Калинин Лазурь
ЛАЗУРЬ
На Лазури ничего не осталось, кроме тех же самых, что и были, сторон света.вот и буду по ним все вспоминать. Когда историки пишут о древней Твери, то вспоминают Волгу, Тверцу, еще Речку Тьмаку иногда, на стрелке которой с Волгой стоял древний город, но ни разу а не читал про не менее важную речку Лазурь, которая прикрывала древний город с самых опасных направлений - юга и востока. Это крохотный приток Тьмаки, текущий вопреки всякой логике в противополжную с Волгой сторону вдоль нее, своей болотистой непроходимой поймой, тянущейся на несколько километров на юго-восток, закрывал дороги из Москвы и Волоколамска.
А в нашем детстве это было лучшее место для гуляния.можно было идти на Лазурь не спрашиваясь, это было рядом и не через дорогу. Там проходили наши школьные уроки физкультуры с беганьем весной и лыжами летом, там можно было вдали от двора с бдительными взглядами из окон что-нибудь поджигать, для этого была даже сделана большими ребятами специальная печурка, там можно было в отличии от вытоптанного двора рвать весной одуванчики и ловить в воде тритонов ну и конечно кататься зимой на лыжах и на санках с горок.
Но о сторонах света. Никакой речки Лазури в наши времена давно уже не было. От Тьмаки ее отрезала насыпь дороги-улицы, ведущей к вокзалу, а потом еще раз перерезала, разделив2 на Маленькую Лазурь ближе к Тьмаке и Большую Лазурь, насыпь желенодорожной ветки, ведущей к заводам юго-восточной окраины. Так у нас и были два пруда, маленький и большой, а между ними высокая насыпь с рельсами и изредка медленно проезжающими паровозами с несколькими вагонами, из которых иногда просыпались то желтые куски серы, то черные угля. Под паровоз можно было подложить пятак, который делался теплым, гладким и большим.
Мы подходили к Лазури с северной стороны, переходя Солодовую. Огороды домов Солодовой выходили на Маленькую Лазурь, там была деревенская жизнь с плавающими в пруду утками и выбошенным на берез распаренным зерном, из которого делали солод. Однажды во время физкультуры весной, пока мы бегали на насыпи, двоешник Сережка Смирнов порыскал в зарослях осоки и нашел зеленовато-голубое утиное яйцо, которое тут же и слопал. В огородах расцветали вишневые сады, которые однажды рисовал какой-то художник, а во дворе двухэтажного бревенчатого дома около самой дорожки на Лазурь часто происходило весеннее гулянье с гармошкой.
На Маленькой Лазури зимой были хорошие горки, на все вкусы, можно было сломя голову скатываться с крутой насыпи или долго катиться по пологому склону и дальше по льду пруда прямо в сторону раннего зимнего заката. По укатанной длинной горе хорошо было ездить на самокатах, которые делали из толстого арматурного прута большие ребята, санки и лыжи они не признавали, да и денег на такое баловство у их родителей не было. Зима была лучшим временем для Лидиного одноклассника, не помню, как его звали, который не мог ходить, зато мастерски управлялся со своими тяжелыми санками с помощью двух коротких палок из толстой проволоки в круглыми деревянными ручками. Он любил катать на своих больших самодельных санках маленьких ребятишек, а в школе ведал кинобудкой в актовом зале, где изредка показывал учебные фильмы или ставил пластинки во время танцев на вечерах. Мне в этом виделась какая-то высшая справедливость:танцевать он не мог, зато вот в будке, таком замечательном месте, был полным хозяином.
И еще о севере и северо-западе. Когда приходил зимой мощный океанический циклон с Северной Атлантики (где они, те циклоны), бушевали метели и наносили снежные козырьки-сугробы на южный край железнодорожной насыпи. Тут надо было не зевать, мы с Леной пораньше утром надевали шаровары, натягивая нижние резинки на валенки и бежали на Лазурь, чтобы оказаться первыми. Что может быть веселее прыгать с разбегу в такой сугроб, проваливаясь по пояс, а то и глубже, а потом выкарапкиваться из него! А потом дома засовывать шаровары, снятые прямо с валенками, на горячую батарею. Странное дело с воспоминаниями, может, и было такое приключение всего раз, от силы два, но силой воспоминаний оно становится чем-то постоянно происходящим и повторяющимся в том ином пространстве/времени Лазури, которого давно уже нет.
На Лазури ничего не осталось, кроме тех же самых, что и были, сторон света.вот и буду по ним все вспоминать. Когда историки пишут о древней Твери, то вспоминают Волгу, Тверцу, еще Речку Тьмаку иногда, на стрелке которой с Волгой стоял древний город, но ни разу а не читал про не менее важную речку Лазурь, которая прикрывала древний город с самых опасных направлений - юга и востока. Это крохотный приток Тьмаки, текущий вопреки всякой логике в противополжную с Волгой сторону вдоль нее, своей болотистой непроходимой поймой, тянущейся на несколько километров на юго-восток, закрывал дороги из Москвы и Волоколамска.
А в нашем детстве это было лучшее место для гуляния.можно было идти на Лазурь не спрашиваясь, это было рядом и не через дорогу. Там проходили наши школьные уроки физкультуры с беганьем весной и лыжами летом, там можно было вдали от двора с бдительными взглядами из окон что-нибудь поджигать, для этого была даже сделана большими ребятами специальная печурка, там можно было в отличии от вытоптанного двора рвать весной одуванчики и ловить в воде тритонов ну и конечно кататься зимой на лыжах и на санках с горок.
Но о сторонах света. Никакой речки Лазури в наши времена давно уже не было. От Тьмаки ее отрезала насыпь дороги-улицы, ведущей к вокзалу, а потом еще раз перерезала, разделив2 на Маленькую Лазурь ближе к Тьмаке и Большую Лазурь, насыпь желенодорожной ветки, ведущей к заводам юго-восточной окраины. Так у нас и были два пруда, маленький и большой, а между ними высокая насыпь с рельсами и изредка медленно проезжающими паровозами с несколькими вагонами, из которых иногда просыпались то желтые куски серы, то черные угля. Под паровоз можно было подложить пятак, который делался теплым, гладким и большим.
Мы подходили к Лазури с северной стороны, переходя Солодовую. Огороды домов Солодовой выходили на Маленькую Лазурь, там была деревенская жизнь с плавающими в пруду утками и выбошенным на берез распаренным зерном, из которого делали солод. Однажды во время физкультуры весной, пока мы бегали на насыпи, двоешник Сережка Смирнов порыскал в зарослях осоки и нашел зеленовато-голубое утиное яйцо, которое тут же и слопал. В огородах расцветали вишневые сады, которые однажды рисовал какой-то художник, а во дворе двухэтажного бревенчатого дома около самой дорожки на Лазурь часто происходило весеннее гулянье с гармошкой.
На Маленькой Лазури зимой были хорошие горки, на все вкусы, можно было сломя голову скатываться с крутой насыпи или долго катиться по пологому склону и дальше по льду пруда прямо в сторону раннего зимнего заката. По укатанной длинной горе хорошо было ездить на самокатах, которые делали из толстого арматурного прута большие ребята, санки и лыжи они не признавали, да и денег на такое баловство у их родителей не было. Зима была лучшим временем для Лидиного одноклассника, не помню, как его звали, который не мог ходить, зато мастерски управлялся со своими тяжелыми санками с помощью двух коротких палок из толстой проволоки в круглыми деревянными ручками. Он любил катать на своих больших самодельных санках маленьких ребятишек, а в школе ведал кинобудкой в актовом зале, где изредка показывал учебные фильмы или ставил пластинки во время танцев на вечерах. Мне в этом виделась какая-то высшая справедливость:танцевать он не мог, зато вот в будке, таком замечательном месте, был полным хозяином.
И еще о севере и северо-западе. Когда приходил зимой мощный океанический циклон с Северной Атлантики (где они, те циклоны), бушевали метели и наносили снежные козырьки-сугробы на южный край железнодорожной насыпи. Тут надо было не зевать, мы с Леной пораньше утром надевали шаровары, натягивая нижние резинки на валенки и бежали на Лазурь, чтобы оказаться первыми. Что может быть веселее прыгать с разбегу в такой сугроб, проваливаясь по пояс, а то и глубже, а потом выкарапкиваться из него! А потом дома засовывать шаровары, снятые прямо с валенками, на горячую батарею. Странное дело с воспоминаниями, может, и было такое приключение всего раз, от силы два, но силой воспоминаний оно становится чем-то постоянно происходящим и повторяющимся в том ином пространстве/времени Лазури, которого давно уже нет.