«Книга о переводе» Николая Любимова
Выдающиеся переводы Николая Любимова ничуть не уступают оригинальным произведениям и заслуживают самой высокой оценки критиков. О его творчестве и «Книге о переводе» я узнала из мемуаров главного редактора «Худлита» Александра Пузикова. Меня привлекло то, как скрупулёзно и добросовестно работает переводчик. Судите сами!
«Прежде чем приступить к работе, Н. М. Любимов познакомился с лучшими переводами «Дон Кихота» на французский и немецкий языки. Это занятие не оказалось бесполезным, ибо он увидел у иноземных переводчиков - впрочем, как и у русских - свои интересные находки. Однако этого было недостаточно, чтобы пуститься в соревнование со своими предшественниками. Надо было найти языковые и стилистические эквиваленты в русской литературе. Как, например, сохранить впечатление некоей языковой архаики, которую чувствует современный испанский читатель? И вот приходит мысль о Карамзине - писателе, который был уже близок по языку к Пушкину, но сохранил особенности предшествующего литературного письма. А «смех сквозь слёзы»? Не Гоголь ли является примером подобного горького юмора? <…>
Во время работы Н. М. Любимова над «Дон Кихотом» я заставал его не раз за чтением «Истории государства Российского» и «Писем русского путешественника», за размышлением над горьковатым юмором Гоголя, за смакованием метких, мудрых русских пословиц и поговорок».
Мне стало любопытно познакомиться с таким необычным переводчиком, и я с удовольствием прочитала «Книгу». Меня восхитила тонкая наблюдательность автора, справедливость его замечаний о литературе, природе, художественном переводе и русском языке. Удивила и образность, с какой Любимов, блестящий литературовед, характеризует искусную словесность писателей.
Приятно было обнаружить, что многие секреты художественного перевода мне хорошо знакомы. Пару раз даже встретились цитаты из произведений Шолохова, Гоголя, которые некогда отметила и я!
По обыкновению, выписала высказывания и выражения, которые меня больше всего впечатлили и нашли отклик в душе.
Только те переводчики могут рассчитывать на успех, кто приступает к работе с сознанием, что русский язык победит любые трудности, что преград для него нет.
«…русский язык, столь гибкий и мощный в своих оборотах и средствах, столь переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам, не способен к переводу подстрочному, к переложению слово в слово…». А. С. Пушкин.
Завет М.М. Бахтина из его «Ответа на вопрос редакции "Нового мира"»:
«Существует очень живучее, но одностороннее и потому неверное представление о том, что для лучшего понимания чужой культуры надо как бы переселиться в неё и, забыв свою, глядеть на мир глазами этой чужой культуры… Конечно, известное вживание в чужую культуру, возможность взглянуть на мир её глазами есть необходимый момент её понимания; но если бы понимание исчерпывалось одним этим моментом, то оно было бы простым дублирование и не несло бы в себе ничего нового и обогащающего. Творческое понимание не отказывается от себя, от своего места во времени, от своей культуры и ничего не забывает».
Наше место - не в замкнутом помещении, а под открытым небом, на вольном, свежем воздухе.
Если ты не видишь красок родной земли, не ощущаешь её запахов, не слышишь и не различаешь её звуков, ты не воссоздашь пейзажа иноземного.
Непосредственное впечатление от снежной бури и рассматриванье под микроскопом описания бурана в «Капитанской дочке» и в рассказе Аксакова, непосредственное впечатление от грозы и изучение описаний грозы в «Отрочестве» Льва Толстого, в «Соборянах» Лескова, в «Степи» Чехова и в «Жизни Арсеньева» Бунина, наблюдения над весенним пробуждением природы и изучение описаний весны в «Анне Карениной» и в «Поднятой целине» -всё это даст переводчику во много раз больше, чем рассуждения иных суемудрых буквоедов, которые берёзу от дуба не отличают, сами в переводу шагу ступить не умеют, а то и вовсе за всю свою жизнь ни единой строчки не перевели».
Когда я перевожу какого-нибудь автора, я всегда стараюсь найти ему некое, хотя бы приблизительное, соответствие в русской литературе. <…> Когда я переводил роман Мопассана «Милый друг», я перечитал всего Чехова. Я не «украл» у Чехова ни одного выражения. Я учился у него той сжатости, которая роднит его с Мопассаном. Когда я переводил «Коварство и любовь» Шиллера, я перечитал драмы Лермонтова и отдельные главы из «Униженных и оскорблённых», «Идиота» и «Братьев Карамзовых» (встречи соперниц).
Я не могу себе представить, как переводчик, воссоздающий произведение из эпохи Первой мировой войны, может обойтись без «Тихого Дона» Шолохова, без «Сестёр» А. Н. Толстого, без «Преображения России» Сергеева-Ценского.
…Корней Иванович Чуковский повелительным тоном советовал мне каждый год перечитывать Бунина. <…> Бунин улавливает оттенки глазом живописца: «…зеленовато белеющий… восток…» («Стёпа»); «…красновато желтело вечернее солнце…» («Солнечный удар»); «…красновато чернеющий голыми сучьями сад…» («Жизнь Арсеньева»); «…равнины спелых ржей… розово желтели…» («При дороге»); «… гранатно краснеет… узкое окно…» («Старый порт»); «желтоватая зелень» («Митина любовь»); «…синяя чернота неба…» («Смарагд»); «лиловая синева» («Жизнь Арсеньева»). <…> «…золотая вода сумрачно светилась у берега…» («В такую ночь»); «…кусты шумели остро, сухо…» («Жизнь Арсеньева»).
Попытаемся вчитаться в образец русского словесного искусства - в описание грозы из «Жизни Арсеньева»:
«…воздух всё тяжелел, тускнел, облака сходились всё медленнее и теснее и, наконец, стали подёргиваться острым малиновым блеском, стали где-то в самой глубокой и звучной высоте своей погромыхивать, а потом греметь, раскатываться гулким громом и разражаться могучими ударами, да всё полновеснее, величавей, великолепнее… Был потом мрак, огнь, ураган, обломный ливень с трескучим градом…»
Если мы зададимся целью перевести это описание на любой язык, то наше внимание должен привлечь, прежде всего, общий повышенный тон описания, хотя для повышения тона Бунин только однажды прибегает к помощи эмоционального, оценочного эпитета-наречия (великолепнее) и к помощи старославянизма (огнь). Затем - нагнетание предгрозового настроения через синтаксический параллелизм глаголов, подчёркнутый рифмой (тяжелел, тускнел), и через параллелизм наречий с более мягкими окончаниями (гипердактилическим и женским), замедляющими течение фразы (медленнее и теснее). Далее выразительный в своей незаурядности глагол (подёргивается блеском), конкретный цветовой эпитет (малиновый) и ёмкий эпитет «острый», выражающий и особенность блеска, и его действие на воспринимающего: он слепит глаза. Нарастание звука: погромыхивать, греметь. Концентрированность изображения небесной предгрозовой выси, достигаемая выверенностью эпитетов: глубокая и звучная высота. Звукоподражание: гулкий гул грома. Подбор длинных глаголов и наречий, соответствующих долготе громовых раскатов: раскатываться, разражаться, полновеснее, величавей, великолепнее. Употребление старославянизма (огнь), который нужен Бунину для того, чтобы подчеркнуть апокалиптичность грозовой стихии. Стык односложных слов (мрак, огнь), призванный усилить звучание грома, звукоподражание, помогающее нам явственнее различить стук сыплющегося града: мрак, ураган, трескучий град…
У Грибоедова <…> «отрицательные» персонажи не лишены своеобразного комического обаяния - тем резче проступает их душевная скверна. И мой глаз тешили блёстки добродушного фамусовсого юмора. Я не мог вдосталь насытиться его вкусной, сдобной речью…
…проза Пушкина, такая быстрая во внезапной смелости своих поворотов, в неотвратимости своих водоворотов, никогда не мелеющая, изумляющая не яркостью убора, но складчатой крутизною песчаных своих берегов.
…тургеневские песни о любви, только не о «торжествующей», но о любви, доверчиво расцветающей чистым и обильным цветом и убиваемой морозами, о любви неразделённой и задаённой.
Он [Гончаров] видит красоту не в романтике, а в повседневности. <…> Он - живописец воздуха жизни…
…Достоевский - великолепный пейзажист. Этого обычно не замечаешь, оттого что его пейзаж, как и в прозе Пушкина, сжат до предела.
«Мелкий, тонкий дождь проницал всю окрестность, поглощая всякий отблеск и всякий оттенок и обращая всё в одну дымную, свинцовую, безразличную массу. Давно уже был день, а казалось, всё ещё не рассвело» («Бесы». Ч. 3. Гл. 3).
Издавна одна из самых заветных моих святынь в храме слова - Островский. Риза на ней вся осыпана драгоценными камнями, и каждый камень по-особому вспыхивает и горит.
Сервантес воплощает мой любимый тип художника слова - реалиста «в высшем смысле», как любил выражаться Достоевский, реалиста зоркого и мужественного, обнимающего мир всепонимающим взором…
Переводчика на каждом шагу подстерегают две опасности: унылый, бескрылый буквализм и бесшабашная, разудалая, разухабистая отсебятина. <…> есть вольность оправданная и неоправданная.
Только художественная точность даёт возможность читателю войти в круг мыслей и настроений автора, наглядно представить себе его стилевую систему во всём её многообразии, <…> только художественная точность не приукрашивает и не уродует автора.
«…чрезмерная в переводах верность бывает самою большою неверностью». В. В. Капнист.
Грифцов часто говорил, что нет ничего страшнее серого перевода. Пусть в переводе будут смысловые неточности, даже грубые ошибки, - их легче всего углядеть и устранить. Пусть перевод грешит излишней цветистостью языка. С течением времени вкус и опыт научат убирать лишние мазки. Только не серость! Только не безликость!
…уберёг меня от словесной безответственности, от словесно развинченности, от словесной расхлябанности, от синтаксической рыхлости, при которой слова расползаются, как раки из корзинки!
Глеб Алексеев жучил молодёжь и за штампы и за вычуры:
- У вас слова все стёртые, как пятаки в сумке у трамвайной кондукторши.
- Прежде чем поставить слово на место, к нему нужно приглядеться, в него нужно вслушаться, к нему нужно принюхаться, пощупать его плотность, да ещё и на вес прикинуть.
…все слова как будто бы найдены, а фраза тем не менее деревянная.
В искусстве перевода, как и в искусстве вообще, ни одной задачи схоластическим путём разрешить нельзя.
…искусство перевода, как всякое искусство, требует изворотливости…
При воспроизведении лексических и синтаксических повторов от переводчика требуется изобретательность.
Наша задача - не фотографировать иноязычный синтаксис, а воссоздавать своеобразие синтаксиса данного автора.
…всякий раз надо отдавать себе отчёт, что это - приём данного автора или же синтаксическая конструкция, характерная для данного языка вообще? Если мы имеем дело со вторым случаем, то, коль скоро того требует естественное звучание русской фразы, мы вправе заменить вопросительную интонацию, допустим, восклицательной.
У некоторых авторов восклицания и вопросы слагаются в замысловатые узоры, и эти узоры следует вычертить в переводе.
Чехов называл свою записную книжку «литературной кладовой». Вот такую литературную кладовую хорошо бы завести и переводчикам - завести и пополнять.
«Непоэтичных» слов нет, запомните это раз навсегда. Поэтичность слова зависит от того, где и как вы его употребите. Безбоязненно употребляйте любые технические выражения, самые простые, самые обиходные слова…
И нам, переводчикам, частенько приходится, как выразился в «Домике в Коломне» Пушкин, вербовать свою словесную рать из мелкой сволочи.
<В <…> контрастных сочетаниях прозаизм или вульгаризм, оттеняя «высокое» слово, повышает его эмоциональный накал и в то же время сам загорается поэтическим светом.
«Истинный вкус, - писал Пушкин в 1827 году, - состоит не в безотчётном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».
Читатель не обязан разгадывать ребусы, отсутствующие у автора и возникающие только в силу неполноценности перевода.
С моей точки зрения, «непереводимой игры слов» почти не существует. Дело мастера боится.
…словесный колорит эпохи <…> может быть достигнут <…> вытравливанием явных модернизмов.
…создание [в переводе] пословиц [отсутствующих в языке перевода] на лексической основе подлинника, но с русским ритмико-синтаксическим обличьем.
…прерывать глубокое дыхание автора мы не вправе.
Одно время меня манила стезя литературной критики. Я обратился за советом к тонкому, язвительному, страстному, проницательному Абраму Захаровичу Лежнёву. В заключение беседы он мне сказал:
- Никогда не пишите о тех авторах и о тех книгах, к которым вы равнодушны.
Я убеждён, что это правило должен применять к себе переводчик. Если переводчик-поэт или переводчик-прозаик обращается к автору, который почему-либо оставляет его равнодушным, то его перевод в лучшем случае будет литературным, профессиональным, но он не вырастет в явление искусства.
…без родственной связи перевод не достигнет портретного сходства [с автором].