Чебурашка начал издалека
…Если вдуматься, детство у меня было очень интересное.
Мама вышла на работу, когда мне было 10 (месяцев, а не лет), и до поступления в садик со мной сидела баба Маня (мамина бабушка). Потом, много позже, когда она уже умерла, меня иногда посещали кошмары: будто просыпаешься, вроде бы совсем одна в квартире, и вдруг слышишь, как из дальней, бабМаниной, комнаты к твоей приближается мееееедленное шарканье. Вот оно уже в коридорчике… в зале… вот еще ближе… И ты понимаешь, что это она, и помнишь, что на самом деле ее давно нет, и застываешь в парализующем ужасе и не можешь выскочить из постели и убежать, или спрятаться, да вообще не можешь пошевелиться. И только слушаешь это: шарк… шарк… шарк… и леденеешь.
Баба Маня знала стихи про «Вечер был, сияли звезды, на дворе мороз трещал, шел по улице малютка, посинел и весь дрожал. Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь…» и про «тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца». Наверное, тут и сокрыта причина моего дикого перед ее внезапным появлением страха; никого больше из умерших родственников я так не боялась видеть во сне, а всегда радовалась, что они, оказывается, вот они, а вовсе и не умерли (а, нет, деда боялась еще иногда, но дед и при жизни давал для этого дофига поводов).
Еще у нее был один универсальный ответ на кучу всевозможных моих детских просьб и вопросов, и звучал он так: «Да подь ты начисто!»
Зато она умела вязать крючком настоящие кружева, из тоненьких-тоненьких ниточек, и делать «иишницу» в духовке - тот самый омлет, который люди после детсада всю жизнь вспоминают словно потерянный рай. И она - три, что ли, класса в деревне закончив, если не два, - показала мне буквы, потому что «Подь ты начисто, на вот: это А, это У, это М, сама теперь читай, я устала!»
Поэтому в садик я пошла уже умея сложить «м» и «а», а там и вовсе научилась читать быстро, потому что: а) куда ж еще было спрятаться от ужаса происходящего, как не в книжку; б) если ты интересную книжку взял и за один раз не дочитал, потом можешь ее и не найти. Благодаря чему мне в мозг прямо впечаталась какая-то Белоснежка, до сих пор пытаюсь такую же найти и не могу; вроде бы, там были очень красивые иллюстрации, но, возможно, мне это просто казалось от страха не успеть узнать, чем закончится. Успела, но когда после сна захотела ее посмотреть еще разок, книжка уже исчезла. Как-то их тасовали между группами, что ли, во время прогулки/обеда/тихого часа, или воспитательницы приносили из дома на время, а потом опять уносили. Была Белоснежка - и нету Белоснежки, детская травма, пожалейте же меня скорей.
Воооот. И я была тем странненьким ребенком, у которого в кабинке вместо пупсиков и конфеток лежала пачка журналов «Наука и жизнь», ггггг. Ну, просто там где-то на последних страницах одно время печатали комиксы про Плуто, и, чтобы уговорить ребенка пойти в садик, родители разрешили эти «мультики» взять с собой. Но увидеть лицо заглянувшей в кабинку воспитательницы было, конечно, бесценно (правда, мы вот тут недавно по печальному поводу собрались с родственниками мужа, и они как начали вспоминать, что в детстве на улице жрали, так я сразу и поняла, что детства у меня вообще не было. Какие-то саранки, пистики, калачики, пУчки… Господи, я и слов-то таких не знаю! Мне переехавшая в город из деревни мама вообще строго-настрого запрещала даже ранетки с черемухой в городе жрать, потому что «там же одни тяжелые металлы»! Это в семидесятые-то благословенные почти безавтомобильные годы! А эти люди выходили - и, как газонокосилки, весь зеленый слой, вместе с корой акации и с чем-то еще, под корень… эх!)
Воооот. И еще была у меня в этом моем странненьком книжном детстве одна очень любимая книжка. «Наука и жизнь» вас уже подготовила к восприятию, надеюсь. Эта книжка была толстый-претолстый сборник под названием «Клуб 12 стульев» - там собрали и напечатали кучу всякого, что выходило когда-то в юмористических рубриках «Литературной газеты». И я это, будучи еще масенькой дошкольницей, с большим удовольствием читала. Не понимала, конечно, 90%, зато там были смешные картинки. И память о некоторых текстах оттудова я пронесла сквозь долгие годы (смахивает хрустальную слезу). Эта книжка, почти как та Белоснежка, регулярно ныряла в Лету, но потом выныривала: иногда я ее дома опять обнаруживала и местами перечитывала. В конце концов она то ли развалилась от старости, то ли покрылась коричневыми пятнами, и ее вынесли в макулатуру, в общем, бумажная версия утрачена навсегда…
Собственно, вот наконец мы и дошли до того, ради чего я тут вот это вот все писала. Какой-то святой человек отсканировал свой экземпляр - аж с автографами некоторых авторов этих текстов и картинок, прикиньте! - и выложил на просторы тырынета. Так что у меня теперь есть электроночка! И вот, поглядите, мой самый любимый текст оттуда. Скопировала, конечно, не удержалась.
А.Петрова
На последнем слоге
Советы авторам дамских романов
Положение писательницы я бы сравнила с положением многодетной матери. Ведь прежде чем ее детища начнут действовать, их нужно одеть, обуть, накормить, дать им жилплощадь и хоть какую-никакую обстановку. А кто это должен сделать? Ну, конечно, мы, авторессы.
Герой родился - надо его назвать, дать ему, как пишут в анкетах, ФИО. Принципы подбора имен, правда, не новы. Положительного героя можно назвать Андреем, Алексеем, в крайнем случае Сергеем (хотя в этом последнем случае он обязательно должен погибнуть. Почему-то Сергей всегда гибнет). Называть положительного героя Иваном, Петром, а тем более Кузьмой или Прохором не рекомендуется - читательница может бросить читать. Эти имена используются на подсобных работах, у Андрея (Алексея, Павла) может быть друг, славный паренек из рабочих (железнодорожников, поэтов, колхозников, аспирантов сельскохозяйственного вуза - ненужное вычеркнуть). Работа его заключается в том, что он выслушивает изложение научных взглядов, технических задумок и заветных чаяний положительного героя. Эти страницы читательницы, как правило, пропускают.
Полуположительных героев, очеловеченных отдельными недостатками, рекомендуется называть именами вроде Игорь, Леонид, Анатолий. Уменьшительные их имена зависят от того, какого элемента в герое больше - положительного или отрицательного. В первом случае Леонида будут называть в семье и в дружеском кругу Ленькой или Лехой. Но если в нем больше плохих черт, то уменьшительное имя ему дается странноватое, вроде Леонидика или Люсика. Если в романе есть отрицательная теща, то такого зятя она будет называть Лео, с французским ударением на последнем слоге.
Имена отрицательных героев уже хорошо обкатаны - это Эдуард (Эдик), Арнольд, да еще, пожалуй, Вадим. Такие имена даются развратникам, трусам и кандидатам наук, которые, как всем известно, положительными героями быть не могут. Развратники и абстракционисты должны иметь фамилии позаковыристее - Кедро Ливанович или Венесуэльский. Зажимщикам самокритики и управдомам можно давать фамилии вроде Глыга или Щуп.
В женских именах тоже есть свои тонкости, свои нюансы. Вы что думаете, назвали свою героиню Елизаветой и на этом дело кончилось? Если она положительная, то будут звать эту Елизавету Лизой, если с мятущейся, гордой душой, то быть ей Ликой, а если откровенно отрицательная - то Лилькой или, прости господи, Лиззи. Роковую женщину, по паспорту числящуюся Елизаветой, можно еще назвать Вестой.
Я просто удивляюсь, что некоторые начинающие авторессы не понимают бездну, разделяющую Анастасию, которую дома зовут Настей (большие серые глаза, железобетонное целомудрие, непримиримость к тому-сему), с ее тезкой, другой Анастасией, которую дома зовут Астой (зеленые, косо поставленные глаза, черный свитер в обтяжку, разговор о Кафке и некоммуникабельности).
Самое тяжкое - женская одежда. Недалеко, казалось бы, то время, когда положительные героини носили строгие синие костюмы с плечиками, а в трудные минуты жизни кутались в серый пуховый платок. Пестрые джемперы в гардероб положительной героини тогда не входили, а джемперы с вывязанными оленями были символом полного морального разложения. Длинные шелковые халаты носили только совсем пропащие Ариадны и Эльвиры. Я лично грущу о том удобном времени: все было ясно, как хорошо выправленная стенограмма.
Но теперь все смешалось в нашей дамской литературе. Положительные героини позволяют себе носить не только длинные брюки, но даже брючонки. (Раньше положительные героини с именем типа Дуня могли носить лишь лыжные штаны, да и то только под платьем.)
Пора поговорить об обстановке. В комнаты положительных героинь ставят узкую белую девичью кровать, незастеленную, полки с книгами, на стенах хорошо развесить эстампы. Если героиню по семейному положению девичья кроватка не устроит, то вопрос о ее ложе следует обойти. Тахты и широкие мягкие кровати бывают только у отрицательных дам с именем типа Эльвира. На стенах у них висят репродукции с картин абстракциониста Модильяни (что Модильяни не абстракционист - совершенно не важно).
Да, еще. У героинь с высшим образованием ковер лежит на полу, а не висит на стене.
Уф, устала! А ведь еще остались еда и питье. В отношении напитков нельзя не пожалеть писателей-мужчин: сколько им мороки со всеми этими кальвадосами, саперави, ≪кровавыми Мэриями≫ и прочими фетясками.
Водку героини дамских романов пьют редко, - разве муж бросит или буран застанет в степи. В последнем случае (и во всех случаях, когда водка пьется не в одиночку) положительная героиня должна закашляться. Так полагается. Иначе как отличить ее от отрицательной, которая «лихо опрокидывает рюмку».
Положительные персонажи пьют чай, отрицательные - кофе. Важное примечание: кофе подается только черный. Писать «академик пил натуральное кофе» не рекомендуется. Это некультурно. Питье чая вприкуску разрешается только комическим старухам.
Кефир твердо забронирован за положительными персонажами, цыплята-табака - за отрицательными. Положительных героев кормите тем, что отказываются есть ваши дети. Отрицательных - тем, что с удовольствием съели бы сами, если бы хватило денег.
Р. S. Что делать? Если я подпишусь, скажем, Вероника Тигроедова или Клаудия Аксимоская, - это будет надуманно. А если я подпишусь Анастасия Петрова, то кто этому поверит?
Мама вышла на работу, когда мне было 10 (месяцев, а не лет), и до поступления в садик со мной сидела баба Маня (мамина бабушка). Потом, много позже, когда она уже умерла, меня иногда посещали кошмары: будто просыпаешься, вроде бы совсем одна в квартире, и вдруг слышишь, как из дальней, бабМаниной, комнаты к твоей приближается мееееедленное шарканье. Вот оно уже в коридорчике… в зале… вот еще ближе… И ты понимаешь, что это она, и помнишь, что на самом деле ее давно нет, и застываешь в парализующем ужасе и не можешь выскочить из постели и убежать, или спрятаться, да вообще не можешь пошевелиться. И только слушаешь это: шарк… шарк… шарк… и леденеешь.
Баба Маня знала стихи про «Вечер был, сияли звезды, на дворе мороз трещал, шел по улице малютка, посинел и весь дрожал. Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь…» и про «тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца». Наверное, тут и сокрыта причина моего дикого перед ее внезапным появлением страха; никого больше из умерших родственников я так не боялась видеть во сне, а всегда радовалась, что они, оказывается, вот они, а вовсе и не умерли (а, нет, деда боялась еще иногда, но дед и при жизни давал для этого дофига поводов).
Еще у нее был один универсальный ответ на кучу всевозможных моих детских просьб и вопросов, и звучал он так: «Да подь ты начисто!»
Зато она умела вязать крючком настоящие кружева, из тоненьких-тоненьких ниточек, и делать «иишницу» в духовке - тот самый омлет, который люди после детсада всю жизнь вспоминают словно потерянный рай. И она - три, что ли, класса в деревне закончив, если не два, - показала мне буквы, потому что «Подь ты начисто, на вот: это А, это У, это М, сама теперь читай, я устала!»
Поэтому в садик я пошла уже умея сложить «м» и «а», а там и вовсе научилась читать быстро, потому что: а) куда ж еще было спрятаться от ужаса происходящего, как не в книжку; б) если ты интересную книжку взял и за один раз не дочитал, потом можешь ее и не найти. Благодаря чему мне в мозг прямо впечаталась какая-то Белоснежка, до сих пор пытаюсь такую же найти и не могу; вроде бы, там были очень красивые иллюстрации, но, возможно, мне это просто казалось от страха не успеть узнать, чем закончится. Успела, но когда после сна захотела ее посмотреть еще разок, книжка уже исчезла. Как-то их тасовали между группами, что ли, во время прогулки/обеда/тихого часа, или воспитательницы приносили из дома на время, а потом опять уносили. Была Белоснежка - и нету Белоснежки, детская травма, пожалейте же меня скорей.
Воооот. И я была тем странненьким ребенком, у которого в кабинке вместо пупсиков и конфеток лежала пачка журналов «Наука и жизнь», ггггг. Ну, просто там где-то на последних страницах одно время печатали комиксы про Плуто, и, чтобы уговорить ребенка пойти в садик, родители разрешили эти «мультики» взять с собой. Но увидеть лицо заглянувшей в кабинку воспитательницы было, конечно, бесценно (правда, мы вот тут недавно по печальному поводу собрались с родственниками мужа, и они как начали вспоминать, что в детстве на улице жрали, так я сразу и поняла, что детства у меня вообще не было. Какие-то саранки, пистики, калачики, пУчки… Господи, я и слов-то таких не знаю! Мне переехавшая в город из деревни мама вообще строго-настрого запрещала даже ранетки с черемухой в городе жрать, потому что «там же одни тяжелые металлы»! Это в семидесятые-то благословенные почти безавтомобильные годы! А эти люди выходили - и, как газонокосилки, весь зеленый слой, вместе с корой акации и с чем-то еще, под корень… эх!)
Воооот. И еще была у меня в этом моем странненьком книжном детстве одна очень любимая книжка. «Наука и жизнь» вас уже подготовила к восприятию, надеюсь. Эта книжка была толстый-претолстый сборник под названием «Клуб 12 стульев» - там собрали и напечатали кучу всякого, что выходило когда-то в юмористических рубриках «Литературной газеты». И я это, будучи еще масенькой дошкольницей, с большим удовольствием читала. Не понимала, конечно, 90%, зато там были смешные картинки. И память о некоторых текстах оттудова я пронесла сквозь долгие годы (смахивает хрустальную слезу). Эта книжка, почти как та Белоснежка, регулярно ныряла в Лету, но потом выныривала: иногда я ее дома опять обнаруживала и местами перечитывала. В конце концов она то ли развалилась от старости, то ли покрылась коричневыми пятнами, и ее вынесли в макулатуру, в общем, бумажная версия утрачена навсегда…
Собственно, вот наконец мы и дошли до того, ради чего я тут вот это вот все писала. Какой-то святой человек отсканировал свой экземпляр - аж с автографами некоторых авторов этих текстов и картинок, прикиньте! - и выложил на просторы тырынета. Так что у меня теперь есть электроночка! И вот, поглядите, мой самый любимый текст оттуда. Скопировала, конечно, не удержалась.
А.Петрова
На последнем слоге
Советы авторам дамских романов
Положение писательницы я бы сравнила с положением многодетной матери. Ведь прежде чем ее детища начнут действовать, их нужно одеть, обуть, накормить, дать им жилплощадь и хоть какую-никакую обстановку. А кто это должен сделать? Ну, конечно, мы, авторессы.
Герой родился - надо его назвать, дать ему, как пишут в анкетах, ФИО. Принципы подбора имен, правда, не новы. Положительного героя можно назвать Андреем, Алексеем, в крайнем случае Сергеем (хотя в этом последнем случае он обязательно должен погибнуть. Почему-то Сергей всегда гибнет). Называть положительного героя Иваном, Петром, а тем более Кузьмой или Прохором не рекомендуется - читательница может бросить читать. Эти имена используются на подсобных работах, у Андрея (Алексея, Павла) может быть друг, славный паренек из рабочих (железнодорожников, поэтов, колхозников, аспирантов сельскохозяйственного вуза - ненужное вычеркнуть). Работа его заключается в том, что он выслушивает изложение научных взглядов, технических задумок и заветных чаяний положительного героя. Эти страницы читательницы, как правило, пропускают.
Полуположительных героев, очеловеченных отдельными недостатками, рекомендуется называть именами вроде Игорь, Леонид, Анатолий. Уменьшительные их имена зависят от того, какого элемента в герое больше - положительного или отрицательного. В первом случае Леонида будут называть в семье и в дружеском кругу Ленькой или Лехой. Но если в нем больше плохих черт, то уменьшительное имя ему дается странноватое, вроде Леонидика или Люсика. Если в романе есть отрицательная теща, то такого зятя она будет называть Лео, с французским ударением на последнем слоге.
Имена отрицательных героев уже хорошо обкатаны - это Эдуард (Эдик), Арнольд, да еще, пожалуй, Вадим. Такие имена даются развратникам, трусам и кандидатам наук, которые, как всем известно, положительными героями быть не могут. Развратники и абстракционисты должны иметь фамилии позаковыристее - Кедро Ливанович или Венесуэльский. Зажимщикам самокритики и управдомам можно давать фамилии вроде Глыга или Щуп.
В женских именах тоже есть свои тонкости, свои нюансы. Вы что думаете, назвали свою героиню Елизаветой и на этом дело кончилось? Если она положительная, то будут звать эту Елизавету Лизой, если с мятущейся, гордой душой, то быть ей Ликой, а если откровенно отрицательная - то Лилькой или, прости господи, Лиззи. Роковую женщину, по паспорту числящуюся Елизаветой, можно еще назвать Вестой.
Я просто удивляюсь, что некоторые начинающие авторессы не понимают бездну, разделяющую Анастасию, которую дома зовут Настей (большие серые глаза, железобетонное целомудрие, непримиримость к тому-сему), с ее тезкой, другой Анастасией, которую дома зовут Астой (зеленые, косо поставленные глаза, черный свитер в обтяжку, разговор о Кафке и некоммуникабельности).
Самое тяжкое - женская одежда. Недалеко, казалось бы, то время, когда положительные героини носили строгие синие костюмы с плечиками, а в трудные минуты жизни кутались в серый пуховый платок. Пестрые джемперы в гардероб положительной героини тогда не входили, а джемперы с вывязанными оленями были символом полного морального разложения. Длинные шелковые халаты носили только совсем пропащие Ариадны и Эльвиры. Я лично грущу о том удобном времени: все было ясно, как хорошо выправленная стенограмма.
Но теперь все смешалось в нашей дамской литературе. Положительные героини позволяют себе носить не только длинные брюки, но даже брючонки. (Раньше положительные героини с именем типа Дуня могли носить лишь лыжные штаны, да и то только под платьем.)
Пора поговорить об обстановке. В комнаты положительных героинь ставят узкую белую девичью кровать, незастеленную, полки с книгами, на стенах хорошо развесить эстампы. Если героиню по семейному положению девичья кроватка не устроит, то вопрос о ее ложе следует обойти. Тахты и широкие мягкие кровати бывают только у отрицательных дам с именем типа Эльвира. На стенах у них висят репродукции с картин абстракциониста Модильяни (что Модильяни не абстракционист - совершенно не важно).
Да, еще. У героинь с высшим образованием ковер лежит на полу, а не висит на стене.
Уф, устала! А ведь еще остались еда и питье. В отношении напитков нельзя не пожалеть писателей-мужчин: сколько им мороки со всеми этими кальвадосами, саперави, ≪кровавыми Мэриями≫ и прочими фетясками.
Водку героини дамских романов пьют редко, - разве муж бросит или буран застанет в степи. В последнем случае (и во всех случаях, когда водка пьется не в одиночку) положительная героиня должна закашляться. Так полагается. Иначе как отличить ее от отрицательной, которая «лихо опрокидывает рюмку».
Положительные персонажи пьют чай, отрицательные - кофе. Важное примечание: кофе подается только черный. Писать «академик пил натуральное кофе» не рекомендуется. Это некультурно. Питье чая вприкуску разрешается только комическим старухам.
Кефир твердо забронирован за положительными персонажами, цыплята-табака - за отрицательными. Положительных героев кормите тем, что отказываются есть ваши дети. Отрицательных - тем, что с удовольствием съели бы сами, если бы хватило денег.
Р. S. Что делать? Если я подпишусь, скажем, Вероника Тигроедова или Клаудия Аксимоская, - это будет надуманно. А если я подпишусь Анастасия Петрова, то кто этому поверит?