Объективная реальность, данная нам в ощущениях
Михаил Швыдкой, будучи спецпредставителем президента России по международному культурному сотрудничеству, однажды поэтично назвал постсоветское пространство «странами, которые когда-то были вместе». Так, бывший министр культуры изобрёл эвфемизм к приевшемуся «бывшие союзные республики». Тогда за красивой формулировкой, очевидно, стояла уверенность в сформированном общем культурно-историческом пространстве, схожих приоритетах во внутренней и внешней политике и, конечно, глубоких экономических связях.
Сейчас, наблюдая за бурными процессами во внешней и внутренней политике государств ближнего зарубежья, хочется снова задать вопрос: а кто мы друг другу сейчас? И по-прежнему ли важно то, что мы «когда-то были вместе»?
Существует ли постсоветское пространство?
В научном сообществе термин «постсоветское пространство» не имеет однозначной оценки. С одной стороны, все пятнадцать государств до сих пор обладают значительным набором схожих параметров, позволяющих отслеживать среднесрочные тенденции. С другой - евроинтеграция Прибалтики, особая ситуация с Украиной и Грузией, европейский дрейф Молдовы и, конечно, постепенная исламизация Центральной Азии вынуждают исследователей чаще говорить о регионализации пространства и заново определять границы термина и его содержание.
Пока западные исследователи предлагают использовать термин «новые государства», фокусируясь на субъектности каждой страны, сами «постсоветские» государства аналогов термина не дают, фокусируясь на наименовании субрегионов - Центральная Азия, Южный Кавказ, Прибалтика и прочее.
Из-за терминологической путаницы страдает не только научное осмысление происходящего.
Несмотря на то, что в российском подходе с начала 1990-х гг. укоренилось наименование «ближнее зарубежье», содержательно мы продолжаем определять его как «постсоветское пространство». Опора этого подхода - формула «никуда не денутся» «всё равно связаны», основанная на уверенности в той же культурно-исторической общности, схожести приоритетов, сопряжённости элит, как и тридцать лет назад. На практике это проявляется в отсутствии ярко выраженной стратегии в отношении каждой из стран по отдельности, субрегионов и региона в целом. Особняком стоит экономическое сотрудничество, где основа - прагматизм и взаимная выгода, а двигателями выступают крупный бизнес и транснациональные компании.
Текущий кризис международных отношений, геополитическая турбулентность и новые реалии требуют более пристального внимания к отношениям с государствами ближнего зарубежья.
Реалия первая: у нас больше нет незыблемой культурно-исторической общности
С распада СССР прошло 33 года. За это время выросло целое поколение, которое никогда не жило в СССР и благодаря национальной культурно-исторической политике имеет крайне искажённое представление об общем государстве.
Через учебники истории и национальную историческую политику почти во всех государствах ближнего зарубежья системно транслируется: Российская империя и Советский Союз - колониальные периоды национальной истории. Этноцид, «выкачивание ресурсов», целенаправленные и исключительные репрессии (в ряде стран сравниваются с геноцидом) - неполный перечень нарративов из учебников истории.
Даже Великая Отечественная война, героический подвиг советского народа, до сих пор воспринимающиеся в России как значимый символ для всего «постсоветского пространства», сейчас всё больше растаскиваются по национальным квартирам. Появляются национальные символы праздника, а споры о том, кто по национальности был тот или иной боец, стали нормой как в преддверии Дня памяти и скорби, так и Дня Победы.
На подобных нарративах выросло не просто целое поколение - в ряде государств подавляющая часть населения не имеет опыта проживания в общем государстве и опирается в суждениях исключительно на национальное виденье истории и культуры. Они не мыслят себя «постсоветскими», поскольку таковыми уже не являются.
Этому способствует и моноэтнизация государств - численное сокращение не только доли русских, но и всех других национальностей, за исключением титульной. Процесс во многом носит естественный характер, что влечёт за собой и изменения в языковой политике. Русский язык остаётся языком межнационального общения, но уровень и качество владения снижаются.
И ничего удивительного в том, что миллионы трудовых мигрантов в России не хотят (да и не могут - не существует таких инструментов) адаптироваться в российском обществе.
Поскольку уже сложилась совершенно другая семейно-бытовая и культурная традиция.
Реалия вторая: мы друг друга не знаем
Тридцать лет - недостаточное количество времени для формирования полноценной школы по изучению субрегионов или стран. Однако в скольких университетах комплексно изучают государства ближнего зарубежья?
Этого скромного наличия кафедр по изучению стран бывшего СССР, а также количества и степени подготовленности специалистов однозначно недостаточно. В России не сформирована такая страноведческая школа, как, например, в случае с Францией или США. Это, безусловно, влияет на степень экспертизы по региону.
В самих постсоветских государствах ситуация не лучше. Во многом специалисты, которые позиционируются как «россиеведы», сформировались тремя путями и представляют собой следующие группы. Первые - выходцы из профильных американских и европейских проектов 2000-х годов - очевидно, ангажированные. Вторые - специалисты широкого профиля (например, по всему евразийскому пространству), знающие Россию как продолжение СССР. Третьи - продукты интернет-эпохи, воспринимающие в качестве источников-инсайдеров представителей российского либерального крыла (значительная часть которых объявлена иноагентами) либо черпающие представления исключительно из интернет-пространства. В зависимости от направления выбирается и уклон. При этом речь не только о публичных экспертах, но и тех, кто формирует закрытые нарративы для лиц, принимающих решения.
На бытовом уровне Россию знают ещё хуже. Роль интернета как главного инструмента формирования образа России продолжает укрепляться. И здесь население, не имеющее личного опыта пребывания в России (даже в виде туристических поездок), воспринимает нарративы социальных сетей как прямое отражение реальности.
Стоит упомянуть, что именно запрещенные в России социальные сети являются самыми популярными практически во всех государствах ближнего зарубежья. А контент, который там транслируется, вряд ли забудут те, кто сидел в запрещённых в РФ «Фейсбуке»[1] или «Инстаграме»[2] 24 февраля 2022 года.
Реалия третья: глубокое экономическое сотрудничество не означает даже умеренной политической лояльности
В 2022-2023 гг. мы наблюдали феноменальный рост экономического взаимодействия между Россией и Арменией. Формирование цепочек параллельного импорта, приток россиян (как туристов, так и релокантов) - однозначно способствовали оживлению экономики страны. В этот же период мы наблюдали и политическую эскалацию. Руководство страны вело жёсткую публичную риторику, игнорировало совместные мероприятия, а главное - использовало образ России для решения внутриполитических проблем.
Пример Армении не исключительный - использование российской повестки стало нормальным инструментом и для ряда других администраций. Общественное недовольство можно легко отвлечь от внутренних проблем, вытащив на свет или вырвав из контекста чью-нибудь цитату.
Важно, что страх (потери территорий, силового конфликта) и подстёгивание национальной гордости используются не только иностранными акторами для возбуждения антироссийских настроений, но и национальными идеологами для ускорения процессов нациестроительства.
В этом контексте для общественных настроений выгоды от экономического сотрудничества зачастую представляются просто цифрами на бумаге, менее значимыми, чем описанные выше угрозы от усиления взаимодействия.
И всегда есть вероятность, что, несмотря на экономическую целесообразность, элиты выберут наиболее удобный для себя, но не самый рациональный вариант.
Пример Украины, имевшей тесную экономическую кооперацию с Россией, тому доказательство.
Реалия четвёртая: альтернативные центры силы существуют
Китай, Турция, Европейский союз, США - неполный перечень внерегиональных игроков, имеющих отдельные интересы и свои устойчивые форматы на постсоветском пространстве.
Геополитическая встряска, вызванная украинским кризисом (и дальнейшими событиями в Африке и на Ближнем Востоке), перемешала и все «карты на столе». Усиление геополитического давления на каждое из государств пространства приводит ко всё большей фрагментации так называемого российского ближнего зарубежья.
И если часть иностранных государств заинтересована в экономическом доминировании и гарантии сохранения своих интересов в нашем ближнем зарубежье, то другая стремится использовать пространство как полигон для испытаний чужих контуров безопасности (прежде всего России и Китая).
Форматы, предлагаемые внерегиональными игроками, крайне разнообразны и учитывают национальную специфику.
Так, тюркские проекты Турции, несмотря на весьма скромные экономические возможности, глубоко интегрируются в общественную и культурную жизнь государств ЦА, что однозначно даст свои плоды через 5-10 лет; европейская программа Global Gateway, имея размытое целеполагание, вполне может стать каналом индивидуальной мотивации представителей элит.
Альтернативные центры силы не просто существуют - они имеют оконтуренное целеполагание и, если судить по интенсивности визитов, ресурсы и мотивацию.
***
Есть большой соблазн списать абсолютно всё вышеперечисленное на результат работы антироссийских кампаний и происки альтернативных центров силы. Да, но. Во многом это скорее результат инерционных процессов у нас при отсутствии ярко выраженного целеполагания.
И поэтому, прежде чем менять тактику или стратегию с учётом сложившихся реалий, надо всё-таки вернуться к базовому вопросу: то, что «мы когда-то были вместе», значимо само по себе или же мы имеем отдельные интересы в каждом субрегионе?
Если всё же второе - имеет смысл критически пересмотреть грани «общего» и основу сотрудничества.
Автор: Дарья Рекеда, старший научный сотрудник ЦКЕМИ НИУ ВШЭ.
[1] Экстремистская организация, запрещённая на территории РФ.
[2] Экстремистская организация, запрещённая на территории РФ.
Первоисточник: https://globalaffairs.ru/articles/strany-uzhe-ne-vmeste/
Сейчас, наблюдая за бурными процессами во внешней и внутренней политике государств ближнего зарубежья, хочется снова задать вопрос: а кто мы друг другу сейчас? И по-прежнему ли важно то, что мы «когда-то были вместе»?
Существует ли постсоветское пространство?
В научном сообществе термин «постсоветское пространство» не имеет однозначной оценки. С одной стороны, все пятнадцать государств до сих пор обладают значительным набором схожих параметров, позволяющих отслеживать среднесрочные тенденции. С другой - евроинтеграция Прибалтики, особая ситуация с Украиной и Грузией, европейский дрейф Молдовы и, конечно, постепенная исламизация Центральной Азии вынуждают исследователей чаще говорить о регионализации пространства и заново определять границы термина и его содержание.
Пока западные исследователи предлагают использовать термин «новые государства», фокусируясь на субъектности каждой страны, сами «постсоветские» государства аналогов термина не дают, фокусируясь на наименовании субрегионов - Центральная Азия, Южный Кавказ, Прибалтика и прочее.
Из-за терминологической путаницы страдает не только научное осмысление происходящего.
Несмотря на то, что в российском подходе с начала 1990-х гг. укоренилось наименование «ближнее зарубежье», содержательно мы продолжаем определять его как «постсоветское пространство». Опора этого подхода - формула «никуда не денутся» «всё равно связаны», основанная на уверенности в той же культурно-исторической общности, схожести приоритетов, сопряжённости элит, как и тридцать лет назад. На практике это проявляется в отсутствии ярко выраженной стратегии в отношении каждой из стран по отдельности, субрегионов и региона в целом. Особняком стоит экономическое сотрудничество, где основа - прагматизм и взаимная выгода, а двигателями выступают крупный бизнес и транснациональные компании.
Текущий кризис международных отношений, геополитическая турбулентность и новые реалии требуют более пристального внимания к отношениям с государствами ближнего зарубежья.
Реалия первая: у нас больше нет незыблемой культурно-исторической общности
С распада СССР прошло 33 года. За это время выросло целое поколение, которое никогда не жило в СССР и благодаря национальной культурно-исторической политике имеет крайне искажённое представление об общем государстве.
Через учебники истории и национальную историческую политику почти во всех государствах ближнего зарубежья системно транслируется: Российская империя и Советский Союз - колониальные периоды национальной истории. Этноцид, «выкачивание ресурсов», целенаправленные и исключительные репрессии (в ряде стран сравниваются с геноцидом) - неполный перечень нарративов из учебников истории.
Даже Великая Отечественная война, героический подвиг советского народа, до сих пор воспринимающиеся в России как значимый символ для всего «постсоветского пространства», сейчас всё больше растаскиваются по национальным квартирам. Появляются национальные символы праздника, а споры о том, кто по национальности был тот или иной боец, стали нормой как в преддверии Дня памяти и скорби, так и Дня Победы.
На подобных нарративах выросло не просто целое поколение - в ряде государств подавляющая часть населения не имеет опыта проживания в общем государстве и опирается в суждениях исключительно на национальное виденье истории и культуры. Они не мыслят себя «постсоветскими», поскольку таковыми уже не являются.
Этому способствует и моноэтнизация государств - численное сокращение не только доли русских, но и всех других национальностей, за исключением титульной. Процесс во многом носит естественный характер, что влечёт за собой и изменения в языковой политике. Русский язык остаётся языком межнационального общения, но уровень и качество владения снижаются.
И ничего удивительного в том, что миллионы трудовых мигрантов в России не хотят (да и не могут - не существует таких инструментов) адаптироваться в российском обществе.
Поскольку уже сложилась совершенно другая семейно-бытовая и культурная традиция.
Реалия вторая: мы друг друга не знаем
Тридцать лет - недостаточное количество времени для формирования полноценной школы по изучению субрегионов или стран. Однако в скольких университетах комплексно изучают государства ближнего зарубежья?
Этого скромного наличия кафедр по изучению стран бывшего СССР, а также количества и степени подготовленности специалистов однозначно недостаточно. В России не сформирована такая страноведческая школа, как, например, в случае с Францией или США. Это, безусловно, влияет на степень экспертизы по региону.
В самих постсоветских государствах ситуация не лучше. Во многом специалисты, которые позиционируются как «россиеведы», сформировались тремя путями и представляют собой следующие группы. Первые - выходцы из профильных американских и европейских проектов 2000-х годов - очевидно, ангажированные. Вторые - специалисты широкого профиля (например, по всему евразийскому пространству), знающие Россию как продолжение СССР. Третьи - продукты интернет-эпохи, воспринимающие в качестве источников-инсайдеров представителей российского либерального крыла (значительная часть которых объявлена иноагентами) либо черпающие представления исключительно из интернет-пространства. В зависимости от направления выбирается и уклон. При этом речь не только о публичных экспертах, но и тех, кто формирует закрытые нарративы для лиц, принимающих решения.
На бытовом уровне Россию знают ещё хуже. Роль интернета как главного инструмента формирования образа России продолжает укрепляться. И здесь население, не имеющее личного опыта пребывания в России (даже в виде туристических поездок), воспринимает нарративы социальных сетей как прямое отражение реальности.
Стоит упомянуть, что именно запрещенные в России социальные сети являются самыми популярными практически во всех государствах ближнего зарубежья. А контент, который там транслируется, вряд ли забудут те, кто сидел в запрещённых в РФ «Фейсбуке»[1] или «Инстаграме»[2] 24 февраля 2022 года.
Реалия третья: глубокое экономическое сотрудничество не означает даже умеренной политической лояльности
В 2022-2023 гг. мы наблюдали феноменальный рост экономического взаимодействия между Россией и Арменией. Формирование цепочек параллельного импорта, приток россиян (как туристов, так и релокантов) - однозначно способствовали оживлению экономики страны. В этот же период мы наблюдали и политическую эскалацию. Руководство страны вело жёсткую публичную риторику, игнорировало совместные мероприятия, а главное - использовало образ России для решения внутриполитических проблем.
Пример Армении не исключительный - использование российской повестки стало нормальным инструментом и для ряда других администраций. Общественное недовольство можно легко отвлечь от внутренних проблем, вытащив на свет или вырвав из контекста чью-нибудь цитату.
Важно, что страх (потери территорий, силового конфликта) и подстёгивание национальной гордости используются не только иностранными акторами для возбуждения антироссийских настроений, но и национальными идеологами для ускорения процессов нациестроительства.
В этом контексте для общественных настроений выгоды от экономического сотрудничества зачастую представляются просто цифрами на бумаге, менее значимыми, чем описанные выше угрозы от усиления взаимодействия.
И всегда есть вероятность, что, несмотря на экономическую целесообразность, элиты выберут наиболее удобный для себя, но не самый рациональный вариант.
Пример Украины, имевшей тесную экономическую кооперацию с Россией, тому доказательство.
Реалия четвёртая: альтернативные центры силы существуют
Китай, Турция, Европейский союз, США - неполный перечень внерегиональных игроков, имеющих отдельные интересы и свои устойчивые форматы на постсоветском пространстве.
Геополитическая встряска, вызванная украинским кризисом (и дальнейшими событиями в Африке и на Ближнем Востоке), перемешала и все «карты на столе». Усиление геополитического давления на каждое из государств пространства приводит ко всё большей фрагментации так называемого российского ближнего зарубежья.
И если часть иностранных государств заинтересована в экономическом доминировании и гарантии сохранения своих интересов в нашем ближнем зарубежье, то другая стремится использовать пространство как полигон для испытаний чужих контуров безопасности (прежде всего России и Китая).
Форматы, предлагаемые внерегиональными игроками, крайне разнообразны и учитывают национальную специфику.
Так, тюркские проекты Турции, несмотря на весьма скромные экономические возможности, глубоко интегрируются в общественную и культурную жизнь государств ЦА, что однозначно даст свои плоды через 5-10 лет; европейская программа Global Gateway, имея размытое целеполагание, вполне может стать каналом индивидуальной мотивации представителей элит.
Альтернативные центры силы не просто существуют - они имеют оконтуренное целеполагание и, если судить по интенсивности визитов, ресурсы и мотивацию.
***
Есть большой соблазн списать абсолютно всё вышеперечисленное на результат работы антироссийских кампаний и происки альтернативных центров силы. Да, но. Во многом это скорее результат инерционных процессов у нас при отсутствии ярко выраженного целеполагания.
И поэтому, прежде чем менять тактику или стратегию с учётом сложившихся реалий, надо всё-таки вернуться к базовому вопросу: то, что «мы когда-то были вместе», значимо само по себе или же мы имеем отдельные интересы в каждом субрегионе?
Если всё же второе - имеет смысл критически пересмотреть грани «общего» и основу сотрудничества.
Автор: Дарья Рекеда, старший научный сотрудник ЦКЕМИ НИУ ВШЭ.
[1] Экстремистская организация, запрещённая на территории РФ.
[2] Экстремистская организация, запрещённая на территории РФ.
Первоисточник: https://globalaffairs.ru/articles/strany-uzhe-ne-vmeste/