12 лет.
Все началось здесь. С моего побега из дома в метель. В самую темную, холодную ночь в моей жизни я стремился зарыть свои проблемы в снегопаде.
Я помню, как стал призраком. Доктор велел не обращать на нее внимания, что она была очень больна, что ей нужно отдохнуть. Тогда я вышел на двор, где снова шел снег, уставший от неопределенности, желающий, чтобы все закончилось. И чтобы земля разверзлась и сожрала меня.
И когда она посмотрела мне в глаза и спросила "Кто ты?",.. с эти последним, но самым важным для меня вопросом, моя мать избавила меня от скорби. Эта умирающая женщина была чужой. А я был никем.
Моя мама забыла мое имя, забыла мое лицо. Довольно скоро от нее ничего не осталось. И когда она исчезла, часть меня исчезла вместе с ней.
Я помню, как все-таки нашел штаб. Он был скрыт ветвями ежевики и винограда. Это был фантастический мусорный дворец, собранный из вещей, которые люди просто выбрасывали. Элли с друзьями построила его много лет назад. А я никогда не был приглашен. Теперь он стоял заброшенный, пустой.
Я практически вошел, почти занял этот трон. Но не стал. Я знал, что даже если нацарапаю свое имя на каждой стене, каждой старой шине, каждом настенном плакате, он все равно не будет моим.
Я знал, что хотел иметь вовсе не штаб. Я желал понимания, признания. Так что я оставил это самодельное убежище, и начал искать дружественные уши.
Я помню, как мы впервые познакомились. Его полное имя было Джексон Тримонт, оно было выбито на обветшалой пластинке у самого основания. Наверно, он был каким-то древним первопроходцем. Или просто был спонтанным порывом одинокого скульптора.
Пусть он был статуей... Но Джексон был лучшим слушателем, которого я когда-либо встречал. Я мог говорить с ним обо всем.
За прошедшие годы я столько времени провел с этим каменным человеком. Иногда отдыхая в его тени, я забывал о своем одиночестве.
Я помню, как впервые заговорил с Джексоном. "Это не честно", прошептал я, приподнимая очки, чтобы вытереть глаза. Я не ожидал, что он ответит. Но я увидел что-то доброе в его не моргающих серых глазах.
Я был ребенком, раненым скорбью. Я говорил не с ним, а с миром во всем его ужасном беспристрастном великолепии. Мир забрал ее и я ничего не мог поделать, кроме как жаловаться куску камня.
Но он ответил... когда я снова опустил очки я увидел. Его оттопыренная рука в своей необычной позе как будто хотела до меня дотронуться. Я взобрался на камень и пожал его руку. Всего одно мгновение того контакта кожи и камня было достаточно.
Я помню своего плачущего отца. Если бы он знал, что я смотрю, этого никогда бы не произошло. Но я видел через окно... Этот великий человек обнимал свою трость, а слезы градом текли по его лицу.
Только тогда я понял его потерю, нашу потерю. Она и правда умерла.
До сего момента он был неуязвимым, полным сил, за пределами понимания. Но в тот момент иллюзии испарились. В тот момент я понял, что теперь мне придется быть сильным. Теперь мне нужно было выносить все тяготы жизни.
Я помню, как стал призраком. Доктор велел не обращать на нее внимания, что она была очень больна, что ей нужно отдохнуть. Тогда я вышел на двор, где снова шел снег, уставший от неопределенности, желающий, чтобы все закончилось. И чтобы земля разверзлась и сожрала меня.
И когда она посмотрела мне в глаза и спросила "Кто ты?",.. с эти последним, но самым важным для меня вопросом, моя мать избавила меня от скорби. Эта умирающая женщина была чужой. А я был никем.
Моя мама забыла мое имя, забыла мое лицо. Довольно скоро от нее ничего не осталось. И когда она исчезла, часть меня исчезла вместе с ней.
Я помню, как все-таки нашел штаб. Он был скрыт ветвями ежевики и винограда. Это был фантастический мусорный дворец, собранный из вещей, которые люди просто выбрасывали. Элли с друзьями построила его много лет назад. А я никогда не был приглашен. Теперь он стоял заброшенный, пустой.
Я практически вошел, почти занял этот трон. Но не стал. Я знал, что даже если нацарапаю свое имя на каждой стене, каждой старой шине, каждом настенном плакате, он все равно не будет моим.
Я знал, что хотел иметь вовсе не штаб. Я желал понимания, признания. Так что я оставил это самодельное убежище, и начал искать дружественные уши.
Я помню, как мы впервые познакомились. Его полное имя было Джексон Тримонт, оно было выбито на обветшалой пластинке у самого основания. Наверно, он был каким-то древним первопроходцем. Или просто был спонтанным порывом одинокого скульптора.
Пусть он был статуей... Но Джексон был лучшим слушателем, которого я когда-либо встречал. Я мог говорить с ним обо всем.
За прошедшие годы я столько времени провел с этим каменным человеком. Иногда отдыхая в его тени, я забывал о своем одиночестве.
Я помню, как впервые заговорил с Джексоном. "Это не честно", прошептал я, приподнимая очки, чтобы вытереть глаза. Я не ожидал, что он ответит. Но я увидел что-то доброе в его не моргающих серых глазах.
Я был ребенком, раненым скорбью. Я говорил не с ним, а с миром во всем его ужасном беспристрастном великолепии. Мир забрал ее и я ничего не мог поделать, кроме как жаловаться куску камня.
Но он ответил... когда я снова опустил очки я увидел. Его оттопыренная рука в своей необычной позе как будто хотела до меня дотронуться. Я взобрался на камень и пожал его руку. Всего одно мгновение того контакта кожи и камня было достаточно.
Я помню своего плачущего отца. Если бы он знал, что я смотрю, этого никогда бы не произошло. Но я видел через окно... Этот великий человек обнимал свою трость, а слезы градом текли по его лицу.
Только тогда я понял его потерю, нашу потерю. Она и правда умерла.
До сего момента он был неуязвимым, полным сил, за пределами понимания. Но в тот момент иллюзии испарились. В тот момент я понял, что теперь мне придется быть сильным. Теперь мне нужно было выносить все тяготы жизни.