Этот только шкуру скоблит
Гляжу на споры всякие вокруг того, кто бы мог лучше чем Путин....
И никак из головы не выходит книга Д. Смирнова "Нижегородская старина". Вот отрывок из третьей части книги. Чем-то похожи события нынешнего "гоняния воевод" на те, что происходили 400 лет назад в Нижнем....
".... В 1619 году правительство назначило нижегородским воеводой боярина Петра Петровича Головина. При отъезде из Москвы ему вручили наказ, где после перечисления обязанностей кратко, но твердо предписывалось главной своей задачей считать приращение государственных доходов. В этом отношении воеводской инициативе давался широкий простор: «...делать все по своему высмотру, как будет пригоже и как тебя, воеводу, бог вразумит».
Боярин, долго ожидавший «хлебного» места, не замедлил с отъездом. В Нижний Петр Головин прибыл на исходе июня. Горожане, как полагалось в таких случаях, приготовили для но¬вого воеводы и его приближенных обильные дары.
При встрече посадские поднесли на блюде «въезжее» - 150 рублей. Крупные торговцы и церковные приходы доставили «въезжее» отдельно. Архимандрит Печерского монастыря Иов временно отсутствовал. Вместо настоятеля въезжее съестными припасами прислал монастырский казначей Савватий. В тот же день монах отправил архимандриту в столицу письмо-отчет: «...новому воеводе Петру Петровичу в поднос-почесть отправлено рыбы, теша белужья в два рубли, косяк белужий ценою в рубль, калуха в двадцать алтын, да осетр куплен за пятнадцать алтын... Дьяку воеводскому Василию Юдину поднесено в почесть на тафту четыре рубля денег, да ему же отдан осетр в двенадцать алтын. Да ему же (воеводе) отвезено запасу чет¬верть муки пшеничной, четверть муки ржаные, четверть солоду ржаного и ячменного пополам...» Подьячий при воеводской избе также не остался без подарка, ему монах-казначей дал «рыбы свежие три щуки, ценою в 5 алтын четыре деньги...»
Прошла неделя после торжественной встречи, но боярин-воевода не принимался за текущие дела. Ежедневно обсуждал он с выборными от посадских людей условия будущего содержания его с женой, детьми и домочадцами.
Нижегородцы знали, что в наказе, данном сверху воеводе (наказ прочитан был вслух на площади), ничего не говорится о поборах с населения в пользу власти. Однако «повелось с из-стари», что отцы и деды горожан всегда «ублажали» воевод местных съестными и другими припасами «в меру сил своих».
В конце концов начальник и подчиненные, поспорив до хрипоты, договорились. «Всядневные харчи» обязались доставлять Верхний и Нижний посады, даровую муку и зерно - «сошные крестьяне» из уездов, «пивные вари» и «винные браги» к воеводскому столу - монастырские слободки, конский корм - ямщики, дрова на отопление воеводского дома - ремесленники Кунавинской слободки.
Установив размеры «добровольного самообложения», жители отправились к своим занятиям, а воевода приступил к своему прямому делу.
Через месяц П. П. Головин спохватился, что забыл установить «праздничное», т. е. подношения, с которыми полагается горожанам «поздравлять» своего воеводу.
Собрались выборные от посадов и опять решили «всем миром»: «поздравлять» воеводу три раза в год добровольным приношением от посада: в Рождество - гусями, в «Велик День» - поросятами, в «Петровки» (летом) - бараниной.
Еще месяц прошел, объявил воевода по городу, что устраивает у себя на воеводском дворе пир-столование и приглашает к себе горожан хлеба-соли откушать.
Стали чесать затылки посадские: отказаться - обидится воевода, а пойдешь - неси каждый, по обычаю, «гостинец» хозяину. Мало того, после каждого такого воеводского пира полагалось посаду устраивать воеводе ответный стол.
Попировали нижегородцы, отплатили «за привет и ласку» ответным пиром, но спокойной жизни не обрели. Слишком часто посадские люди нуждались в воеводском расположении: у одного жалоба, у другого челобитная с иском, у третьего лошадь увели - надо найти. Все подобные дела решались в воеводской избе, а как пойдешь к такому воеводе, как Петр Головин, без подарка, без «почести», как он сам говорил. Пошла по народу молва: «Земля любит навоз, лошадь овес, а наш воевода принос», «Не ходи к нашему воеводе с одним носом, а ходи с подносом».
Прошел год, нижегородцы до тонкости изучили характер хапуги-воеводы. Все, от старика до малого ребенка, знали, что городовой начальник, кроме «взяток», «срыва» и «мзды», любит «благодарность», «подарки», «приносы», «посулы», «поклоны», не брезгует «щетинкой», «помазкой», «гостинцем», а с местной мордвы, чувашей, татар берет «хабару», «пешкеш» и «бакшиш»... Любит также, когда его поздравляют с новолстьем, масленицей, ледоставом, оттепелью, первопутком, порошей, приле¬том грачей, жаворонков, «легким паром» (каждую субботу, после бани), Дмитриевской субботой (поминание умерших), Филипповым заговеньем и т. д.
Не один раз в году, ожидая подарков, праздновал воевода Петр Головин свое «тезоименитство». И всякий раз, держа под полой или в руках «подарки», хочешь не хочешь, стекались толпой «поздравители» на воеводский двор.
К концу двухгодичного срока службы Головина горожане стали задумываться и гадать о его преемнике.
Вскоре произошло довольно редкое в городских хрониках событие. Нижегородцы ходатайствовали об оставлении воеводы Головина в городе на повторный двухлетний срок! Люди рассуждали: «Кто его знает, каков будет очередной воевода? Этот только шкуру скоблит, а при другом-то, может быть, и голов лишимся... Как бы из огня да в полымя не угодить!»
Будущее показало, что они были правы. После Петра Головина попал в Нижний на воеводство именно такой, окольничий Иван Дмитриевич Плещеев, прозванный за свой физический недостаток «заикой».
Заика начал с того, что обманул московские власти. Борясь с незаконной воеводской наживой, правительство в 1623 году постановило наблюдать за тем, чтобы каждый воевода увеличи¬вал свой достаток за двухгодичный срок не более как на пятьсот рублей. Для контроля предлагалось при отъезде из столицы воеводу с семьей тщательно осматривать, записывая и оценивая его имущество и деньги при себе.
Плут Заика перед отправлением (осенью 1624 г.) заручился многими пожитками и деньгами от своих благоприятелей и въехал в Нижний уже «богатым». Вскоре он потихоньку возвратил взятое и беззастенчиво начал наживать «свое». При будущем выезде из города он надеялся проскользнуть с «животами» (имущество), оцененными как раз в той сумме, на которую имел «законное право».
Туго пришлось нижегородскому населению. Горожане сначала применили разрешавшуюся законом меру борьбы с «дурными» воеводами. Ходили всем скопом на воеводский двор и «лаяли (своего начальника) позорною всякою лаею...»
После того как «лаянье» не помогло, настрочили челобитную:
«Великому государю и царю всея Руси Михаилу Федоровичу... Посадские твои нижегородские людишки челом бьют... Воевода твой, великого государя, Иван Плещеев нам, сиротам твоим, во всех делах твоих государевых чинит великие продажи, налоги и поруху... Ради своея бездельные корысти, на твои государевы службы посылает нас не по очереди... У твоего государева дела сидит сам пят с дядьями и с племянниками своими, не по твоему государеву указу и не по грамоте... Бранит нас воевода Плещеев ежечасно неподобною всякою скаредною лаею, а иной раз складывает особенным образом персты и сует нам, приговаривая: «Вот что только на мне и найдете!» Смилуйся, государь, пожалуй!»
Жалоба не помогла делу. Царь ограничился письменным внушением: «Ведомо нам, великому государю, учинилось, что ты воевода Иван Плещеев и приказные люди в Нижнем Нове-городе делаете наше государево дело не гораздо, с посадских людей емлсте посулы, поминки и кормы многие, а приезжим людям чините насильства и убытки и продажи великие. Тебе б, воеводе Ивану и приказным твоим людем, от того корыстного безделья непрямоты и насильства отстать. А будешь ты, воево¬да, впредь такие непотребности чинить, и быть тебе тогда от нас в великой опале...»
Воевода Плещеев, получив «государево наставление», и в ус не дул. Два дня спустя пошел по нижегородским улицам с батогом в полтора аршина длиною и в палец толщиною и бил попадавшихся навстречу посадских людей, приговаривая: «Я, воевода Плещеев, всех вас из-под тиха выведу и на кого руку наложу, ему от меня света не видать и из тюрьмы не бывать!»
Еле дождались нижегородцы окончания срока воеводской службы Заики-Плещеева. Думали отдохнуть от такой напасти. Не вышло! Следующий оказался не лучше прежних.
Воевода боярин Василий Андреевич Коржбок-Столпина «изыскал» новый источник обогащения.
Годами сидевшие в местных кирпичной и земляной тюрьмах, промышлявшие разбоем и грабежами люди охотно согласились платить воеводе более или менее крупные деньги за временные отлучки по семейным и всяким другим делам. Партии не столь состоятельных преступников воевода отпускал под конвоем в уезд просить милостыню с условием дележки сбора пополам. Любил Коржбок-Столпина ездить в поле охотиться с собаками. В таких случаях брал с собой загонщиками тюремных узников. Кандалов и цепей при этом не снимали; именно их звон заставлял лесных зверей бежать напропалую, куда глаза глядят. Отпуск колодников на работу к горожанам с последующей уплатой денег в карман воеводы был самым обычным де¬лом.
Короче сказать, тюрьма и ее обитатели сделались для воеводы «милей» жителей опекаемого им города. Недаром в первый же год пребывания Коржбок-Столпины в Нижнем кто-то сложил меткую поговорку: «Любит пес кости, поп - покойника богатого, а воевода Столпина - разбойника тороватого».
После каждого большого праздника Коржбок усиливал свои старания. В случае недовольства праздничным приносом посадского человека сажал его в тюрьму вместе с женой, детьми, родственниками. Затем брал выкуп отдельно с него самого, с жены, с каждого члена семьи. «Он не вор и не тать, а на ту же стать», - говорили обозленные люди, заплатив выкуп и убираясь подобру-поздорову.
Избавил нижегородцев от Коржбок-Столпины счастливый случай. Заболел тяжело воевода, решил, что «смерть приходит», нужно «позаботиться о душе». Призвал монахов, те совершили обряд «отречения от мира», дали новое имя и монашеский клобук на голову надели...
А воевода возьми да и выздоровей. Встал с постели и приказал возвратить себя «в мир», чтобы опять за «государево дело» приняться... Не тут-то было! В Москве узнали, патриарх настоял на законности «пострижения».
В 1634 году прибыл в Нижний на воеводство московский окольничий Василий Петрович Шереметев. С молодых лет известен он был при Московском дворе как человек большой по тому времени образованности, терпимо и благожелательно относящийся к людям разной национальности и веры. Симпатии образованного окольничего к московским «иноземцам» ни для кого не были секретом. Он посещал Кокуй (иностранную слободку), принимал у себя иностранцев, от которых позаимствовал полезное для домашней жизни и образования сыновей.
Адам Олеарий - немецкий ученый и путешественник, проживший в Нижнем три недели, отметил в своих записках общительный нрав городового воеводы, его любезность, гостеприимство, умение беседовать с посетителями.
На место новой службы Шереметев перенес весь свой московский домашний уклад жизни. Многое интересное, любопытное и поучительное увидели нижегородцы, которым удалось побывать в воеводском доме в кремле.
Свет в горницу (слова «комната» не знали) проникал через оконницы с прозрачными стеклами. До XVII века русские знали только слюду, которая не давала возможности что-либо видеть через окно.
На подоконниках цвели в глиняных горшках розы, цветы, впервые прибывшие в Россию в 1620 году с персидским посольством для подарка царю Михаилу Федоровичу.
В горницах среди русской мебели, т. е. столов, скамей и табуретов, стояли еще не виданные нижегородцами стулья (в русском понятии - табурет со спинкой) и шкафы (посуда и вся¬кие вещи ставились на полки или укладывались в сундуки). Стены горниц имели матерчатые с цветными узорами шпалеры (обои). На стенах висели (неслыханная вещь!) парсуны (портреты) хозяина и хозяйки, а также листы фряжские и немецкие (картины). Последние изображали сюжеты, известные по библии, например «Самсон, раздирающий пасть льва» (об этой картине упоминает Олеарий).
В гостиной горнице находились удивительные для неискушенных нижегородцев предметы: «часомерие стенное с гирями», «яблоко большое неметцкое, писано на нем землемерие» (глобус),
«трубка большая свертная окозрительная, смотрятся во что дальнее, а в нее смотря видится близко».
В комнате сыновей в числе других предметов были: камень «магнит», «стекло зажигательное большое» и «монастырек малый, а в нем ножик, ноженки, свайка, шильце и копейцо» (чертежная готовальня).
В спальне воеводской жены и дочери находились в изголовьях перин подушки (тоже заморская новинка) «с духом фряжских трав». Рядом с кроватью, на столике, можно было увидеть «зуботычку» (зубочистку), «уховертку» (для ковыряния в ушах!) и «свистелку». Последний предмет, заменявший колокольчик, назначался для призыва слуг.
На воеводском дворе среди обычных для средней России гусей и уток расхаживали «индейские куры» и «птица райская павлин», удивляя своим видом и оперением проходящих мимо жителей города.
По приемам управления новый воевода мало чем отличался от своих предшественников. Никаких заморских новшеств не вводил, предпочитая старинные, проверенные воеводской прак¬тикой, способы: при задержке податей - правеж, при неуплате - батоги, при открытом неповиновении - кнут и тюрьма. Об отъезде «просвещенного» воеводы в 1637 году на место новой службы в Казань никто не пожалел..... "
И никак из головы не выходит книга Д. Смирнова "Нижегородская старина". Вот отрывок из третьей части книги. Чем-то похожи события нынешнего "гоняния воевод" на те, что происходили 400 лет назад в Нижнем....
".... В 1619 году правительство назначило нижегородским воеводой боярина Петра Петровича Головина. При отъезде из Москвы ему вручили наказ, где после перечисления обязанностей кратко, но твердо предписывалось главной своей задачей считать приращение государственных доходов. В этом отношении воеводской инициативе давался широкий простор: «...делать все по своему высмотру, как будет пригоже и как тебя, воеводу, бог вразумит».
Боярин, долго ожидавший «хлебного» места, не замедлил с отъездом. В Нижний Петр Головин прибыл на исходе июня. Горожане, как полагалось в таких случаях, приготовили для но¬вого воеводы и его приближенных обильные дары.
При встрече посадские поднесли на блюде «въезжее» - 150 рублей. Крупные торговцы и церковные приходы доставили «въезжее» отдельно. Архимандрит Печерского монастыря Иов временно отсутствовал. Вместо настоятеля въезжее съестными припасами прислал монастырский казначей Савватий. В тот же день монах отправил архимандриту в столицу письмо-отчет: «...новому воеводе Петру Петровичу в поднос-почесть отправлено рыбы, теша белужья в два рубли, косяк белужий ценою в рубль, калуха в двадцать алтын, да осетр куплен за пятнадцать алтын... Дьяку воеводскому Василию Юдину поднесено в почесть на тафту четыре рубля денег, да ему же отдан осетр в двенадцать алтын. Да ему же (воеводе) отвезено запасу чет¬верть муки пшеничной, четверть муки ржаные, четверть солоду ржаного и ячменного пополам...» Подьячий при воеводской избе также не остался без подарка, ему монах-казначей дал «рыбы свежие три щуки, ценою в 5 алтын четыре деньги...»
Прошла неделя после торжественной встречи, но боярин-воевода не принимался за текущие дела. Ежедневно обсуждал он с выборными от посадских людей условия будущего содержания его с женой, детьми и домочадцами.
Нижегородцы знали, что в наказе, данном сверху воеводе (наказ прочитан был вслух на площади), ничего не говорится о поборах с населения в пользу власти. Однако «повелось с из-стари», что отцы и деды горожан всегда «ублажали» воевод местных съестными и другими припасами «в меру сил своих».
В конце концов начальник и подчиненные, поспорив до хрипоты, договорились. «Всядневные харчи» обязались доставлять Верхний и Нижний посады, даровую муку и зерно - «сошные крестьяне» из уездов, «пивные вари» и «винные браги» к воеводскому столу - монастырские слободки, конский корм - ямщики, дрова на отопление воеводского дома - ремесленники Кунавинской слободки.
Установив размеры «добровольного самообложения», жители отправились к своим занятиям, а воевода приступил к своему прямому делу.
Через месяц П. П. Головин спохватился, что забыл установить «праздничное», т. е. подношения, с которыми полагается горожанам «поздравлять» своего воеводу.
Собрались выборные от посадов и опять решили «всем миром»: «поздравлять» воеводу три раза в год добровольным приношением от посада: в Рождество - гусями, в «Велик День» - поросятами, в «Петровки» (летом) - бараниной.
Еще месяц прошел, объявил воевода по городу, что устраивает у себя на воеводском дворе пир-столование и приглашает к себе горожан хлеба-соли откушать.
Стали чесать затылки посадские: отказаться - обидится воевода, а пойдешь - неси каждый, по обычаю, «гостинец» хозяину. Мало того, после каждого такого воеводского пира полагалось посаду устраивать воеводе ответный стол.
Попировали нижегородцы, отплатили «за привет и ласку» ответным пиром, но спокойной жизни не обрели. Слишком часто посадские люди нуждались в воеводском расположении: у одного жалоба, у другого челобитная с иском, у третьего лошадь увели - надо найти. Все подобные дела решались в воеводской избе, а как пойдешь к такому воеводе, как Петр Головин, без подарка, без «почести», как он сам говорил. Пошла по народу молва: «Земля любит навоз, лошадь овес, а наш воевода принос», «Не ходи к нашему воеводе с одним носом, а ходи с подносом».
Прошел год, нижегородцы до тонкости изучили характер хапуги-воеводы. Все, от старика до малого ребенка, знали, что городовой начальник, кроме «взяток», «срыва» и «мзды», любит «благодарность», «подарки», «приносы», «посулы», «поклоны», не брезгует «щетинкой», «помазкой», «гостинцем», а с местной мордвы, чувашей, татар берет «хабару», «пешкеш» и «бакшиш»... Любит также, когда его поздравляют с новолстьем, масленицей, ледоставом, оттепелью, первопутком, порошей, приле¬том грачей, жаворонков, «легким паром» (каждую субботу, после бани), Дмитриевской субботой (поминание умерших), Филипповым заговеньем и т. д.
Не один раз в году, ожидая подарков, праздновал воевода Петр Головин свое «тезоименитство». И всякий раз, держа под полой или в руках «подарки», хочешь не хочешь, стекались толпой «поздравители» на воеводский двор.
К концу двухгодичного срока службы Головина горожане стали задумываться и гадать о его преемнике.
Вскоре произошло довольно редкое в городских хрониках событие. Нижегородцы ходатайствовали об оставлении воеводы Головина в городе на повторный двухлетний срок! Люди рассуждали: «Кто его знает, каков будет очередной воевода? Этот только шкуру скоблит, а при другом-то, может быть, и голов лишимся... Как бы из огня да в полымя не угодить!»
Будущее показало, что они были правы. После Петра Головина попал в Нижний на воеводство именно такой, окольничий Иван Дмитриевич Плещеев, прозванный за свой физический недостаток «заикой».
Заика начал с того, что обманул московские власти. Борясь с незаконной воеводской наживой, правительство в 1623 году постановило наблюдать за тем, чтобы каждый воевода увеличи¬вал свой достаток за двухгодичный срок не более как на пятьсот рублей. Для контроля предлагалось при отъезде из столицы воеводу с семьей тщательно осматривать, записывая и оценивая его имущество и деньги при себе.
Плут Заика перед отправлением (осенью 1624 г.) заручился многими пожитками и деньгами от своих благоприятелей и въехал в Нижний уже «богатым». Вскоре он потихоньку возвратил взятое и беззастенчиво начал наживать «свое». При будущем выезде из города он надеялся проскользнуть с «животами» (имущество), оцененными как раз в той сумме, на которую имел «законное право».
Туго пришлось нижегородскому населению. Горожане сначала применили разрешавшуюся законом меру борьбы с «дурными» воеводами. Ходили всем скопом на воеводский двор и «лаяли (своего начальника) позорною всякою лаею...»
После того как «лаянье» не помогло, настрочили челобитную:
«Великому государю и царю всея Руси Михаилу Федоровичу... Посадские твои нижегородские людишки челом бьют... Воевода твой, великого государя, Иван Плещеев нам, сиротам твоим, во всех делах твоих государевых чинит великие продажи, налоги и поруху... Ради своея бездельные корысти, на твои государевы службы посылает нас не по очереди... У твоего государева дела сидит сам пят с дядьями и с племянниками своими, не по твоему государеву указу и не по грамоте... Бранит нас воевода Плещеев ежечасно неподобною всякою скаредною лаею, а иной раз складывает особенным образом персты и сует нам, приговаривая: «Вот что только на мне и найдете!» Смилуйся, государь, пожалуй!»
Жалоба не помогла делу. Царь ограничился письменным внушением: «Ведомо нам, великому государю, учинилось, что ты воевода Иван Плещеев и приказные люди в Нижнем Нове-городе делаете наше государево дело не гораздо, с посадских людей емлсте посулы, поминки и кормы многие, а приезжим людям чините насильства и убытки и продажи великие. Тебе б, воеводе Ивану и приказным твоим людем, от того корыстного безделья непрямоты и насильства отстать. А будешь ты, воево¬да, впредь такие непотребности чинить, и быть тебе тогда от нас в великой опале...»
Воевода Плещеев, получив «государево наставление», и в ус не дул. Два дня спустя пошел по нижегородским улицам с батогом в полтора аршина длиною и в палец толщиною и бил попадавшихся навстречу посадских людей, приговаривая: «Я, воевода Плещеев, всех вас из-под тиха выведу и на кого руку наложу, ему от меня света не видать и из тюрьмы не бывать!»
Еле дождались нижегородцы окончания срока воеводской службы Заики-Плещеева. Думали отдохнуть от такой напасти. Не вышло! Следующий оказался не лучше прежних.
Воевода боярин Василий Андреевич Коржбок-Столпина «изыскал» новый источник обогащения.
Годами сидевшие в местных кирпичной и земляной тюрьмах, промышлявшие разбоем и грабежами люди охотно согласились платить воеводе более или менее крупные деньги за временные отлучки по семейным и всяким другим делам. Партии не столь состоятельных преступников воевода отпускал под конвоем в уезд просить милостыню с условием дележки сбора пополам. Любил Коржбок-Столпина ездить в поле охотиться с собаками. В таких случаях брал с собой загонщиками тюремных узников. Кандалов и цепей при этом не снимали; именно их звон заставлял лесных зверей бежать напропалую, куда глаза глядят. Отпуск колодников на работу к горожанам с последующей уплатой денег в карман воеводы был самым обычным де¬лом.
Короче сказать, тюрьма и ее обитатели сделались для воеводы «милей» жителей опекаемого им города. Недаром в первый же год пребывания Коржбок-Столпины в Нижнем кто-то сложил меткую поговорку: «Любит пес кости, поп - покойника богатого, а воевода Столпина - разбойника тороватого».
После каждого большого праздника Коржбок усиливал свои старания. В случае недовольства праздничным приносом посадского человека сажал его в тюрьму вместе с женой, детьми, родственниками. Затем брал выкуп отдельно с него самого, с жены, с каждого члена семьи. «Он не вор и не тать, а на ту же стать», - говорили обозленные люди, заплатив выкуп и убираясь подобру-поздорову.
Избавил нижегородцев от Коржбок-Столпины счастливый случай. Заболел тяжело воевода, решил, что «смерть приходит», нужно «позаботиться о душе». Призвал монахов, те совершили обряд «отречения от мира», дали новое имя и монашеский клобук на голову надели...
А воевода возьми да и выздоровей. Встал с постели и приказал возвратить себя «в мир», чтобы опять за «государево дело» приняться... Не тут-то было! В Москве узнали, патриарх настоял на законности «пострижения».
В 1634 году прибыл в Нижний на воеводство московский окольничий Василий Петрович Шереметев. С молодых лет известен он был при Московском дворе как человек большой по тому времени образованности, терпимо и благожелательно относящийся к людям разной национальности и веры. Симпатии образованного окольничего к московским «иноземцам» ни для кого не были секретом. Он посещал Кокуй (иностранную слободку), принимал у себя иностранцев, от которых позаимствовал полезное для домашней жизни и образования сыновей.
Адам Олеарий - немецкий ученый и путешественник, проживший в Нижнем три недели, отметил в своих записках общительный нрав городового воеводы, его любезность, гостеприимство, умение беседовать с посетителями.
На место новой службы Шереметев перенес весь свой московский домашний уклад жизни. Многое интересное, любопытное и поучительное увидели нижегородцы, которым удалось побывать в воеводском доме в кремле.
Свет в горницу (слова «комната» не знали) проникал через оконницы с прозрачными стеклами. До XVII века русские знали только слюду, которая не давала возможности что-либо видеть через окно.
На подоконниках цвели в глиняных горшках розы, цветы, впервые прибывшие в Россию в 1620 году с персидским посольством для подарка царю Михаилу Федоровичу.
В горницах среди русской мебели, т. е. столов, скамей и табуретов, стояли еще не виданные нижегородцами стулья (в русском понятии - табурет со спинкой) и шкафы (посуда и вся¬кие вещи ставились на полки или укладывались в сундуки). Стены горниц имели матерчатые с цветными узорами шпалеры (обои). На стенах висели (неслыханная вещь!) парсуны (портреты) хозяина и хозяйки, а также листы фряжские и немецкие (картины). Последние изображали сюжеты, известные по библии, например «Самсон, раздирающий пасть льва» (об этой картине упоминает Олеарий).
В гостиной горнице находились удивительные для неискушенных нижегородцев предметы: «часомерие стенное с гирями», «яблоко большое неметцкое, писано на нем землемерие» (глобус),
«трубка большая свертная окозрительная, смотрятся во что дальнее, а в нее смотря видится близко».
В комнате сыновей в числе других предметов были: камень «магнит», «стекло зажигательное большое» и «монастырек малый, а в нем ножик, ноженки, свайка, шильце и копейцо» (чертежная готовальня).
В спальне воеводской жены и дочери находились в изголовьях перин подушки (тоже заморская новинка) «с духом фряжских трав». Рядом с кроватью, на столике, можно было увидеть «зуботычку» (зубочистку), «уховертку» (для ковыряния в ушах!) и «свистелку». Последний предмет, заменявший колокольчик, назначался для призыва слуг.
На воеводском дворе среди обычных для средней России гусей и уток расхаживали «индейские куры» и «птица райская павлин», удивляя своим видом и оперением проходящих мимо жителей города.
По приемам управления новый воевода мало чем отличался от своих предшественников. Никаких заморских новшеств не вводил, предпочитая старинные, проверенные воеводской прак¬тикой, способы: при задержке податей - правеж, при неуплате - батоги, при открытом неповиновении - кнут и тюрьма. Об отъезде «просвещенного» воеводы в 1637 году на место новой службы в Казань никто не пожалел..... "