ДИАЛЕКТИКА ПРОСВЕЩЕНИЯ И ТРАНСФОРМАЦИЯ УТОПИИ В XX ВЕКЕ
ДИАЛЕКТИКА ПРОСВЕЩЕНИЯ И ТРАНСФОРМАЦИЯ УТОПИИ В XX ВЕКЕ
Михаил Ларинов, 2013 год
Творение Энитармон
(Опубликовано в качестве введения к тексту «Утопия и экзистенциальные проблемы индивидов» в журнале "Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки", Санкт-Петербург, 2013. - № 3 (179), стр. 184-191.)
Исследование феномена утопии во второй половине XX - XXI веке, помимо новой методологии социально-философского анализа, требует также значительного усиления внимания к измерению субъективности - к экзистенциальным проблемам индивида как носителя утопического сознания, что объясняется произошедшей трансформации внутри самого объекта исследования в данный исторический период.
Доминировавшая в XVII - XIX веках, тенденция утопической мысли, концептуально связанная с проектом Просвещения [1] и свойственным ему режимом рациональности, утвердившимся посредством покорения и всевозрастающего господства над Природой (соответственно и природным началом в человеке), находит свой трагический финал в технократической реальности XX века.
Суть трагедии, как известно еще с античных времен, заключается в гибели героя, заслуживавшего лучшей участи. Утописты Нового времени, возлагавшие столько надежд на научно-технический прогресс и введение его достижений в повседневную жизнь, конечно же, не были достойны увидеть плодами своей мысли, ставшие реальностью в современную эпоху технократии, тотальное администрирование и стандартизацию жизни индивидов, где отчуждение достигает небывалых размеров, и повсеместно применяются искусные методы манипулирования человеческими потребностями, при которых интересы науки кажутся практически неотделимы от интересов господства и воспроизводства социальной иерархии.
Обетованная мечта с помощью разума достичь свободы (то есть преодолеть обозначенные отношения иерархии и господства, превратить человека из средства в цель) обратилась в господство самого разума, узурпировавшего место свободы. Отношения рациональности и власти оказались много сложнее, чем представлялось большинству гуманистов Нового времени и создателям утопий из их числа. Выяснилось, что принципы разума и все увеличивающейся рациональности, на которые опиралась старая утопическая традиция в борьбе с несправедливым социальным устройством и духовной нищетой жизни, сами содержат интенцию превращения в идеологию, то есть в определенных условиях начинают формировать ложное сознание, служащее увековечиванию репрессии и несвободы. Практика XX века убедительно демонстрирует, как Логос, сведенный к операциональной и бихевиористской рациональности [2], раскрывается исключительно как логика господства, увековечивающего себя «не только посредством технологии, но именно как технология» [3]. То есть формируется качественно новая идеология, замыкающая универсум дискурса за счет ликвидации прежних трансцендирующих и несводимых к операционализму элементов Разума.
Опыт новой технологической революции конца XX - начала XXI века, результатом которой стала массовая компьютеризация населения и общедоступность сети Интернет, отнюдь не опровергает, а, наоборот, подтверждает тезис Герберта Маркузе о политическом характере технологической рациональности, сегодня практически полностью определяющей повседневность индивидов и коммуникацию между ними. Ввиду этого некорректным выглядит выделение технократической утопии при составлении классификации современных утопических концепций [4]. Если брать за основу сущностные характеристики утопии и утопического сознания, описанные Карлом Мангеймом и Эрнстом Блохом, становится ясно, что современные технократические социальные теории есть не утопии, а скорее то, что утопии противостоит и утопией преодолевается. Технократические проекты не подразумевают революционный прорыв ни в историческом континууме, ни в измерении субъективности, они не подвергают полноценной критике Здесь-существующее, напротив, скорее занимаются экстраполяцией репрессивных тенденций настоящего. Современная утопия ставит своей задачей преодоление этих тенденций. Ее внимание сосредотачивается не столько на вопросах распорядка и организации общества, сколько на анализе экзистенции человека, непосредственности его чувств и переживаний, преодолении его страха перед небытием и невозможности коммуникации, на борьбе за свободу, понимаемой не как выбор в условиях изобилия благ, а как онтологический статус целостного неотчужденного человека.
Разумеется, вводя разграничение «старой» и «новой» утопии, формально и содержательно связанное с пониманием диалектики проекта Просвещения, мы подразумеваем отличие доминирующих тенденций утопической мысли. Это отнюдь не означает, что у «новой» утопии не было предшественников в более ранние времена, например, в «просветительских» XVIII и XIX веках. Они, безусловно, были. Однако их проблематике отводилось чаще всего второстепенное значение, либо из сферы социальной теории, поднимаемые ими вопросы, переносились в сферу эстетического - поэзию и искусство. Лишь XX век признал Уильяма Блейка [5] и Шарля Бодлера [6] пророками и важнейшими социальными критиками своего времени, а поэзия Рембо нашла свой коррелят в социальных и политических программах массовых движений контркультуры и «новых левых» 1960-х.
Превращение прежнего мира Природы в технологизированную пустыню удивительным образом совпадает с превращением в пустыню былого внутреннего мира человека. Место личности с ее критической рефлексией и переживаниями занимает стандартизированный набор поведенческих реакций, заданный маркетингом и сливающейся с ним идеологией. Бихевиоризм и функционализм мышления стремительно вытесняют тип мышления, основанный на противоречии. Неудивительно, что образ пустыни находит столь широкое употребление в утопии второй половины XX-XXI века и сопряженным с ней критическим искусством для обозначения технократической реальности высокоиндустриальных стран и порождаемой ею духовной нищеты жизни. В технократической цивилизации для человеческой непосредственности попросту не остается места. Пустыня «внутри» и пустыня «снаружи» рассматриваются современной утопией в их логической взаимосвязи: преодоление Здесь-существующего оказывается возможным только посредством примирения Природы и человека - в утверждении нового типа рациональности, в прежние времена в силу различных причин вытесненного из реальной жизни общества в сферу религии или эстетики.
Утопическое сознание во второй половине XX века предстает как синонимом сознания отказа - неприятия торжества принципа производительности и всевозрастающей технологической рациональности современных обществ, в которых данные принципы отныне полностью подчиняют себе идеологический уровень, преформируя в операционалистском духе измерение субъективности и делая технически невозможным существование истин Эроса, поэзии и неотчужденного труда, заключающих в себе то, что технократия и аппарат, несмотря на всю свою мощь, обеспечить неспособны, а именно - необходимость умиротворения существования, примирения человека с Природой, обретения им самого себя и своей родовой сущности.
[1] Подробнее см. Хоркхаймер М. Адорно Т. Диалектика Просвещения пер. с немецкого М. Кузнецова М.- Спб. 1997 с.16-61
[2] Подробный анализ операционализма и бихевиоризма в мышлении и поведении индивидов развитой индустриальной цивилизации, позволяющий выделить соответствующий тип рациональности, смотрите Маркузе Г. Одномерный человек, пер. с англ. А.А.Юдина М.2003 331 с.
[3] Там же с. 212
[4] Как пример такого подхода см. Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США М.1982 336 с.
[5] См. работы по теме: Erdman D., Blake: Prophet against Empire. Princeton; New Jersey, 1977; Michael Ferber, The social vision of William Blake. Princeton; 1985; Nicholas M. Williams, Ideology and utopia in the poetry of William Blake (Cambridge University Press 2007)
[6] См. Беньямин В. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма// Беньямин В. Маски времени. Эссе о культуре и литературе М.2004 с. 47-235
Использовано одна из иллюстраций к поэме "Книга Уризена" Уильяма Блейка.
УТОПИЯ И ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ КОНТЕКСТЫ СОВРЕМЕННОСТИ
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ КАК ИСТОЧНИК УТОПИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
ПРЕОДОЛЕНИЕ СМЕРТИ КАК ПРЕДМЕТ УТОПИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ
Михаил Ларинов, 2013 год
Творение Энитармон
(Опубликовано в качестве введения к тексту «Утопия и экзистенциальные проблемы индивидов» в журнале "Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки", Санкт-Петербург, 2013. - № 3 (179), стр. 184-191.)
Исследование феномена утопии во второй половине XX - XXI веке, помимо новой методологии социально-философского анализа, требует также значительного усиления внимания к измерению субъективности - к экзистенциальным проблемам индивида как носителя утопического сознания, что объясняется произошедшей трансформации внутри самого объекта исследования в данный исторический период.
Доминировавшая в XVII - XIX веках, тенденция утопической мысли, концептуально связанная с проектом Просвещения [1] и свойственным ему режимом рациональности, утвердившимся посредством покорения и всевозрастающего господства над Природой (соответственно и природным началом в человеке), находит свой трагический финал в технократической реальности XX века.
Суть трагедии, как известно еще с античных времен, заключается в гибели героя, заслуживавшего лучшей участи. Утописты Нового времени, возлагавшие столько надежд на научно-технический прогресс и введение его достижений в повседневную жизнь, конечно же, не были достойны увидеть плодами своей мысли, ставшие реальностью в современную эпоху технократии, тотальное администрирование и стандартизацию жизни индивидов, где отчуждение достигает небывалых размеров, и повсеместно применяются искусные методы манипулирования человеческими потребностями, при которых интересы науки кажутся практически неотделимы от интересов господства и воспроизводства социальной иерархии.
Обетованная мечта с помощью разума достичь свободы (то есть преодолеть обозначенные отношения иерархии и господства, превратить человека из средства в цель) обратилась в господство самого разума, узурпировавшего место свободы. Отношения рациональности и власти оказались много сложнее, чем представлялось большинству гуманистов Нового времени и создателям утопий из их числа. Выяснилось, что принципы разума и все увеличивающейся рациональности, на которые опиралась старая утопическая традиция в борьбе с несправедливым социальным устройством и духовной нищетой жизни, сами содержат интенцию превращения в идеологию, то есть в определенных условиях начинают формировать ложное сознание, служащее увековечиванию репрессии и несвободы. Практика XX века убедительно демонстрирует, как Логос, сведенный к операциональной и бихевиористской рациональности [2], раскрывается исключительно как логика господства, увековечивающего себя «не только посредством технологии, но именно как технология» [3]. То есть формируется качественно новая идеология, замыкающая универсум дискурса за счет ликвидации прежних трансцендирующих и несводимых к операционализму элементов Разума.
Опыт новой технологической революции конца XX - начала XXI века, результатом которой стала массовая компьютеризация населения и общедоступность сети Интернет, отнюдь не опровергает, а, наоборот, подтверждает тезис Герберта Маркузе о политическом характере технологической рациональности, сегодня практически полностью определяющей повседневность индивидов и коммуникацию между ними. Ввиду этого некорректным выглядит выделение технократической утопии при составлении классификации современных утопических концепций [4]. Если брать за основу сущностные характеристики утопии и утопического сознания, описанные Карлом Мангеймом и Эрнстом Блохом, становится ясно, что современные технократические социальные теории есть не утопии, а скорее то, что утопии противостоит и утопией преодолевается. Технократические проекты не подразумевают революционный прорыв ни в историческом континууме, ни в измерении субъективности, они не подвергают полноценной критике Здесь-существующее, напротив, скорее занимаются экстраполяцией репрессивных тенденций настоящего. Современная утопия ставит своей задачей преодоление этих тенденций. Ее внимание сосредотачивается не столько на вопросах распорядка и организации общества, сколько на анализе экзистенции человека, непосредственности его чувств и переживаний, преодолении его страха перед небытием и невозможности коммуникации, на борьбе за свободу, понимаемой не как выбор в условиях изобилия благ, а как онтологический статус целостного неотчужденного человека.
Разумеется, вводя разграничение «старой» и «новой» утопии, формально и содержательно связанное с пониманием диалектики проекта Просвещения, мы подразумеваем отличие доминирующих тенденций утопической мысли. Это отнюдь не означает, что у «новой» утопии не было предшественников в более ранние времена, например, в «просветительских» XVIII и XIX веках. Они, безусловно, были. Однако их проблематике отводилось чаще всего второстепенное значение, либо из сферы социальной теории, поднимаемые ими вопросы, переносились в сферу эстетического - поэзию и искусство. Лишь XX век признал Уильяма Блейка [5] и Шарля Бодлера [6] пророками и важнейшими социальными критиками своего времени, а поэзия Рембо нашла свой коррелят в социальных и политических программах массовых движений контркультуры и «новых левых» 1960-х.
Превращение прежнего мира Природы в технологизированную пустыню удивительным образом совпадает с превращением в пустыню былого внутреннего мира человека. Место личности с ее критической рефлексией и переживаниями занимает стандартизированный набор поведенческих реакций, заданный маркетингом и сливающейся с ним идеологией. Бихевиоризм и функционализм мышления стремительно вытесняют тип мышления, основанный на противоречии. Неудивительно, что образ пустыни находит столь широкое употребление в утопии второй половины XX-XXI века и сопряженным с ней критическим искусством для обозначения технократической реальности высокоиндустриальных стран и порождаемой ею духовной нищеты жизни. В технократической цивилизации для человеческой непосредственности попросту не остается места. Пустыня «внутри» и пустыня «снаружи» рассматриваются современной утопией в их логической взаимосвязи: преодоление Здесь-существующего оказывается возможным только посредством примирения Природы и человека - в утверждении нового типа рациональности, в прежние времена в силу различных причин вытесненного из реальной жизни общества в сферу религии или эстетики.
Утопическое сознание во второй половине XX века предстает как синонимом сознания отказа - неприятия торжества принципа производительности и всевозрастающей технологической рациональности современных обществ, в которых данные принципы отныне полностью подчиняют себе идеологический уровень, преформируя в операционалистском духе измерение субъективности и делая технически невозможным существование истин Эроса, поэзии и неотчужденного труда, заключающих в себе то, что технократия и аппарат, несмотря на всю свою мощь, обеспечить неспособны, а именно - необходимость умиротворения существования, примирения человека с Природой, обретения им самого себя и своей родовой сущности.
[1] Подробнее см. Хоркхаймер М. Адорно Т. Диалектика Просвещения пер. с немецкого М. Кузнецова М.- Спб. 1997 с.16-61
[2] Подробный анализ операционализма и бихевиоризма в мышлении и поведении индивидов развитой индустриальной цивилизации, позволяющий выделить соответствующий тип рациональности, смотрите Маркузе Г. Одномерный человек, пер. с англ. А.А.Юдина М.2003 331 с.
[3] Там же с. 212
[4] Как пример такого подхода см. Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США М.1982 336 с.
[5] См. работы по теме: Erdman D., Blake: Prophet against Empire. Princeton; New Jersey, 1977; Michael Ferber, The social vision of William Blake. Princeton; 1985; Nicholas M. Williams, Ideology and utopia in the poetry of William Blake (Cambridge University Press 2007)
[6] См. Беньямин В. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма// Беньямин В. Маски времени. Эссе о культуре и литературе М.2004 с. 47-235
Использовано одна из иллюстраций к поэме "Книга Уризена" Уильяма Блейка.
УТОПИЯ И ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ КОНТЕКСТЫ СОВРЕМЕННОСТИ
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ КАК ИСТОЧНИК УТОПИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
ПРЕОДОЛЕНИЕ СМЕРТИ КАК ПРЕДМЕТ УТОПИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ