Папа
Исполнилось 62 года со дня Победы в Великой Отечественной войне. В память об отце, Василии Ильиче Нечаеве, я "расшифровала" все его письма с фронта. А их, адресованных моей маме, было более 500, - написанных в период с октября 1941 по август 1945 г. Папа познакомился с мамой в июле 1941 г., когда он, только что (в июне) с отличием окончивший Московский городской педагогический институт им. Потёмкина (сейчас МПГУ им. В.И. Ленина) и имеющий отсрочку от призыва (порок сердца), дежурил в ПВО на сборном пункте военкомата, добиваясь отправки на фронт. Там же дежурила и моя мама, тогда второкурсница того же института.
В октябре 1941 г., в трагические для Москвы дни, отец все-таки ушел на фронт добровольцем. Закончил курсы радистов, затем Могилевское пехотное училище, участвовал в битве под Москвой в составе 93 Гвардейского отдельного разведывательного батальона; в боях под Сталинградом в составе 60 мотострелковой бригады, причем попал в самое пекло (ст. Карповка); дважды был тяжело ранен. Он инвалид Великой Отечественной войны, награжден многими орденами и медалями.
А вот одно из его писем с фронта о любви. Ему было тогда 24 года...
Здравствуй, … Клава! Почему-то кажется, что лучше написать тебе. Мне хочется очень многое тебе сказать, но не знаю как. Иногда думаю, что тебе и так ясно, и что нечего прибавить к тому, что говорил ранее. Но
Бывает так - вдруг взглянешь издалёка,
Бывает так - внезапно замолчишь,
И пару слов холодных и жестоких
Презрительно зачем-то обронишь.
Когда я люблю тебя (а когда я не люблю?), я не знаю, где граница разумного и безумного, что должно и можно говорить и делать, а что нельзя. И мне хотелось бы, чтоб ты знала о моей безусловной искренности и безраздельного доверия к тебе, без чего невозможна для меня любовь. И это было первым в то время, в далекое или близкое лето 41 года. Я люблю тебя и не могу потерять твою дружбу (дружба и любовь моя к тебе безраздельны - синонимы и одно немыслимо без другого), как не могу перестать дышать. Иногда ты спрашиваешь меня о том, что мне ясно и несомненно, о том, что является неразрывной частью моего чувства к тебе. И я не нахожусь, что тебе ответить. Что я могу тебе сказать о сроках своей любви, когда я тебя люблю? И неужели здесь есть какие-то сроки? Разве это не так? И только по этой причине на этот и другие вопросы я не могу отвечать сразу - я просто не знаю, что ответить. Больше всего ценю я твою дружбу и мне больно, что ты, возможно, не всегда замечаешь это, когда не оказываешь мне доверия и считаешь, будто некоторые вещи недоступны моему пониманию. Может быть, виноват в этом я. Иногда я не бываю самим собою, - возможно, ты не хочешь это замечать? И, может быть, это приносит мне неприятности, в особенности в последнее время. Но я хочу сказать, что для меня мера отношения к себе - твое отношение ко мне: уважаю себя и делаюсь способным к какой-либо деятельности в зависимости от того, какое отношение ко мне будет господствующим во время встречи с тобой. Взглядов на отношения людей я не имею в силу того, что у меня очень сильно чувство иронии. Но только одна вещь в мире для меня стоит вне всякой критики - это любовь к тебе, и все, что является твоим, принимается мною безраздельно. Иначе это для меня быть не может. Очень больно мне, что ты иногда выражаешь недоверие ко мне. А потом вдруг выражаешь досаду на мое поведение во время таких моментов. Но я не могу по-другому. Больше всего я боюсь снисхождения и жалости и я открою почему, - мне кажется, что там, где начинается снисхождение и жалость, там кончается любовь. Так ли это? Скажи. Ты для меня свет и солнце. И когда нет туч, - мне хорошо. Но когда есть даже маленькое облачко, мне приходится страдать. Может быть, это письмо я передам тебе. Может быть - нет. Что ж, это зависит не от меня. Неужели мало знаешь меня? Неужели когда-либо мое отношение к тебе менялось? Вася
11.07.44. в.ч. 31854Е
17.06.45. Теперь, когда прошел уже год с этого времени, я могу только исправить синтаксис этого письма. Вася
В октябре 1941 г., в трагические для Москвы дни, отец все-таки ушел на фронт добровольцем. Закончил курсы радистов, затем Могилевское пехотное училище, участвовал в битве под Москвой в составе 93 Гвардейского отдельного разведывательного батальона; в боях под Сталинградом в составе 60 мотострелковой бригады, причем попал в самое пекло (ст. Карповка); дважды был тяжело ранен. Он инвалид Великой Отечественной войны, награжден многими орденами и медалями.
А вот одно из его писем с фронта о любви. Ему было тогда 24 года...
Здравствуй, … Клава! Почему-то кажется, что лучше написать тебе. Мне хочется очень многое тебе сказать, но не знаю как. Иногда думаю, что тебе и так ясно, и что нечего прибавить к тому, что говорил ранее. Но
Бывает так - вдруг взглянешь издалёка,
Бывает так - внезапно замолчишь,
И пару слов холодных и жестоких
Презрительно зачем-то обронишь.
Когда я люблю тебя (а когда я не люблю?), я не знаю, где граница разумного и безумного, что должно и можно говорить и делать, а что нельзя. И мне хотелось бы, чтоб ты знала о моей безусловной искренности и безраздельного доверия к тебе, без чего невозможна для меня любовь. И это было первым в то время, в далекое или близкое лето 41 года. Я люблю тебя и не могу потерять твою дружбу (дружба и любовь моя к тебе безраздельны - синонимы и одно немыслимо без другого), как не могу перестать дышать. Иногда ты спрашиваешь меня о том, что мне ясно и несомненно, о том, что является неразрывной частью моего чувства к тебе. И я не нахожусь, что тебе ответить. Что я могу тебе сказать о сроках своей любви, когда я тебя люблю? И неужели здесь есть какие-то сроки? Разве это не так? И только по этой причине на этот и другие вопросы я не могу отвечать сразу - я просто не знаю, что ответить. Больше всего ценю я твою дружбу и мне больно, что ты, возможно, не всегда замечаешь это, когда не оказываешь мне доверия и считаешь, будто некоторые вещи недоступны моему пониманию. Может быть, виноват в этом я. Иногда я не бываю самим собою, - возможно, ты не хочешь это замечать? И, может быть, это приносит мне неприятности, в особенности в последнее время. Но я хочу сказать, что для меня мера отношения к себе - твое отношение ко мне: уважаю себя и делаюсь способным к какой-либо деятельности в зависимости от того, какое отношение ко мне будет господствующим во время встречи с тобой. Взглядов на отношения людей я не имею в силу того, что у меня очень сильно чувство иронии. Но только одна вещь в мире для меня стоит вне всякой критики - это любовь к тебе, и все, что является твоим, принимается мною безраздельно. Иначе это для меня быть не может. Очень больно мне, что ты иногда выражаешь недоверие ко мне. А потом вдруг выражаешь досаду на мое поведение во время таких моментов. Но я не могу по-другому. Больше всего я боюсь снисхождения и жалости и я открою почему, - мне кажется, что там, где начинается снисхождение и жалость, там кончается любовь. Так ли это? Скажи. Ты для меня свет и солнце. И когда нет туч, - мне хорошо. Но когда есть даже маленькое облачко, мне приходится страдать. Может быть, это письмо я передам тебе. Может быть - нет. Что ж, это зависит не от меня. Неужели мало знаешь меня? Неужели когда-либо мое отношение к тебе менялось? Вася
11.07.44. в.ч. 31854Е
17.06.45. Теперь, когда прошел уже год с этого времени, я могу только исправить синтаксис этого письма. Вася