Ещё о недавно снесённом общежитиии
Строение всегда казалось здесь неуместным. Когда его только-только возвели, огромное, непривычно многоэтажное, облицованное белым кирпичом, оно диссонировало с окружающими одноэтажными серыми избенками улицы Димитрова, довлело над ними и возвышалось, как курган в степи. Студенты Белгосуниверситета переселялись сюда неохотно. Куда уютнее они чувствовали себя на улице Бобруйской в интернатах, что располагались впритык к учебным корпусам университетского городка. Там можно было спать почти до первой лекции: ходьба занимала не более двух минут. Филологический факультет, где учились преимущественно девушки, обожал здание на улице Свердлова, окруженное общежитиями лесотехнического института. Хоть и величали словесницы соседских парней короедами, а знакомство с ними нередко перерастало в брак.
Потому новое общежитие на улице Димитрова заселялось в добровольно-принудительном порядке. Первыми туда пришли юристы, потом студенты отделения журналистики. Дело в том, что именно на эти специальности принимали абитуриентов с не менее чем двухлетним стажем работы, преимущественно парней, добывших стаж трехлетней службой в армии или на год больше - на флоте. Взрослым мощным, закаленным парням комендант Георгий Михайлович Рабцевич предоставлял комнаты на первом этаже. Вскоре выяснилось почему. Дело в том, что глухая, поросшая садами, плохо освещенная окраина в шестидесятые годы была прибежищем для хулиганов, грабителей, выпивох. Раздеть случайного прохожего до появления в этих местах студентов было легко и удобно. Но впоследствии, стоило бедняге прокричать призыв о помощи, мгновенно распахивались окна первого этажа, из них выпрыгивали десятки парней в трусах и майках и стремглав мчались к месту происшествия. По всем правилам боевого искусства скручивали хулигана и по всем правилам юридической науки предъявляли ему обвинения.
Комендант был строг, молчалив и непреклонен. То, что он бывший военный, мы определили по казарменной дисциплине: никаких поздних прогулок, задержавшихся гостей и чужаков на танцах. Конечно, мы роптали, разумеется, были недовольны. Пока не узнали, что комендант не просто воевал, а освобождал узников концлагерей, а его молчаливая, замкнутая жена носила несмываемый номер узницы на предплечье. Эти люди знали, сколь хрупка человеческая жизнь, беззащитен слабый, и берегли, охраняли доверенных им неопытных студентов.
Тем более что и среди нас были люди, раненные войной. Они не рассказывали об этом, но окольными путями доходили сведения о том, что, например, Гриша Головаченко испытал ужасы Озаричского детского концлагеря, у Саши Шлега в войну погибла мать, а парень с нашего, журналистского, курса вместе с мамой и четырьмя братьями был вывезен в Германию, где дошколята служили донорами…
Но жизнь продолжалась, и в новом общежитии, как и в старых, расцветала любовь, подоконники коридорных окон принадлежали по вечерам влюбленным парочкам. В подвале организовывались танцы, и наш строгий преподаватель Григорий Васильевич Булацкий, живший рядом, в доме с магазином «Алеся», время от времени играл нам на аккордеоне, конечно же, наблюдая и контролируя. Наращивали поэтическое мастерство юные Микола Малявко и Казимир Камейша, Марьян Дукса и Федор Черня, не расстававшийся с аккордеоном. Печатался в журналах Иосиф Скурко - впоследствии автор знаменитых лученковских «Верасоў», слыл маститым Анатоль Сербантович…
Мы привыкли к отдаленности своего дома, и какой-то километр до центрального проспекта не казался трудным. На наших глазах строились Дворец спорта и гостиница «Юбилейная», одевалась в бетон река… Но еще работали на Свислочи старые бани, дышала ароматами бисквитная фабрика. Общежитие поменяло адрес: улицу назвали Парковой магистралью. Она расширялась, обустраивалась, становилась проспектом.
Каждый год уходили отсюда выпускники. Уходили, невольно повторяя строки из песни университетского поэта и гитариста Жени Казюкина: «До свиданья, мой дом, мы в дорогу идем, до свиданья, родной БГУ». Возвращались в общежитие только в воспоминаниях, приходить в старое здание к незнакомому поколению было неловко и бессмысленно.
Этой осенью, глядя на сетчатый забор, окруживший здание, я услышала рядом негромкую реплику: «Это моя комната, у которой уже разобрана стена». Рядом стоял мужчина лет на десять моложе меня, незнакомый, но угадавший в задумчивой женщине единомышленницу, соседку по этому дому. Обнажилась еще одна комната, и собеседник медленно снял кепку. Его жест не показался ни нарочитым, ни театральным. Понимая и принимая, не сожалея о старом здании, он отдавал ему вполне заслуженную почесть.
Автор: Елена АВРИНСКАЯ. "Вечерний Минск", 21 ноября 2011.