Живоумие
Слово "живоумие" мне пришло в кафе старинного английского Йорка, когда туда, ведомые гидом-учителем, вбежали французские школьники. От их насмешливых лиц, быстрых реплик, отточенных жестов сразу повеяло живым умом, или тем, что Блок назвал "острым галльским смыслом"...
Вот этого живоумия очень недостает в России. Здесь ум даже очень умных людей, таких, как Л. Толстой, Н. Федоров, Вл. Соловьев или П. Флоренский, склонен как-то застывать в величественных, но негибких конструкциях мысли. Напирать на какие-то идеи до упора, вместо того, чтобы видеть их оборотную сторону, играть обеими сторонами, насмешничать над собой, передразнивать собственные потуги на абсолютную истину, а попутно открывать много относительных истин. Или, напротив, ум ведет себя очень нервно, как у Достоевского или В. Розанова, глумливо, издевчиво, фельетонно, но в этой желчности тоже чудится что-то нездоровое, склонное к припадку: вот-вот мысль забьется в судорогах, как у подпольного человека, опровергая "дважды два - четыре".
Пожалуй, органически живоумным был только Пушкин, воспитанный на галльской культуре, и оттого мы так за него хватаемся, растаскиваем на все случаи жизни... но его на всех не хватает. Мысль Пушкина (вне художественных сочинений) редко бывает глубока, но она грациозна, естественна, не зациклена на определенных понятиях, не долбит в одну точку, но легко перебегает от понятия к понятию, точным прикосновением его оживляет. Вот маленький пример пушкинского живоумия (исхожу из того, что тремя звездочками он обозначил самого себя): "Острая шутка не есть окончательный приговор. *** сказал, что у нас есть три «Истории» России: одна для гостиной, другая для гостиницы, третья для гостиного двора."
А в современной словесности самые живоумные авторы - Александр Генис и Дмитрий Быков. Они берутся судить обо всем на свете и любят загнуть, но так же легко и разгибают собственные загибы, оговариваются, заходят с изнанки. Живой ум находит сходство в удаленных вещах, умеет разграничивать близкие вещи, но при этом не ищет панацеи в одной идее. Живой ум не прекращает процесса мышления и не подменяет его актом внезапной веры, великого прозрения, якобы посланного свыше. Живой ум умеет быть насмешливым, но при этом не впадает в обратную крайность - паясничанья, выворачивания наизнанку здравого смысла, изничтожения азбучных истин, нервного смешливого тика, злого захлеба (что бывает, повторю, у Ф. Достоевского и особенно В. Розанова). Мне представляется, что живоумие важнее для судеб российской интеллигенции (имею в виду и социальный слой, и интеллектуальную способность), чем глубокомыслие, которое утопает (и впадает в утопию) на мелких местах. Среди плодов глубокомыслия - и доморощенная эсхатология, углядывающая конец света за каждым углом, и конспирология, подозревающая всемирный заговор за обычнейшим ходом вещей.
В России есть сильная традиция антиинтеллектуализма, "умоборчества": дескать, ум враждебен живой жизни и не способен ее понять. Но это свойство именно здешнего ума, который склонен умствовать, умничать, т.е. обслуживать самого себя. Где неживой ум, там и неумная жизнь, бессмысленная, беспощадная к самой себе. Однако умничанье - это отроческая болезнь ума, свидетельство его незрелости. Вырастая из затянувшегося детства, а в случае с Россией - из средневековья, умный подросток начинает думать до ломоты в мозгу, и ничто живое вокруг уже не радует его. Это такая одинокая колея и сумрачная келья мысли. Но потом жизнь берет свое, и само мышление проникается жизнью, что и свидетельствует о переходе к зрелости. Живой ум, не выпрямляющий понятий, но и не ломающий их о колено, нужнее всего зрелой нации, которая не готовится к концу света, не дергается в припадках ясновидения и мироспасительства, а собирается жить долго, терпеливо, со вкусом и в свое удовольствие.
Вот этого живоумия очень недостает в России. Здесь ум даже очень умных людей, таких, как Л. Толстой, Н. Федоров, Вл. Соловьев или П. Флоренский, склонен как-то застывать в величественных, но негибких конструкциях мысли. Напирать на какие-то идеи до упора, вместо того, чтобы видеть их оборотную сторону, играть обеими сторонами, насмешничать над собой, передразнивать собственные потуги на абсолютную истину, а попутно открывать много относительных истин. Или, напротив, ум ведет себя очень нервно, как у Достоевского или В. Розанова, глумливо, издевчиво, фельетонно, но в этой желчности тоже чудится что-то нездоровое, склонное к припадку: вот-вот мысль забьется в судорогах, как у подпольного человека, опровергая "дважды два - четыре".
Пожалуй, органически живоумным был только Пушкин, воспитанный на галльской культуре, и оттого мы так за него хватаемся, растаскиваем на все случаи жизни... но его на всех не хватает. Мысль Пушкина (вне художественных сочинений) редко бывает глубока, но она грациозна, естественна, не зациклена на определенных понятиях, не долбит в одну точку, но легко перебегает от понятия к понятию, точным прикосновением его оживляет. Вот маленький пример пушкинского живоумия (исхожу из того, что тремя звездочками он обозначил самого себя): "Острая шутка не есть окончательный приговор. *** сказал, что у нас есть три «Истории» России: одна для гостиной, другая для гостиницы, третья для гостиного двора."
А в современной словесности самые живоумные авторы - Александр Генис и Дмитрий Быков. Они берутся судить обо всем на свете и любят загнуть, но так же легко и разгибают собственные загибы, оговариваются, заходят с изнанки. Живой ум находит сходство в удаленных вещах, умеет разграничивать близкие вещи, но при этом не ищет панацеи в одной идее. Живой ум не прекращает процесса мышления и не подменяет его актом внезапной веры, великого прозрения, якобы посланного свыше. Живой ум умеет быть насмешливым, но при этом не впадает в обратную крайность - паясничанья, выворачивания наизнанку здравого смысла, изничтожения азбучных истин, нервного смешливого тика, злого захлеба (что бывает, повторю, у Ф. Достоевского и особенно В. Розанова). Мне представляется, что живоумие важнее для судеб российской интеллигенции (имею в виду и социальный слой, и интеллектуальную способность), чем глубокомыслие, которое утопает (и впадает в утопию) на мелких местах. Среди плодов глубокомыслия - и доморощенная эсхатология, углядывающая конец света за каждым углом, и конспирология, подозревающая всемирный заговор за обычнейшим ходом вещей.
В России есть сильная традиция антиинтеллектуализма, "умоборчества": дескать, ум враждебен живой жизни и не способен ее понять. Но это свойство именно здешнего ума, который склонен умствовать, умничать, т.е. обслуживать самого себя. Где неживой ум, там и неумная жизнь, бессмысленная, беспощадная к самой себе. Однако умничанье - это отроческая болезнь ума, свидетельство его незрелости. Вырастая из затянувшегося детства, а в случае с Россией - из средневековья, умный подросток начинает думать до ломоты в мозгу, и ничто живое вокруг уже не радует его. Это такая одинокая колея и сумрачная келья мысли. Но потом жизнь берет свое, и само мышление проникается жизнью, что и свидетельствует о переходе к зрелости. Живой ум, не выпрямляющий понятий, но и не ломающий их о колено, нужнее всего зрелой нации, которая не готовится к концу света, не дергается в припадках ясновидения и мироспасительства, а собирается жить долго, терпеливо, со вкусом и в свое удовольствие.