Мойка 40
Мойка 40
С точки зрения антропософии Мойка 40 - это центр Вселенной. Это место значительно более важное, чем Тибет. Споры здесь неуместны. Хотя карта страны сновидений мало соотносится с указателями и дорогами Петербурга Матвиенко-Полтавченко-Липпанченко, именно здесь, в тридцати трех шагах от Невского, у зеленоватых, кишащих бациллами, вод Мойки-реки, сходятся силовые линии вселенской эволюции, делающей сердца людей все более и более черствыми и одинокими. Открытая в XVIII веке гостиница Демута, где жили Пестель, Мицкевич, Чаадаев, Пушкин и Герцен, сначала перекрасилась в Chelsea hotel, чтобы затем скрыться в глубине двора под вывеской задрипанного хипстерского хостела Riverside. Впрочем, последние лет сто без малого душа Мойки 40 - это ее коммуналки. В одной из которых обитаю я. В пыльной комнате, со скрипучим полом, высоким потолком и исполинскими двухсотлетними зеркалами. Точнее делю ее вместе с соседом. Этажом ниже, сразу же под моей комнатой жил Липпанченко. Жил, пока его не зарезали. Сейчас там ремонт идет - все сверлят и сверлят…
В своем главном литературном произведении, русском варианте дантовского «Ада» (где, однако, нет ни Данте, ни Вергилия), Андрiй Белий отмечал «несомненнейшее свойство» петербургских улиц - превращать в тени прохожих…Впрочем, и тень надо беречь - а то еще выйдет как в «Студенте из Праги», классике экспрессионистского кино…Реальность и галлюцинация в данной точке пространства (то превращающейся в линию-улицу или линию-проспект, то опять складывающуюся в точку) находятся в непрерывной диалектической борьбе…Так что на Мойке 40 в бытовом плане жить крайне неудобно…Особенно, если ночью были обильные алкогольные возлияния («знакомцы приносят тебе вино - им лестно с тобою пить…»): из комнаты после этого становится страшно выходить…Нужны большие силы, чтобы выбраться на улицу и купить хлеб - в «Реале» на Большой Конюшенной или в «Дикси» на Гороховой… Только выйдешь из подъезда, сделаешь тридцать три шага, а там вместо воздуха - ползучая, гадкая, голосящая многоножка, «сырое пространство, ссыпающее многоразличие голосов в многоразличие слов», все слова, перепутавшись, вновь сплетаются во фразу; и «фраза кажется бессмысленной; повисает над Невским; стоит черный дым небылиц»…
Купил хлеб с чаем все-таки, несмотря на головную боль, дошел до магазина и обратно почти вернулся…А тут, у самого дома, у самой Мойки 40, тебя поджидают демоны какие-то с микрофоном и кинокамерой, вопросы задают про женщин и «уважающих себя мужчин»… Даю им глупое интервью, словно член феминистского профсоюза. Глупое, потому что глупые вопросы и состояние, мягко говоря, не самое лучшее… А по пресловутому «женскому вопросу» думаю, ближе к истине был Стриндберг: с явным сочувствием к роли женщин в капиталистическом обществе и с ясным пониманием того, что в этом обществе «женщины подлы бессознательно»… Забавно другое: деньги на постановку пьес Стриндберга и на финансирование нелепой деятельности петербургских феминисток выделяют одни и те же чиновники шведского посольства...
М.Л.
С точки зрения антропософии Мойка 40 - это центр Вселенной. Это место значительно более важное, чем Тибет. Споры здесь неуместны. Хотя карта страны сновидений мало соотносится с указателями и дорогами Петербурга Матвиенко-Полтавченко-Липпанченко, именно здесь, в тридцати трех шагах от Невского, у зеленоватых, кишащих бациллами, вод Мойки-реки, сходятся силовые линии вселенской эволюции, делающей сердца людей все более и более черствыми и одинокими. Открытая в XVIII веке гостиница Демута, где жили Пестель, Мицкевич, Чаадаев, Пушкин и Герцен, сначала перекрасилась в Chelsea hotel, чтобы затем скрыться в глубине двора под вывеской задрипанного хипстерского хостела Riverside. Впрочем, последние лет сто без малого душа Мойки 40 - это ее коммуналки. В одной из которых обитаю я. В пыльной комнате, со скрипучим полом, высоким потолком и исполинскими двухсотлетними зеркалами. Точнее делю ее вместе с соседом. Этажом ниже, сразу же под моей комнатой жил Липпанченко. Жил, пока его не зарезали. Сейчас там ремонт идет - все сверлят и сверлят…
В своем главном литературном произведении, русском варианте дантовского «Ада» (где, однако, нет ни Данте, ни Вергилия), Андрiй Белий отмечал «несомненнейшее свойство» петербургских улиц - превращать в тени прохожих…Впрочем, и тень надо беречь - а то еще выйдет как в «Студенте из Праги», классике экспрессионистского кино…Реальность и галлюцинация в данной точке пространства (то превращающейся в линию-улицу или линию-проспект, то опять складывающуюся в точку) находятся в непрерывной диалектической борьбе…Так что на Мойке 40 в бытовом плане жить крайне неудобно…Особенно, если ночью были обильные алкогольные возлияния («знакомцы приносят тебе вино - им лестно с тобою пить…»): из комнаты после этого становится страшно выходить…Нужны большие силы, чтобы выбраться на улицу и купить хлеб - в «Реале» на Большой Конюшенной или в «Дикси» на Гороховой… Только выйдешь из подъезда, сделаешь тридцать три шага, а там вместо воздуха - ползучая, гадкая, голосящая многоножка, «сырое пространство, ссыпающее многоразличие голосов в многоразличие слов», все слова, перепутавшись, вновь сплетаются во фразу; и «фраза кажется бессмысленной; повисает над Невским; стоит черный дым небылиц»…
Купил хлеб с чаем все-таки, несмотря на головную боль, дошел до магазина и обратно почти вернулся…А тут, у самого дома, у самой Мойки 40, тебя поджидают демоны какие-то с микрофоном и кинокамерой, вопросы задают про женщин и «уважающих себя мужчин»… Даю им глупое интервью, словно член феминистского профсоюза. Глупое, потому что глупые вопросы и состояние, мягко говоря, не самое лучшее… А по пресловутому «женскому вопросу» думаю, ближе к истине был Стриндберг: с явным сочувствием к роли женщин в капиталистическом обществе и с ясным пониманием того, что в этом обществе «женщины подлы бессознательно»… Забавно другое: деньги на постановку пьес Стриндберга и на финансирование нелепой деятельности петербургских феминисток выделяют одни и те же чиновники шведского посольства...
М.Л.