёпиным. Разговор шел без свидетелей; за город их вывозили Евгений и Лариса Глебовы на своей машине.
Две киноиллюстрации (без звука) из моих оцифровок архива Ларисы Васильевны Глебовой.
1. Евгений Глебов и Евгений Веранчик, апрель 67-го. Съёмка Валерия Лебедева.
2. Вячеслав Стёпин, Евгений Глебов и Дмитрий Смольский в Москве, 1983 год. Съёмка Родиона Глебова.
Click to viewВот такой своеобразный год. Что ещё о нём вспомните?