«Приглашение на казнь»
Дальше - длинная цитата из «Приглашения на казнь» Набокова и ничего более.
Наверное, самый любимый кусок из всего-всего когда-либо прочитанного.
Цинциннат проснулся от рокового рокота голосов, нараставшего в коридоре.
Хотя накануне он и готовился к такому пробуждению, - все равно, - с сердцем, с дыханием не было сладу. Полою сердце прикрыв, чтобы оно не видело, - тише, это ничего (как говорят ребенку в минуту невероятного бедствия), - прикрыв сердце и слегка привстав, Цинциннат слушал. Было шарканье многих шагов, в различных слоях слышимости; были голоса - тоже во многих разрезах; один набегал, вопрошающий; другой, поближе, ответствовал. Спеша из глубины, кто-то пронесся и заскользил по камню, как по льду. Бас директора произнес среди гомона несколько слов - невнятных, но бессомненно повелительных. Страшнее всего было то, что сквозь эту возню пробивался детский голос, - у директора была дочка. Цинциннат различал и жалующийся тенорок своего адвоката, и бормотание Родиона... Вот опять, на бегу, кто-то задал гулкий вопрос, и кто-то гулко ответил. Кряхтение, треск, стукотня, - точно шарили палкой под лавкой. "Не нашли?" - внятно спросил директор. Пробежали шаги. Пробежали шаги. Пробежали, вернулись. Цинциннат, изнемогая, спустил ноги на пол: так и не дали свидания с Марфинькой... Начать одеваться, или придут меня наряжать? Ах, довольно, войдите...
Но его еще промучили минуты две. Вдруг дверь отворилась, и, скользя, влетел адвокат.
Он был взлохмачен, потен. Он теребил левую манжету, и глаза у него кружились.
- Запонку потерял, - воскликнул он, быстро, как пес, дыша. - Задел обо что.. должно быть... когда с милой Эммочкой... шалунья всегда... за фалды... всякий раз как зайду... я, главное, слышал, как кто-то... но не обратил... смотрите, цепочка очевидно... очень дорожил... ну, ничего не поделаешь... может быть еще... я обещал всем сторожам... а досадно...
- Глупая, сонная ошибка, - тихо сказал Цинциннат. - Я превратно истолковал суету. Это вредно для сердца.
- Да нет, спасибо, пустяки, - рассеянно пробормотал адвокат. При этом он глазами так и рыскал по углам камеры. Видно было, что его огорчала потеря дорогой вещицы. Это видно было. Потеря вещицы огорчала его. Вещица была дорогая. Он был огорчен потерей вещицы.
Цинциннат с легким стоном лег обратно в постель. Тот сел у него в ногах.
- Я к вам шел, - сказал адвокат, - такой бодрый, веселый... Но теперь меня расстроил этот пустяк, - ибо в конце концов это же пустяк, согласитесь, - есть вещи поважнее. Ну, как вы себя чувствуете?
- Склонным к откровенной беседе, - прикрыв глаза, отвечал Цинциннат. - Хочу поделиться с вами некоторыми своими умозаключениями. Я окружен какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль кошмаров - и все то, что сходит у нас за жизнь. В теории - хотелось бы проснуться. Но проснуться я не могу без посторонней помощи, а этой помощи безумно боюсь, да и душа моя обленилась, привыкла к своим тесным пеленам. Из всех призраков, окружающих меня, вы, Роман Виссарионович, самый, кажется, убогий, но, с другой стороны, - по вашему логическому положению в нашем выдуманном быту, - вы являетесь в некотором роде советником, заступником...
- К вашим услугам, - сказал адвокат, радуясь, что Цинциннат наконец разговорился.
- Вот я и хочу вас спросить: на чем основан отказ сообщить мне точный день казни? Погодите, - я еще не кончил. Так называемый директор отлынивает от прямого ответа, ссылается на то, что... - Погодите же! Я хочу знать, во-первых: от кого зависит назначение дня. Я хочу знать, во-вторых: как добиться толку от этого учреждения, или лица, или собрания лиц...
Адвокат, который только что порывался говорить, теперь почему-то молчал. Его крашенное лицо с синими бровями и длинной заячьей губой не выражало особого движения мысли.
- Оставьте манжету, - сказал Цинциннат, - и попробуйте сосредоточиться.
Роман Виссарионович порывисто переменил положение тела и сцепил беспокойные пальцы. Он проговорил жалобным голосом:
- Вот за этот тон...
- Меня и казнят, - сказал Цинциннат, - знаю. Дальше!
- Давайте переменим разговор, умоляю вас, - воскликнул Роман Виссарионович. - Почему вы не можете остаться хоть теперь в рамках дозволенного? Право же, это ужасно, это свыше моих сил. Я к вам зашел, просто чтобы спросить вас, нет ли у вас каких-либо законных желаний... например (тут у него лицо оживилось), вы, может, желали бы иметь в печатном виде речи, произнесенные на суде? В случае такового желания, вы обязаны в кратчайший срок подать соответствующее прошение, которое мы оба с вами сейчас вместе и составили бы, - с подробно мотивированным указанием, сколько именно экземпляров речей требуется вам, и для какой цели. У меня есть как раз свободный часок, давайте, ах, давайте этим займемся, прошу вас! Я даже специальный конверт заготовил.
- Курьеза ради... - проговорил Цинциннат, - но прежде... Неужто же и вправду нельзя добиться ответа?
- Специальный конверт, - повторил адвокат, соблазняя.
- Хорошо, дайте его сюда, - сказал Цинциннат и разорвал толстый, с начинкой, конверт на завивающиеся клочки.
- Это вы напрасно, - едва не плача, вскричал адвокат. - Это очень напрасно. Вы даже не понимаете, что вы сделали. Может, там находился приказ о помиловании. Второго не достать!
Цинциннат поднял горсть клочков, попробовал составить хотя бы одно связное предложение, но все было спутано, искажено, разъято.
- Вот вы всегда так, - подвывал адвокат, держа себя за виски и шагая по камере. - Может, спасение ваше было в ваших же руках, а вы его... Ужасно! Ну, что мне с вами делать? Теперь пиши пропало... А я-то - такой довольный... Так подготовлял вас...
- Можно? - растянутым в ширину голосом спросил директор, приоткрыв дверь. - Я вам не помешаю?
- Просим, Родриг Иванович, просим, - сказал адвокат, - просим, Родриг Иванович, дорогой. Только не очень-то у нас весело...
- Ну, а нонче как наш симпатичный смертник, - пошутил элегантный, представительный директор, пожимая в своих мясистых лиловых лапах маленькую холодную руку Цинцинната. - Все хорошо? Ничего не болит? Все болтаете с нашим неутомимым Романом Виссарионовичем? Да, кстати, голубчик Роман Виссарионович... могу вас порадовать, - озорница моя только что нашла на лестнице вашу запонку. La voici. Это ведь французское золото, не правда ли? Весьма изящно. Комплиментов я обычно не делаю, но должен сказать...
Наверное, самый любимый кусок из всего-всего когда-либо прочитанного.
Цинциннат проснулся от рокового рокота голосов, нараставшего в коридоре.
Хотя накануне он и готовился к такому пробуждению, - все равно, - с сердцем, с дыханием не было сладу. Полою сердце прикрыв, чтобы оно не видело, - тише, это ничего (как говорят ребенку в минуту невероятного бедствия), - прикрыв сердце и слегка привстав, Цинциннат слушал. Было шарканье многих шагов, в различных слоях слышимости; были голоса - тоже во многих разрезах; один набегал, вопрошающий; другой, поближе, ответствовал. Спеша из глубины, кто-то пронесся и заскользил по камню, как по льду. Бас директора произнес среди гомона несколько слов - невнятных, но бессомненно повелительных. Страшнее всего было то, что сквозь эту возню пробивался детский голос, - у директора была дочка. Цинциннат различал и жалующийся тенорок своего адвоката, и бормотание Родиона... Вот опять, на бегу, кто-то задал гулкий вопрос, и кто-то гулко ответил. Кряхтение, треск, стукотня, - точно шарили палкой под лавкой. "Не нашли?" - внятно спросил директор. Пробежали шаги. Пробежали шаги. Пробежали, вернулись. Цинциннат, изнемогая, спустил ноги на пол: так и не дали свидания с Марфинькой... Начать одеваться, или придут меня наряжать? Ах, довольно, войдите...
Но его еще промучили минуты две. Вдруг дверь отворилась, и, скользя, влетел адвокат.
Он был взлохмачен, потен. Он теребил левую манжету, и глаза у него кружились.
- Запонку потерял, - воскликнул он, быстро, как пес, дыша. - Задел обо что.. должно быть... когда с милой Эммочкой... шалунья всегда... за фалды... всякий раз как зайду... я, главное, слышал, как кто-то... но не обратил... смотрите, цепочка очевидно... очень дорожил... ну, ничего не поделаешь... может быть еще... я обещал всем сторожам... а досадно...
- Глупая, сонная ошибка, - тихо сказал Цинциннат. - Я превратно истолковал суету. Это вредно для сердца.
- Да нет, спасибо, пустяки, - рассеянно пробормотал адвокат. При этом он глазами так и рыскал по углам камеры. Видно было, что его огорчала потеря дорогой вещицы. Это видно было. Потеря вещицы огорчала его. Вещица была дорогая. Он был огорчен потерей вещицы.
Цинциннат с легким стоном лег обратно в постель. Тот сел у него в ногах.
- Я к вам шел, - сказал адвокат, - такой бодрый, веселый... Но теперь меня расстроил этот пустяк, - ибо в конце концов это же пустяк, согласитесь, - есть вещи поважнее. Ну, как вы себя чувствуете?
- Склонным к откровенной беседе, - прикрыв глаза, отвечал Цинциннат. - Хочу поделиться с вами некоторыми своими умозаключениями. Я окружен какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль кошмаров - и все то, что сходит у нас за жизнь. В теории - хотелось бы проснуться. Но проснуться я не могу без посторонней помощи, а этой помощи безумно боюсь, да и душа моя обленилась, привыкла к своим тесным пеленам. Из всех призраков, окружающих меня, вы, Роман Виссарионович, самый, кажется, убогий, но, с другой стороны, - по вашему логическому положению в нашем выдуманном быту, - вы являетесь в некотором роде советником, заступником...
- К вашим услугам, - сказал адвокат, радуясь, что Цинциннат наконец разговорился.
- Вот я и хочу вас спросить: на чем основан отказ сообщить мне точный день казни? Погодите, - я еще не кончил. Так называемый директор отлынивает от прямого ответа, ссылается на то, что... - Погодите же! Я хочу знать, во-первых: от кого зависит назначение дня. Я хочу знать, во-вторых: как добиться толку от этого учреждения, или лица, или собрания лиц...
Адвокат, который только что порывался говорить, теперь почему-то молчал. Его крашенное лицо с синими бровями и длинной заячьей губой не выражало особого движения мысли.
- Оставьте манжету, - сказал Цинциннат, - и попробуйте сосредоточиться.
Роман Виссарионович порывисто переменил положение тела и сцепил беспокойные пальцы. Он проговорил жалобным голосом:
- Вот за этот тон...
- Меня и казнят, - сказал Цинциннат, - знаю. Дальше!
- Давайте переменим разговор, умоляю вас, - воскликнул Роман Виссарионович. - Почему вы не можете остаться хоть теперь в рамках дозволенного? Право же, это ужасно, это свыше моих сил. Я к вам зашел, просто чтобы спросить вас, нет ли у вас каких-либо законных желаний... например (тут у него лицо оживилось), вы, может, желали бы иметь в печатном виде речи, произнесенные на суде? В случае такового желания, вы обязаны в кратчайший срок подать соответствующее прошение, которое мы оба с вами сейчас вместе и составили бы, - с подробно мотивированным указанием, сколько именно экземпляров речей требуется вам, и для какой цели. У меня есть как раз свободный часок, давайте, ах, давайте этим займемся, прошу вас! Я даже специальный конверт заготовил.
- Курьеза ради... - проговорил Цинциннат, - но прежде... Неужто же и вправду нельзя добиться ответа?
- Специальный конверт, - повторил адвокат, соблазняя.
- Хорошо, дайте его сюда, - сказал Цинциннат и разорвал толстый, с начинкой, конверт на завивающиеся клочки.
- Это вы напрасно, - едва не плача, вскричал адвокат. - Это очень напрасно. Вы даже не понимаете, что вы сделали. Может, там находился приказ о помиловании. Второго не достать!
Цинциннат поднял горсть клочков, попробовал составить хотя бы одно связное предложение, но все было спутано, искажено, разъято.
- Вот вы всегда так, - подвывал адвокат, держа себя за виски и шагая по камере. - Может, спасение ваше было в ваших же руках, а вы его... Ужасно! Ну, что мне с вами делать? Теперь пиши пропало... А я-то - такой довольный... Так подготовлял вас...
- Можно? - растянутым в ширину голосом спросил директор, приоткрыв дверь. - Я вам не помешаю?
- Просим, Родриг Иванович, просим, - сказал адвокат, - просим, Родриг Иванович, дорогой. Только не очень-то у нас весело...
- Ну, а нонче как наш симпатичный смертник, - пошутил элегантный, представительный директор, пожимая в своих мясистых лиловых лапах маленькую холодную руку Цинцинната. - Все хорошо? Ничего не болит? Все болтаете с нашим неутомимым Романом Виссарионовичем? Да, кстати, голубчик Роман Виссарионович... могу вас порадовать, - озорница моя только что нашла на лестнице вашу запонку. La voici. Это ведь французское золото, не правда ли? Весьма изящно. Комплиментов я обычно не делаю, но должен сказать...