Николай Бердяев: отделить зерна от плевел (к грядущему столетию «философского парохода»). Часть 3
НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ: ОТДЕЛИТЬ ЗЕРНА ОТ ПЛЕВЕЛ
(К грядущему столетию «философского парохода»)
СОДЕРЖАНИЕ:
Два полюса эмигрантской мысли
От анафемы к диалогу
Бердяев и марксизм XX века
Сумерки «Нового средневековья» (а был ли чай с Муссолини?)
Пароход ушел навсегда, или мичуринские огурцы совдеповской философии
Сумерки «Нового Средневековья» (а был ли чай с Муссолини?)
Сам я не придавал такого значения этой книжке, но в ней я, действительно, многое предвидел и предсказал... Я не любил, когда многие иностранцы рассматривали меня главным образом как автора «Нового средневековья». Я написал книги более значительные и для меня, и по существу, но менее доступные для широкого чтения.
«Новое средневековье» обернулось звериным мировым периодом.
(Николай Бердяев, «Самопознание»)
Отдельные недотыкомки [37], услышав валдайскую речь Путина, принялись кричать про Бердяева и фашизм, раздувая цитаты из иной неудачной работы, написанной в 1923 году и вышедшей в свет в 1924-м под названием «Новое средневековье». «Книжки», по мнению философа, незначительной, от которой сам автор вскоре дистанцировался. Слова про фашизм и «творчество», содержащиеся в указанном сочинении, не могут не звучать скандально.
То, что Бердяев, по крайней мере, после 1924 года, в отношении исторического фашизма последовательно занимал непримиримую позицию, эти люди знать не хотят. Им совсем неинтересно, на чьей стороне были симпатии философа в Гражданской войне в Испании. Как и дружба Бердяева со многими деятелями французского Сопротивления, гибель многих авторов Esprit на войне или в нацистских лагерях (Пауль Ландсберг, Жан Госсэ, Андре Делеаж). Между тем, работы Бердяева 1940-х по своему настрою сопоставимы с работами Дитриха Бонхёффера, крупнейшего христианского богослова XX века и по совместительству политического мученика. Гестапо не арестовало Бердяева лишь по причине преклонного возраста и огромной международной известности.
В современной России найдется немало уважаемых либералов, что с симпатией относятся к Франсиско Франко, хвалят его мудрость и осмотрительность не вступать во Вторую мировую войну на стороне «стран оси». Оных, пожалуй, будет не меньше, чем поклонников Аугусто Пиночета. Франко для них - замечательный человек, остановивший коммунизм и наведший в стране порядок. Но что говорил о Франко и Гражданской войне в Испании «аненербе» Бердяев?
«Отношение к фронту генерала Франко, который прикрывает католичеством свое кровавое насилие над несчастным испанским народом, есть пробный камень христианской совести».
«Война же испанская есть, слишком очевидно, классовая война господствующих классов, поддерживаемых церковной иерархией, против испанского народа, против народного фронта. Если что-нибудь может быть 'названо «священным», так это героизм испанского народа в его борьбе» [38].
Появившаяся непосредственно после высылки из России книга «Новое средневековье» действительно производит гнетущее впечатление: утверждаемый там синдикализм «справа» вкупе с повторением ряда идей Шпенглера и Джентиле точно не делают русскому философу чести. Это сочинение есть неудачный романтический манифест, размышление о крахе идеалов belle époque, но при всем этом «книжку» нельзя назвать призывом к религиозному фундаментализму, «талибанщине» или «ананербе», как пытаются представить интернет-болтуны.
В названии сочинения присутствует смысловая игра, если не провокация: готовы ли мы признать за эпохой Средних веков новаторство, глубину мысли и безусловную красоту, осознанные лишь в начале XX века, благодаря успехам медиевистики? Разумеется, не отказываясь от изучения реальных противоречий данного исторического периода. Или же продолжим мыслить штампами про «темное время», выдуманными просветителями XVIII века во многом для саморекламы? Знаем ли мы, какими были Средние века на самом деле?
Со словами Бердяева из статьи «В защиту христианской свободы» (1925 год) вполне можно согласиться: «Оценка средневековья давно уже изменилась среди культурных историков. Давно уже установлено, что средневековье, если не считать первых веков варваризации после падения античной культуры, было временем великой и своеобразной духовной культуры, необычайного и творчески оригинального напряжения мысли в схоластике и мистике, временем великих святых, духовных орденов и народных религиозных движений, временем художественного творчества, создавшего готику и живопись примитивов, «Божественную Комедию» Данте и поэзию трубадуров, временем выковывания личности в монашестве и рыцарстве, что средневековье знало свое христианское Возрождение» [39].
Средневековье оказывается блюдцем полным секретов. С одной стороны, в жизни вольных городов-республик и переосмысленном труде ремесленников ищут вдохновение выдающиеся социалистические мыслители, такие как Уильям Моррис и Петр Кропоткин. С другой стороны, к этой же эпохе апеллируют крайне правые политические силы, чей романтизм совершенно иной природы. Вслед за Кропоткиным [40], размышляя о Средневековье, можно противопоставить федералистскую идею, коммунарский «вольный почин» городов Тосканы (с религиозным диссентерством, гуманизмом и научными открытиями), имперскому орлу Рима (что будет воспет Юлиусом Эволой в «Языческом империализме») или же папоцезаризму Ватикана. Указанные идеи в начале XX века привлекали к себе внимание, конструируя собственные мифы, противоположные по политическому содержанию [41].
Исходя из написанного в дореволюционные годы, Бердяев должен был быть ближе первому направлению. В самом деле, лучшие страницы «Смысла творчества» посвящены как раз противопоставлению Флоренции и Рима, Бердяев признается в любви флорентийским лилиям, видя в проторенессансе и раннем ренессансе свою духовную родину. Примечательно, что оппозицию Флоренция-Рим мы находим и у других выдающихся фигур русского Серебряного века: миф вольных городов Тосканы очарует Александра Блока и Михаила Кузмина; идею Рима («город цезарей дивных, святых и великих пап»), напротив, восславит в стихах Николай Гумилев.
Однако в 1923 году Бердяев неожиданно выбирает Рим, а не Флоренцию. «Новое средневековье», по сути, это гимн Риму, где место прекрасных гумилевских рифм занял «жаргон подлинности» 1920-х, Шпенглер вперемежку с Джентиле. Бердяев в указанном сочинении говорит об итальянском фашизме теми же словами, что и виднейший представитель итальянского правого гегельянства. Но встает ли он сам на сторону фашизма? Все-таки нет.
Нужно понимать, что в то время фашизм был явлением совершенно новым, непонятным, не до конца оформившимся. Одновременно шумным и привлекавшим внимание, особенно среди литераторов, впитавших идеи Ницше. Скандальные слова про «единственное творческое явление в политической жизни современной Европы», повторюсь, не делают Бердяеву чести, но сказаны они были в 1923 году - еще не был убит Маттеотти, социалисты и коммунисты еще заседали в итальянском парламенте, фашизм по-настоящему еще не утвердился во власти, не раскрыл полностью свою природу. Многочисленные западные интеллектуалы, а тем более эмигранты из России [42], «пили чай» с Муссолини, не понимая реального содержания его политики. Фашизм в их воображении представал этаким бергсоновским «порывом», «жизненной энергией спонтанных общественных групп и соединений», продолжающих незаконченное Рисорджименто. Ранний итальянский фашизм казался романтичным воплощением «философии жизни», квинтэссенцией мировоззрения fin de siècle, где твердая воля и анархия чувств взаимопереходят друг в друга, отрицая «законничество», «формалистику» и «легитимизм в познании». «Фашизм не знает, во имя чего он действует, но он переходит уже от юридических форм к самой жизни», - заявляет Бердяев в «Новом средневековье». Поверхностно понимая политические расклады в Европе в начале своей эмигрантской жизни, мыслитель вскоре осознает наивность подобных суждений.
Бердяев описывает социальный порядок, что через 10-15 лет утвердится в большинстве европейских стран. «Новое средневековье» победит и в России, в виде «советской монархии», то есть сталинской сословно-бюрократической деспотии, в этом Бердяев также окажется прав. Однако не есть ли рисуемое им социально-политическое устройство повсеместная победа Великого Инквизитора? Как согласуется это видение с миросозерцанием Достоевского, тем циклом лекций, что Бердяев читал в Вольной академии духовной культуры в голодные годы Гражданской войны? А планку в понимании Достоевского Бердяев тогда поднял достаточно высоко: напомню, миросозерцание Достоевского, согласно философу, что угодно, но не консерватизм. Нет ли в «Новом средневековье» забвения Бердяевым своей главной темы - темы добытийной свободы, произошедшего в силу личной обиды и политических мистификаций? Этот вопрос не мог не возникнуть.
Бердяев много писал про «женскую» или даже «бабью» душу России. Надо признать, эта «женственность» проявилась в нем самом, в его работах 1918-1923-х годов. Обида на революцию - чисто женская черта. К счастью, интеллектуальная честность и духовное мужество вскоре взяли верх над «бабьим» началом бердяевской души, философ в корне пересмотрит свои утверждения указанного периода. В этом будет сила и привлекательность его натуры.
Пароход ушел навсегда, или мичуринские огурцы совдеповской философии
Я убежден, что инфернальный, тиранический этатизм русского коммунизма есть порождение не Маркса, а Иоанна Грозного, есть не социализм, а этатизм всей русской истории от великих князей московских до Николая I и Александра III.
(Николай Бердяев, «Христианство и социальный строй») [43]
Советский коммунизм сталинского периода парадоксальным образом обнаруживает больше общего с традицией, отстаиваемой Иваном Ильиным, нежели с Марксом. Примечательно, что в настоящее время в России часто практически невозможно отделить сталинистов от сторонников русской имперской идеи, так как в течение десятилетий наблюдалась конвергенция этих идеологических конструктов. Что должно было быть противоядием такому, в высшей степени ограниченному и нетерпимому, типу мировоззрения? Очевидно, развитие и популяризация философских знаний, создающих основу для критического взгляда на мир, противостоящих идеологизации и оболваниванию общества.
Мы уже обращали внимание на окостенение советского марксизма, его превращение в замкнутую идеологическую систему. Признавая «заслуги» сталинизма в этом пагубном для мысли процессе, неверно всю вину списывать на сторонников сталинщины. Серьезная марксистская философия в СССР попросту не успела родиться. Ни ленинский «Материализм и эмпириокритицизм», ни писания деборинцев с «механистами» даже не были беременны ей.
Примечательно, что марксистская мысль в послевоенном СССР существенно отставала от других восточноевропейских стран. Исключая Румынию, Болгарию и Албанию Энвера Ходжи. Я имею в виду не официальный марксизм-ленинизм, а философские поиски левых (социалистических) диссидентов. С Югославией, где в 1950-1970-е уровень марксистской философии не уступал лучшим образцам Франции и Италии, СССР даже как-то неудобно сравнивать. В Чехословакии, Венгрии, ГДР и Польше представители диссидентского марксизма отличались более высокой философской культурой и большей глубиной мысли, нежели в нашей стране. Дело также не сводится к уровню репрессивности государственного аппарата. «Штази» в ГДР отличалось большей жестокостью и нетерпимостью к инакомыслию, нежели советское КГБ 1970-х, однако у них появился Рудольф Баро, а у нас почему-то нет.
К чему это отступление? К тому, что развитие марксистской мысли происходит не в безвоздушном пространстве. Не в чистом поле, где физически устранены все «классовые враги», как на советском жаргоне, среди прочих, называли явных или мнимых сторонников идеалистической философии. Не в бескрайней степи Чевенгура, где после организации «второго пришествия», путь к коммунизму открыт. На одном революционном энтузиазме серьезной философии не создать. Также не создать её через фетишизм «естественнонаучных открытий», взамен старых профессоров-идеалистов приглашая и возвеличивая сторонников позитивизма, в качестве «классово близких», готовых вместе пинать непонятную, а потому ненавистную, «гегельянщину». Развитие философии отлично от выращивания мичуринских огурцов.
Философия марксизма - слишком тонкая штука, тысячью нитей переплетающаяся с немецким идеализмом, особенно с Гегелем и Фихте. Помимо объективных социально-экономических факторов (с чем в СССР, по крайней мере, до 1960 года также было определенное несоответствие), возможность её развития связана с наличием в стране определенной культуры. Не культуры революционных лозунгов, а с реальным пониманием предшествующей философской мысли во всем её многообразии, с овладением соответствующей философской методологией. Что чаще всего было прерогативой тех самых ненавистных «буржуазных» профессоров. Следование принципу партийности оказало советской философии дурную услугу. Марксизму для развития нужно, чтобы было с кем спорить, причем спорить на серьезном содержательном уровне, а не через жонглирование ярлыками «материализм-идеализм». Вспомним тех, кто действительно совершил прорыв в марксистской мысли. Появился бы Дьёрд Лукач без близкого общения с Георгом Зиммелем или Максом Вебером? Нет. Был бы возможен Антонио Грамши без буржуазного Бенедетто Кроче? Также нет.
Возможно, в этой связи следует более внимательно отнестись к событиям столетней давности, к тому самому «философскому пароходу» - отделить там зерна от плевел.
Увы, на сильно поредевшем левом фланге продолжает торжествовать предвзятость и нетерпимость. Дело не в одних сталинистах - с ними все ясно. Даже от сравнительно грамотных людей порой услышишь такое, от чего хватаешься за голову. В качестве примера сошлюсь на выступление в философском клубе «Винзавода» А.Н.Тарасова осенью 2014 года [44]. Ничем иным, как панегириком «партийной идеологии», это назвать нельзя. Тарасов, гуру позавчерашнего дня, ныне всеми забытый, в позднем Советском Союзе, будучи еще молодым человеком, как раз представлял марксистскую диссидентскую мысль. Однако его формулировкам из указанного выступления позавидуют не только «железобетонные» сталинцы, вроде М.В.Попова, но и механический человек Кузьма из «Шарманки» Андрея Платонова.
Концентрация замшелых советских штампов у Тарасова превышает все мыслимые санитарно-гигиенические нормы. Настолько, что становится трудно дышать. Здесь и «широкий фронт для борьбы против идеалистов, которые были прямыми выразителями интересов классового врага», притом, что все материалисты есть автоматически друзья и «революционные демократы». Здесь же «напрямую сопряженная» с предыдущим «дальнейшая разработка марксистской диалектики на основе последних достижений конкретных наук». Как будто ленинская диалектика, точнее зародыш марксистской диалектики, содержащийся в «Гегелевских тетрадях» Ленина, была уничтожена «классовыми врагами-идеалистами», а не жрецами диамата, включая Деборина, столь любимого Тарасовым. Что уж говорить про функционирование Вольфилы как «складывание легальной идеологической базы для нового вида контрреволюции» или про «ошибки либерального типа», вроде «провозглашения «свободы совести», которая, «строго говоря, предполагала возможность функционирования идеологии, прямо и откровенно противостоящей идеологии коммунизма», а от нее один шаг до «голодного волка в зимнем лесу». Ну и «философский пароход» Тарасовым интерпретируется так, словно на нем были высланы сплошь Иваны Ильины и никого больше. Печально от человека, подвергшегося в молодости жестокому преследованию со стороны КГБ, слышать подобные упрощенно-прямолинейные суждения в духе сотрудников упомянутого ведомства.
В завершение отмечу, обратившись к «иному» Бердяеву, я признаю, что упреки данного мыслителя в эклектизме иногда справедливы. Я не стремился как-либо приукрасить его образ или скрыть его слабые места. Думаю, это заметно в данной работе. Бердяев как философ ренессансного типа, практически неизвестного в России, в условиях XX века не мог не быть обуреваемым противоречиями. Однако волна очернения и лжи в отношении Бердяева, чаще всего сопровождаемая элементарной безграмотностью, невыносима. Не менее невыносима, чем связанные с тем же путинские симпатии.
Ноябрь 2021
Михаил Ларинов, кандидат философских наук
[37] Например, неприятный интернет-болтун Клим Жуков (https://www.youtube.com/watch?v=a-eZq4mXtC0 ), строящий из себя «красного патриота», но, подобно Неврозову, объединяющий Бердяева с Ильиным. В действительности, в мировоззрении подобных жуковых можно обнаружить больше фашизма, нежели в каком-либо из сочинений Бердяева.
[38] Бердяев Н. Испанская трагедия перед судом христианской совести// Новый Град, № 14, 1939 г. - с.15-26.
[39] Бердяев Н. В защиту христианской свободы. Письмо в редакцию. - Современные записки. - 1925. - №24. - С. 287-288.
[40] В работе «Государство, его роль в истории» Кропоткин, размышляя о городах-республиках той эпохи, говорит даже о «коммунистическом движении двенадцатого века».
[41] Папоцезаризм Ватикана к началу XX века отошел в прошлое, Папский престол согласился на подчиненную роль.
[42] Например, Дмитрий Мережковский дойдет до сравнения итальянского диктатора с Данте.
[43] Бердяев Н. Христианство и социальный строй (ответ С.Франку) / Путь. Орган русской религиозной мысли. № 60,1939 г., с. 35
[44] http://saint-juste.narod.ru/Vinzavod.html
Копирование или перепечатка материалов данного ЖЖ возможна только с разрешения его автора.
НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ: ОТДЕЛИТЬ ЗЕРНА ОТ ПЛЕВЕЛ (ЧАСТЬ 1)
НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ: ОТДЕЛИТЬ ЗЕРНА ОТ ПЛЕВЕЛ (ЧАСТЬ 2)
(К грядущему столетию «философского парохода»)
СОДЕРЖАНИЕ:
Два полюса эмигрантской мысли
От анафемы к диалогу
Бердяев и марксизм XX века
Сумерки «Нового средневековья» (а был ли чай с Муссолини?)
Пароход ушел навсегда, или мичуринские огурцы совдеповской философии
Сумерки «Нового Средневековья» (а был ли чай с Муссолини?)
Сам я не придавал такого значения этой книжке, но в ней я, действительно, многое предвидел и предсказал... Я не любил, когда многие иностранцы рассматривали меня главным образом как автора «Нового средневековья». Я написал книги более значительные и для меня, и по существу, но менее доступные для широкого чтения.
«Новое средневековье» обернулось звериным мировым периодом.
(Николай Бердяев, «Самопознание»)
Отдельные недотыкомки [37], услышав валдайскую речь Путина, принялись кричать про Бердяева и фашизм, раздувая цитаты из иной неудачной работы, написанной в 1923 году и вышедшей в свет в 1924-м под названием «Новое средневековье». «Книжки», по мнению философа, незначительной, от которой сам автор вскоре дистанцировался. Слова про фашизм и «творчество», содержащиеся в указанном сочинении, не могут не звучать скандально.
То, что Бердяев, по крайней мере, после 1924 года, в отношении исторического фашизма последовательно занимал непримиримую позицию, эти люди знать не хотят. Им совсем неинтересно, на чьей стороне были симпатии философа в Гражданской войне в Испании. Как и дружба Бердяева со многими деятелями французского Сопротивления, гибель многих авторов Esprit на войне или в нацистских лагерях (Пауль Ландсберг, Жан Госсэ, Андре Делеаж). Между тем, работы Бердяева 1940-х по своему настрою сопоставимы с работами Дитриха Бонхёффера, крупнейшего христианского богослова XX века и по совместительству политического мученика. Гестапо не арестовало Бердяева лишь по причине преклонного возраста и огромной международной известности.
В современной России найдется немало уважаемых либералов, что с симпатией относятся к Франсиско Франко, хвалят его мудрость и осмотрительность не вступать во Вторую мировую войну на стороне «стран оси». Оных, пожалуй, будет не меньше, чем поклонников Аугусто Пиночета. Франко для них - замечательный человек, остановивший коммунизм и наведший в стране порядок. Но что говорил о Франко и Гражданской войне в Испании «аненербе» Бердяев?
«Отношение к фронту генерала Франко, который прикрывает католичеством свое кровавое насилие над несчастным испанским народом, есть пробный камень христианской совести».
«Война же испанская есть, слишком очевидно, классовая война господствующих классов, поддерживаемых церковной иерархией, против испанского народа, против народного фронта. Если что-нибудь может быть 'названо «священным», так это героизм испанского народа в его борьбе» [38].
Появившаяся непосредственно после высылки из России книга «Новое средневековье» действительно производит гнетущее впечатление: утверждаемый там синдикализм «справа» вкупе с повторением ряда идей Шпенглера и Джентиле точно не делают русскому философу чести. Это сочинение есть неудачный романтический манифест, размышление о крахе идеалов belle époque, но при всем этом «книжку» нельзя назвать призывом к религиозному фундаментализму, «талибанщине» или «ананербе», как пытаются представить интернет-болтуны.
В названии сочинения присутствует смысловая игра, если не провокация: готовы ли мы признать за эпохой Средних веков новаторство, глубину мысли и безусловную красоту, осознанные лишь в начале XX века, благодаря успехам медиевистики? Разумеется, не отказываясь от изучения реальных противоречий данного исторического периода. Или же продолжим мыслить штампами про «темное время», выдуманными просветителями XVIII века во многом для саморекламы? Знаем ли мы, какими были Средние века на самом деле?
Со словами Бердяева из статьи «В защиту христианской свободы» (1925 год) вполне можно согласиться: «Оценка средневековья давно уже изменилась среди культурных историков. Давно уже установлено, что средневековье, если не считать первых веков варваризации после падения античной культуры, было временем великой и своеобразной духовной культуры, необычайного и творчески оригинального напряжения мысли в схоластике и мистике, временем великих святых, духовных орденов и народных религиозных движений, временем художественного творчества, создавшего готику и живопись примитивов, «Божественную Комедию» Данте и поэзию трубадуров, временем выковывания личности в монашестве и рыцарстве, что средневековье знало свое христианское Возрождение» [39].
Средневековье оказывается блюдцем полным секретов. С одной стороны, в жизни вольных городов-республик и переосмысленном труде ремесленников ищут вдохновение выдающиеся социалистические мыслители, такие как Уильям Моррис и Петр Кропоткин. С другой стороны, к этой же эпохе апеллируют крайне правые политические силы, чей романтизм совершенно иной природы. Вслед за Кропоткиным [40], размышляя о Средневековье, можно противопоставить федералистскую идею, коммунарский «вольный почин» городов Тосканы (с религиозным диссентерством, гуманизмом и научными открытиями), имперскому орлу Рима (что будет воспет Юлиусом Эволой в «Языческом империализме») или же папоцезаризму Ватикана. Указанные идеи в начале XX века привлекали к себе внимание, конструируя собственные мифы, противоположные по политическому содержанию [41].
Исходя из написанного в дореволюционные годы, Бердяев должен был быть ближе первому направлению. В самом деле, лучшие страницы «Смысла творчества» посвящены как раз противопоставлению Флоренции и Рима, Бердяев признается в любви флорентийским лилиям, видя в проторенессансе и раннем ренессансе свою духовную родину. Примечательно, что оппозицию Флоренция-Рим мы находим и у других выдающихся фигур русского Серебряного века: миф вольных городов Тосканы очарует Александра Блока и Михаила Кузмина; идею Рима («город цезарей дивных, святых и великих пап»), напротив, восславит в стихах Николай Гумилев.
Однако в 1923 году Бердяев неожиданно выбирает Рим, а не Флоренцию. «Новое средневековье», по сути, это гимн Риму, где место прекрасных гумилевских рифм занял «жаргон подлинности» 1920-х, Шпенглер вперемежку с Джентиле. Бердяев в указанном сочинении говорит об итальянском фашизме теми же словами, что и виднейший представитель итальянского правого гегельянства. Но встает ли он сам на сторону фашизма? Все-таки нет.
Нужно понимать, что в то время фашизм был явлением совершенно новым, непонятным, не до конца оформившимся. Одновременно шумным и привлекавшим внимание, особенно среди литераторов, впитавших идеи Ницше. Скандальные слова про «единственное творческое явление в политической жизни современной Европы», повторюсь, не делают Бердяеву чести, но сказаны они были в 1923 году - еще не был убит Маттеотти, социалисты и коммунисты еще заседали в итальянском парламенте, фашизм по-настоящему еще не утвердился во власти, не раскрыл полностью свою природу. Многочисленные западные интеллектуалы, а тем более эмигранты из России [42], «пили чай» с Муссолини, не понимая реального содержания его политики. Фашизм в их воображении представал этаким бергсоновским «порывом», «жизненной энергией спонтанных общественных групп и соединений», продолжающих незаконченное Рисорджименто. Ранний итальянский фашизм казался романтичным воплощением «философии жизни», квинтэссенцией мировоззрения fin de siècle, где твердая воля и анархия чувств взаимопереходят друг в друга, отрицая «законничество», «формалистику» и «легитимизм в познании». «Фашизм не знает, во имя чего он действует, но он переходит уже от юридических форм к самой жизни», - заявляет Бердяев в «Новом средневековье». Поверхностно понимая политические расклады в Европе в начале своей эмигрантской жизни, мыслитель вскоре осознает наивность подобных суждений.
Бердяев описывает социальный порядок, что через 10-15 лет утвердится в большинстве европейских стран. «Новое средневековье» победит и в России, в виде «советской монархии», то есть сталинской сословно-бюрократической деспотии, в этом Бердяев также окажется прав. Однако не есть ли рисуемое им социально-политическое устройство повсеместная победа Великого Инквизитора? Как согласуется это видение с миросозерцанием Достоевского, тем циклом лекций, что Бердяев читал в Вольной академии духовной культуры в голодные годы Гражданской войны? А планку в понимании Достоевского Бердяев тогда поднял достаточно высоко: напомню, миросозерцание Достоевского, согласно философу, что угодно, но не консерватизм. Нет ли в «Новом средневековье» забвения Бердяевым своей главной темы - темы добытийной свободы, произошедшего в силу личной обиды и политических мистификаций? Этот вопрос не мог не возникнуть.
Бердяев много писал про «женскую» или даже «бабью» душу России. Надо признать, эта «женственность» проявилась в нем самом, в его работах 1918-1923-х годов. Обида на революцию - чисто женская черта. К счастью, интеллектуальная честность и духовное мужество вскоре взяли верх над «бабьим» началом бердяевской души, философ в корне пересмотрит свои утверждения указанного периода. В этом будет сила и привлекательность его натуры.
Пароход ушел навсегда, или мичуринские огурцы совдеповской философии
Я убежден, что инфернальный, тиранический этатизм русского коммунизма есть порождение не Маркса, а Иоанна Грозного, есть не социализм, а этатизм всей русской истории от великих князей московских до Николая I и Александра III.
(Николай Бердяев, «Христианство и социальный строй») [43]
Советский коммунизм сталинского периода парадоксальным образом обнаруживает больше общего с традицией, отстаиваемой Иваном Ильиным, нежели с Марксом. Примечательно, что в настоящее время в России часто практически невозможно отделить сталинистов от сторонников русской имперской идеи, так как в течение десятилетий наблюдалась конвергенция этих идеологических конструктов. Что должно было быть противоядием такому, в высшей степени ограниченному и нетерпимому, типу мировоззрения? Очевидно, развитие и популяризация философских знаний, создающих основу для критического взгляда на мир, противостоящих идеологизации и оболваниванию общества.
Мы уже обращали внимание на окостенение советского марксизма, его превращение в замкнутую идеологическую систему. Признавая «заслуги» сталинизма в этом пагубном для мысли процессе, неверно всю вину списывать на сторонников сталинщины. Серьезная марксистская философия в СССР попросту не успела родиться. Ни ленинский «Материализм и эмпириокритицизм», ни писания деборинцев с «механистами» даже не были беременны ей.
Примечательно, что марксистская мысль в послевоенном СССР существенно отставала от других восточноевропейских стран. Исключая Румынию, Болгарию и Албанию Энвера Ходжи. Я имею в виду не официальный марксизм-ленинизм, а философские поиски левых (социалистических) диссидентов. С Югославией, где в 1950-1970-е уровень марксистской философии не уступал лучшим образцам Франции и Италии, СССР даже как-то неудобно сравнивать. В Чехословакии, Венгрии, ГДР и Польше представители диссидентского марксизма отличались более высокой философской культурой и большей глубиной мысли, нежели в нашей стране. Дело также не сводится к уровню репрессивности государственного аппарата. «Штази» в ГДР отличалось большей жестокостью и нетерпимостью к инакомыслию, нежели советское КГБ 1970-х, однако у них появился Рудольф Баро, а у нас почему-то нет.
К чему это отступление? К тому, что развитие марксистской мысли происходит не в безвоздушном пространстве. Не в чистом поле, где физически устранены все «классовые враги», как на советском жаргоне, среди прочих, называли явных или мнимых сторонников идеалистической философии. Не в бескрайней степи Чевенгура, где после организации «второго пришествия», путь к коммунизму открыт. На одном революционном энтузиазме серьезной философии не создать. Также не создать её через фетишизм «естественнонаучных открытий», взамен старых профессоров-идеалистов приглашая и возвеличивая сторонников позитивизма, в качестве «классово близких», готовых вместе пинать непонятную, а потому ненавистную, «гегельянщину». Развитие философии отлично от выращивания мичуринских огурцов.
Философия марксизма - слишком тонкая штука, тысячью нитей переплетающаяся с немецким идеализмом, особенно с Гегелем и Фихте. Помимо объективных социально-экономических факторов (с чем в СССР, по крайней мере, до 1960 года также было определенное несоответствие), возможность её развития связана с наличием в стране определенной культуры. Не культуры революционных лозунгов, а с реальным пониманием предшествующей философской мысли во всем её многообразии, с овладением соответствующей философской методологией. Что чаще всего было прерогативой тех самых ненавистных «буржуазных» профессоров. Следование принципу партийности оказало советской философии дурную услугу. Марксизму для развития нужно, чтобы было с кем спорить, причем спорить на серьезном содержательном уровне, а не через жонглирование ярлыками «материализм-идеализм». Вспомним тех, кто действительно совершил прорыв в марксистской мысли. Появился бы Дьёрд Лукач без близкого общения с Георгом Зиммелем или Максом Вебером? Нет. Был бы возможен Антонио Грамши без буржуазного Бенедетто Кроче? Также нет.
Возможно, в этой связи следует более внимательно отнестись к событиям столетней давности, к тому самому «философскому пароходу» - отделить там зерна от плевел.
Увы, на сильно поредевшем левом фланге продолжает торжествовать предвзятость и нетерпимость. Дело не в одних сталинистах - с ними все ясно. Даже от сравнительно грамотных людей порой услышишь такое, от чего хватаешься за голову. В качестве примера сошлюсь на выступление в философском клубе «Винзавода» А.Н.Тарасова осенью 2014 года [44]. Ничем иным, как панегириком «партийной идеологии», это назвать нельзя. Тарасов, гуру позавчерашнего дня, ныне всеми забытый, в позднем Советском Союзе, будучи еще молодым человеком, как раз представлял марксистскую диссидентскую мысль. Однако его формулировкам из указанного выступления позавидуют не только «железобетонные» сталинцы, вроде М.В.Попова, но и механический человек Кузьма из «Шарманки» Андрея Платонова.
Концентрация замшелых советских штампов у Тарасова превышает все мыслимые санитарно-гигиенические нормы. Настолько, что становится трудно дышать. Здесь и «широкий фронт для борьбы против идеалистов, которые были прямыми выразителями интересов классового врага», притом, что все материалисты есть автоматически друзья и «революционные демократы». Здесь же «напрямую сопряженная» с предыдущим «дальнейшая разработка марксистской диалектики на основе последних достижений конкретных наук». Как будто ленинская диалектика, точнее зародыш марксистской диалектики, содержащийся в «Гегелевских тетрадях» Ленина, была уничтожена «классовыми врагами-идеалистами», а не жрецами диамата, включая Деборина, столь любимого Тарасовым. Что уж говорить про функционирование Вольфилы как «складывание легальной идеологической базы для нового вида контрреволюции» или про «ошибки либерального типа», вроде «провозглашения «свободы совести», которая, «строго говоря, предполагала возможность функционирования идеологии, прямо и откровенно противостоящей идеологии коммунизма», а от нее один шаг до «голодного волка в зимнем лесу». Ну и «философский пароход» Тарасовым интерпретируется так, словно на нем были высланы сплошь Иваны Ильины и никого больше. Печально от человека, подвергшегося в молодости жестокому преследованию со стороны КГБ, слышать подобные упрощенно-прямолинейные суждения в духе сотрудников упомянутого ведомства.
В завершение отмечу, обратившись к «иному» Бердяеву, я признаю, что упреки данного мыслителя в эклектизме иногда справедливы. Я не стремился как-либо приукрасить его образ или скрыть его слабые места. Думаю, это заметно в данной работе. Бердяев как философ ренессансного типа, практически неизвестного в России, в условиях XX века не мог не быть обуреваемым противоречиями. Однако волна очернения и лжи в отношении Бердяева, чаще всего сопровождаемая элементарной безграмотностью, невыносима. Не менее невыносима, чем связанные с тем же путинские симпатии.
Ноябрь 2021
Михаил Ларинов, кандидат философских наук
[37] Например, неприятный интернет-болтун Клим Жуков (https://www.youtube.com/watch?v=a-eZq4mXtC0 ), строящий из себя «красного патриота», но, подобно Неврозову, объединяющий Бердяева с Ильиным. В действительности, в мировоззрении подобных жуковых можно обнаружить больше фашизма, нежели в каком-либо из сочинений Бердяева.
[38] Бердяев Н. Испанская трагедия перед судом христианской совести// Новый Град, № 14, 1939 г. - с.15-26.
[39] Бердяев Н. В защиту христианской свободы. Письмо в редакцию. - Современные записки. - 1925. - №24. - С. 287-288.
[40] В работе «Государство, его роль в истории» Кропоткин, размышляя о городах-республиках той эпохи, говорит даже о «коммунистическом движении двенадцатого века».
[41] Папоцезаризм Ватикана к началу XX века отошел в прошлое, Папский престол согласился на подчиненную роль.
[42] Например, Дмитрий Мережковский дойдет до сравнения итальянского диктатора с Данте.
[43] Бердяев Н. Христианство и социальный строй (ответ С.Франку) / Путь. Орган русской религиозной мысли. № 60,1939 г., с. 35
[44] http://saint-juste.narod.ru/Vinzavod.html
Копирование или перепечатка материалов данного ЖЖ возможна только с разрешения его автора.
НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ: ОТДЕЛИТЬ ЗЕРНА ОТ ПЛЕВЕЛ (ЧАСТЬ 1)
НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ: ОТДЕЛИТЬ ЗЕРНА ОТ ПЛЕВЕЛ (ЧАСТЬ 2)