Ожидание.
Я в каком то оцепенении. Могу только хлопотать по поводу передачек в роддом и зависать в прострации, представляя себе как это будет, какой он или думая о том как Нюше там тяжело одной справляться. Распечатываю статейки про пеленание, кормление, мытье и прочее прочее.
С завидной регулярностью, раз в минут тридцать-сорок внутри все подпрыгивает и переворачивается. И (кажется мне или действительно?) волосы день ото дня седеют от волнений.
От роддома минут пять пешком до "ракового корпуса" где лежала мама - перейти через дорогу и обойти ограду.
Жизнь и смерть удивительно органично уживаются в мире.
Я напичкан ими изнутри, как мягкая игрушка. Меня распирает.
Я набит ими настолько плотно, что мои швы трещат. Эти разнородные и противоположные по свойствам компоненты, тесно наполняющие мой организм, трутся друг о друга и нагреваются до белого каления, пытаясь создать немыслимый сплав, который может оказаться прочнее всего на свете. Даже прочнее меня самого.
Что то внутри выгорает и от этого мне и тепло и, одновременно, больно. Этот жгучий ком оборачивается тянущей пустотой и снова взрывается, переполняя, уже готовую было провалиться внутрь, оболочку.
Руки болят, голова лопается, ноги костенеют, живот пульсирует и только щетина растет как ни в чем не бывало. Я состригаю ее - уже мертвую при рождении. Она впадает по канализации в какую то далекую и неведомую реку, смешиваясь с частицами неизвестных мне людей, оседает, возможно, на весле похмельного Харона, который, брезгливо морщась, раздраженно стряхивает ее вместе с налипшими межмирными нечистотами перед тем как замахнуть очередную порцию тепла, купленную на пару монет с глаз любимых кем то, и ставших частью другого берега.
Я уже не могу спать.
Я хочу этой новой жизни, потому что старой больше нет.
Скорей, скорей мой сын!
С завидной регулярностью, раз в минут тридцать-сорок внутри все подпрыгивает и переворачивается. И (кажется мне или действительно?) волосы день ото дня седеют от волнений.
От роддома минут пять пешком до "ракового корпуса" где лежала мама - перейти через дорогу и обойти ограду.
Жизнь и смерть удивительно органично уживаются в мире.
Я напичкан ими изнутри, как мягкая игрушка. Меня распирает.
Я набит ими настолько плотно, что мои швы трещат. Эти разнородные и противоположные по свойствам компоненты, тесно наполняющие мой организм, трутся друг о друга и нагреваются до белого каления, пытаясь создать немыслимый сплав, который может оказаться прочнее всего на свете. Даже прочнее меня самого.
Что то внутри выгорает и от этого мне и тепло и, одновременно, больно. Этот жгучий ком оборачивается тянущей пустотой и снова взрывается, переполняя, уже готовую было провалиться внутрь, оболочку.
Руки болят, голова лопается, ноги костенеют, живот пульсирует и только щетина растет как ни в чем не бывало. Я состригаю ее - уже мертвую при рождении. Она впадает по канализации в какую то далекую и неведомую реку, смешиваясь с частицами неизвестных мне людей, оседает, возможно, на весле похмельного Харона, который, брезгливо морщась, раздраженно стряхивает ее вместе с налипшими межмирными нечистотами перед тем как замахнуть очередную порцию тепла, купленную на пару монет с глаз любимых кем то, и ставших частью другого берега.
Я уже не могу спать.
Я хочу этой новой жизни, потому что старой больше нет.
Скорей, скорей мой сын!