Опыт просмотра фильма Германа "Трудно быть богом".
Оригинал взят у santagloria в Опыт просмотра фильма Германа "Трудно быть богом".
Когда по красной ковровой дорожке прошли все, кто должен был пройти и перед экраном начали зачитывать в два голоса отзыв о фильме Умберто Эко, сосед по креслу, сухонький итальянский старичок в очках, спросил, не русская ли я. В ответ на утвердительное восклицание он живо осведомился, готова ли я высидеть три с лишним часа показа.
Только в этот момент я сообразила, что, возможно, погорячилась. Погорячилась вытащить на премьеру знакомых и друзей - фильмы Германа не просты даже для подготовленных зрителей, не говоря уже о тех, кто вырос и живет в совершенно другой культуре, говорит на другом языке и никогда не читал Стругацких. "Марко" - я зашептала знакомому через кресло - "не убивай меня, он трехчасовой". Марко в ответ мужественно отшутился тем, что выдержал просмотр "Броненосца "Потемкин" и ему не привыкать.
Тем временем на сцене переводчик выкарабкивался из lost in translation, а я вспоминала статьи, интервью и отзывы о фильме. За последний год их было достаточно, но в каждом была некая недоговоренность, обитающая на периферии текста. И за тридцать секунд до того, как погас свет, я ее сформулировала. Смущение перешло в ужас. Во всех отзывах не было никакой конкретики. Были общие фразы о вкладе, величии, месте и времени, была тяжелая история создания, были отдельные похвалы актерам или съемочной группе - но не было смысла. Словно некий заговор молчания заставлял обходить самое важное: получилось ли кино в итоге?
На первых же кадрах - длительный и детальный акт использования нужника, чей-то зад через прорезь дыры, и размазывание подобранного с земли (грязи? не-грязи?) по лицам в кадре подумала - не об этом ли молчали?
***
Следующие двадцать минут были совершенно идентичными. Грязь. Герой просыпается под столом с гниющими остатками еды и пальцем достает насекомое из стакана, прежде чем выпить (к счастью, не пьет). Снова мерзость, требуха, парша, все скользко от месива - на улице от дерьма и грязи, внутри помещений - от крови, грязи и того же дерьма. Кого-то долго и подробно топят в нужнике. Аскетичный германовский звук, при котором недослышиваешь часть слов, с полным отсутствием музыкального сопровождения . Долгие проходы камеры с постоянным ужасом на втором плане. Нарочитая небрежность плана нулевого, когда в камеру то и дело попадают чужие руки или предметы. Полное отсутствие любой динамики - визуальной или сюжетной. Все мутно и муторно: персонажи каждые три минуты или плюют друг другу в лицо или размазывают по этому же лицу очередную органическую грязь. Периодически в кадре всплывают отсылки к христианской иконографике - пьяный Румата задом наперед на осле пытается въехать в городские ворота и забрасывает свежим ослиным дерьмом поющих под стеной монахов. Ноги Руматы в воде, эту воду пьют. Разговоры о боге. Рыбы и прочая символика. Привычно отмечаю эти отсылки, но они не акцентированы и совершенно не выделяются из монотонного ритма повествования.
А оно действительно монотонно и мучительно - густое, мерзлое пространство, в котором постоянно происходит то, от чего всю жизнь учился отводить взгляд. Скучное, как ссущий на забор пьянчуга. Телесная мерзость, унылая, как ссора в комунальной квартире. Повешенных обливают рыбьими помоями, чтобы мухи быстрее выедали глаза у трупов. Сморкание в руку. Испражнения. Кому-то буднично вспарывают живот. Но это не шокирует. Не удивляет. Не пугает. Только монотонность, мерзость, отвращение, скука. Сопереживание - на нуле. Вовлеченность - на минус два.
Действия нет, как такового, нет добра и зла, нет эмоционального контраста, нет вектора движения - только скучные, неприятные люди, совершающие бессмысленные действия с грязью во всех ее проявлениях. Нет, это не "Сало" Пазолини. Это даже не по мотивам книги и не по духу ее - сюжет и герои Стругацких здесь относительно декоративны. Недоуменная тоска. Скука и грязь. Зачем я смотрю на все это?
На двадцать пятой минуте, после долгого неподвижного кадра (ослиный хуй крупным планом) Марко ломается и уходит. Уходит старичок в очках. За ними следом начинают выходить другие - кто-то то тихо и пригибаясь, кто-то громко и не скрывая недоумения. Я сижу и думаю о том, что хочу курить и что это желание, возможно - мой повод к бегству. Мне очень скучно и ощутимо неприятно. И тогда я выхожу из зала.
***
На лестничном пролете у выхода из партера мужчина в черном пытается узнать у девушек-хостесс, где можно покурить. "Пойдем вместе" - говорю я - "это далеко от зала". Спутник оказывается Юрием Викторовичем Клименко, оператором - и я тщательно подбираю слова, чтобы не высказать свою растерянность. Пока курим, я болтаю глупости (что-то незатейливое о погоде и Риме), потом признаюсь, что мне тяжело. Что я не понимаю. "Подождите" - отвечает он - " оно потом затянет". И мы возвращаемся в зал.
Следующие пол-часа я думаю о Сткогольмском синдроме применительно к аду. Что ад в христианской традиции - вовсе не место яркого шока и резких болезненных переживаний. Это не шоу, где у страха есть тщательно рассчитанный драйв, а у сил зла - отчетливая маркировка.
Тут Герман очень точен - ад есть монотонность отвратительного. Его бесконечная, ровная, беспросветная длительность. Боль не царапины, но затяжной мигрени.
В какой-то момент, отчаявшись, я решаю продираться через чуждую эстетику и неблизкий мне, германовский язык. О, нечасто я старалась понять так внимательно, с таким усилием то, что мне чуждо, на одной только вере в идею.
Для начала, пришлось отречься от багажа ожиданий. От поиска контраста. От мысли, что за ужасом должен быть скрыт особый смысл. Что у зла есть цель. Что ад не бывает просто так - а только затем, чтобы оттенить желание рая.
Пришлось отказаться от позиции "развлекаемого зрелищем" и стать соучастником акта насилия над собой. Активным, полноправным участником.
***
Три с лишним часа - это правильный хронометраж. В сферическом мире без прокатных ограничений фильм можно было сделать еще длиннее. (да-да, претензии Ницше к Вагнеру по поводу длительности "Колец Нибелунгов").
Трех часов достаточно, чтобы отследить собственное привыкание. Болевой порог повышается. Ужас чуть менее ужасен. Грязь чуть более привычна. За три часа реципиент повторяет крохотную часть пути героя. Привыкает к депривации цвета, звука, смысла, эстетичности. К нехватке красоты.
Чем станешь ты, когда у тебя отберут направление, верх и низ, оставив только - унылые нужники и скучные трупы в блестках рыбьей чешуи? Бесконечное колесо серости, вращающееся без всякой цели и смысла. Без катарсиса, без победы и поражения, без логического конца.
В этом аду не заметна разница между прогрессорами и аборигенами. Нет даже торжества резни, устроенного Руматой. Есть лишь первый покойник -темнота - и вид на припорошенные снежком горы трупов. И когда кажется, что вот сейчас будет конец - конца не наступает. Картинка длится еще с десяток минут. В аду вообще не бывает конца.
Когда включили свет и раздались аплодисменты, я обнаружила, что весь мой ряд давно опустел и никого, кроме меня, не осталось.
***
Можно представить это так: три с половиной часа зритель смотрит на других людей, копошащихся в грязи - на жалких, скучных, грязных, неумных, злых. Мучающих друг друга и убивающих от скуки. Он пытается понять их, пожалеть, разозлиться или посочувствовать - но это плохо выходит. Возможно, в этот момент он пытается стать тем, кем быть трудно.
Я попробовала им быть. Мне - не понравилось.
***
По большому счету - это вовсе не фильм (как "Квадрат" Малевича не является живописью, а 4,33 Кейджа - музыкой в привычном смысле слов). Это визуальная медитация-размышление на определенную тему. Больше, чем кино, хотя использует его язык.
Более того - рано или поздно о нем непременно напишут в стиле "а король-то голый", предьявив фильму формальные требования жанра, которыми он не обладает. И это будет хороший знак. "Трудно быть богом" - гениальное (в самом прямом и конкретном смысле) произведение искусства, использующее язык кинематографа для того, чтобы говорить о вещах, находящихся вне его семантического поля и целей.
Произведение, которое заставляет реципиента отправиться на исследование внутренних "серых земель" - тех самых, к которым часто обращаются философия и психиатрия, но крайне редко - искусство.
И в этом - несоответствие, выдавившее прочь из зала почти половину зрителей (и выдавившее бы и меня, если бы не случайная встреча)
Более того - пережив достаточно тяжелый и интенсивный опыт просмотра, я не решусь порекомендовать его без необходимости. Никто не ходит к зубному врачу ради удовольствия и развлечения.
Когда по красной ковровой дорожке прошли все, кто должен был пройти и перед экраном начали зачитывать в два голоса отзыв о фильме Умберто Эко, сосед по креслу, сухонький итальянский старичок в очках, спросил, не русская ли я. В ответ на утвердительное восклицание он живо осведомился, готова ли я высидеть три с лишним часа показа.
Только в этот момент я сообразила, что, возможно, погорячилась. Погорячилась вытащить на премьеру знакомых и друзей - фильмы Германа не просты даже для подготовленных зрителей, не говоря уже о тех, кто вырос и живет в совершенно другой культуре, говорит на другом языке и никогда не читал Стругацких. "Марко" - я зашептала знакомому через кресло - "не убивай меня, он трехчасовой". Марко в ответ мужественно отшутился тем, что выдержал просмотр "Броненосца "Потемкин" и ему не привыкать.
Тем временем на сцене переводчик выкарабкивался из lost in translation, а я вспоминала статьи, интервью и отзывы о фильме. За последний год их было достаточно, но в каждом была некая недоговоренность, обитающая на периферии текста. И за тридцать секунд до того, как погас свет, я ее сформулировала. Смущение перешло в ужас. Во всех отзывах не было никакой конкретики. Были общие фразы о вкладе, величии, месте и времени, была тяжелая история создания, были отдельные похвалы актерам или съемочной группе - но не было смысла. Словно некий заговор молчания заставлял обходить самое важное: получилось ли кино в итоге?
На первых же кадрах - длительный и детальный акт использования нужника, чей-то зад через прорезь дыры, и размазывание подобранного с земли (грязи? не-грязи?) по лицам в кадре подумала - не об этом ли молчали?
***
Следующие двадцать минут были совершенно идентичными. Грязь. Герой просыпается под столом с гниющими остатками еды и пальцем достает насекомое из стакана, прежде чем выпить (к счастью, не пьет). Снова мерзость, требуха, парша, все скользко от месива - на улице от дерьма и грязи, внутри помещений - от крови, грязи и того же дерьма. Кого-то долго и подробно топят в нужнике. Аскетичный германовский звук, при котором недослышиваешь часть слов, с полным отсутствием музыкального сопровождения . Долгие проходы камеры с постоянным ужасом на втором плане. Нарочитая небрежность плана нулевого, когда в камеру то и дело попадают чужие руки или предметы. Полное отсутствие любой динамики - визуальной или сюжетной. Все мутно и муторно: персонажи каждые три минуты или плюют друг другу в лицо или размазывают по этому же лицу очередную органическую грязь. Периодически в кадре всплывают отсылки к христианской иконографике - пьяный Румата задом наперед на осле пытается въехать в городские ворота и забрасывает свежим ослиным дерьмом поющих под стеной монахов. Ноги Руматы в воде, эту воду пьют. Разговоры о боге. Рыбы и прочая символика. Привычно отмечаю эти отсылки, но они не акцентированы и совершенно не выделяются из монотонного ритма повествования.
А оно действительно монотонно и мучительно - густое, мерзлое пространство, в котором постоянно происходит то, от чего всю жизнь учился отводить взгляд. Скучное, как ссущий на забор пьянчуга. Телесная мерзость, унылая, как ссора в комунальной квартире. Повешенных обливают рыбьими помоями, чтобы мухи быстрее выедали глаза у трупов. Сморкание в руку. Испражнения. Кому-то буднично вспарывают живот. Но это не шокирует. Не удивляет. Не пугает. Только монотонность, мерзость, отвращение, скука. Сопереживание - на нуле. Вовлеченность - на минус два.
Действия нет, как такового, нет добра и зла, нет эмоционального контраста, нет вектора движения - только скучные, неприятные люди, совершающие бессмысленные действия с грязью во всех ее проявлениях. Нет, это не "Сало" Пазолини. Это даже не по мотивам книги и не по духу ее - сюжет и герои Стругацких здесь относительно декоративны. Недоуменная тоска. Скука и грязь. Зачем я смотрю на все это?
На двадцать пятой минуте, после долгого неподвижного кадра (ослиный хуй крупным планом) Марко ломается и уходит. Уходит старичок в очках. За ними следом начинают выходить другие - кто-то то тихо и пригибаясь, кто-то громко и не скрывая недоумения. Я сижу и думаю о том, что хочу курить и что это желание, возможно - мой повод к бегству. Мне очень скучно и ощутимо неприятно. И тогда я выхожу из зала.
***
На лестничном пролете у выхода из партера мужчина в черном пытается узнать у девушек-хостесс, где можно покурить. "Пойдем вместе" - говорю я - "это далеко от зала". Спутник оказывается Юрием Викторовичем Клименко, оператором - и я тщательно подбираю слова, чтобы не высказать свою растерянность. Пока курим, я болтаю глупости (что-то незатейливое о погоде и Риме), потом признаюсь, что мне тяжело. Что я не понимаю. "Подождите" - отвечает он - " оно потом затянет". И мы возвращаемся в зал.
Следующие пол-часа я думаю о Сткогольмском синдроме применительно к аду. Что ад в христианской традиции - вовсе не место яркого шока и резких болезненных переживаний. Это не шоу, где у страха есть тщательно рассчитанный драйв, а у сил зла - отчетливая маркировка.
Тут Герман очень точен - ад есть монотонность отвратительного. Его бесконечная, ровная, беспросветная длительность. Боль не царапины, но затяжной мигрени.
В какой-то момент, отчаявшись, я решаю продираться через чуждую эстетику и неблизкий мне, германовский язык. О, нечасто я старалась понять так внимательно, с таким усилием то, что мне чуждо, на одной только вере в идею.
Для начала, пришлось отречься от багажа ожиданий. От поиска контраста. От мысли, что за ужасом должен быть скрыт особый смысл. Что у зла есть цель. Что ад не бывает просто так - а только затем, чтобы оттенить желание рая.
Пришлось отказаться от позиции "развлекаемого зрелищем" и стать соучастником акта насилия над собой. Активным, полноправным участником.
***
Три с лишним часа - это правильный хронометраж. В сферическом мире без прокатных ограничений фильм можно было сделать еще длиннее. (да-да, претензии Ницше к Вагнеру по поводу длительности "Колец Нибелунгов").
Трех часов достаточно, чтобы отследить собственное привыкание. Болевой порог повышается. Ужас чуть менее ужасен. Грязь чуть более привычна. За три часа реципиент повторяет крохотную часть пути героя. Привыкает к депривации цвета, звука, смысла, эстетичности. К нехватке красоты.
Чем станешь ты, когда у тебя отберут направление, верх и низ, оставив только - унылые нужники и скучные трупы в блестках рыбьей чешуи? Бесконечное колесо серости, вращающееся без всякой цели и смысла. Без катарсиса, без победы и поражения, без логического конца.
В этом аду не заметна разница между прогрессорами и аборигенами. Нет даже торжества резни, устроенного Руматой. Есть лишь первый покойник -темнота - и вид на припорошенные снежком горы трупов. И когда кажется, что вот сейчас будет конец - конца не наступает. Картинка длится еще с десяток минут. В аду вообще не бывает конца.
Когда включили свет и раздались аплодисменты, я обнаружила, что весь мой ряд давно опустел и никого, кроме меня, не осталось.
***
Можно представить это так: три с половиной часа зритель смотрит на других людей, копошащихся в грязи - на жалких, скучных, грязных, неумных, злых. Мучающих друг друга и убивающих от скуки. Он пытается понять их, пожалеть, разозлиться или посочувствовать - но это плохо выходит. Возможно, в этот момент он пытается стать тем, кем быть трудно.
Я попробовала им быть. Мне - не понравилось.
***
По большому счету - это вовсе не фильм (как "Квадрат" Малевича не является живописью, а 4,33 Кейджа - музыкой в привычном смысле слов). Это визуальная медитация-размышление на определенную тему. Больше, чем кино, хотя использует его язык.
Более того - рано или поздно о нем непременно напишут в стиле "а король-то голый", предьявив фильму формальные требования жанра, которыми он не обладает. И это будет хороший знак. "Трудно быть богом" - гениальное (в самом прямом и конкретном смысле) произведение искусства, использующее язык кинематографа для того, чтобы говорить о вещах, находящихся вне его семантического поля и целей.
Произведение, которое заставляет реципиента отправиться на исследование внутренних "серых земель" - тех самых, к которым часто обращаются философия и психиатрия, но крайне редко - искусство.
И в этом - несоответствие, выдавившее прочь из зала почти половину зрителей (и выдавившее бы и меня, если бы не случайная встреча)
Более того - пережив достаточно тяжелый и интенсивный опыт просмотра, я не решусь порекомендовать его без необходимости. Никто не ходит к зубному врачу ради удовольствия и развлечения.