На берегах Соляриса и Атлантики
На днях я летал в Южную Каролину, где проводил импровизации со школьными учителями (по приглашению местного университета и его педагогического факультета). Сессии продолжались три дня и - впервые в моей жизни - были перепробованы все варианты этой деятельности. Вообще-то коллективным импровизациям, как особому искусству и методу творческого общения, уже скоро тридцать лет, oни начались в 1982 г., вначале в составе троицы: Илья Кабаков, Иосиф Бакштейн и я. Потом расширились до Клуба эссеистов, с 7-8 постоянными участниками и многими приходящими и уходящими. Происходит это так: каждый предлагает свою тему, выбирается одна, час все пишут, представляя ее со своих личных и профессиональных углов, потом читают вслух, обсуждают, пишут экспромпты по итогам обсуждения, складывают все вместе - в Маленькую энциклопедию одной темы.
Coastal Carolina University. Коллективная импровизация. 18 апреля 2010
У занятия этого есть несколько замечательных свойств. Во-первых, узнаешь людей так, как никогда раньше, даже за время долгого дружеского общения. Потому что по-настоящему нагим человек предстает в момент спонтанного творчества, когда ему некуда укрыться, заслониться общими фразами и имитациями общения. Во-вторых, узнаешь себя, потому что по-настоящему себя не знаешь, пока не приходит этот стрессовый момент вдохновения, изливающий из тебя то, что копилось в подсознании. В-третьих, узнаешь то, о чем пишешь, потому что впервые начинаешь думать о вещах, которые вроде бы по привычке знал, ни никогда о них не задумывался. Происходит то, что Аристотель называл удивлением, а Шкловский - остранением, т.е. и люди, и предметы, и ты сам выходят из области автоматизма, привычного узнавания и начинают восприниматься как странные, удивительные, требующие внутреннего труда, мыслей и мыслечувств. В-четвертых, как рукой снимаются (если есть) все писательские блоки, графоспазмы, застарелая отвычка писать или думать: прорывает плотину, и человек на долгое время вперед освобождается писать и творить. В-пятых, то, что набросалось стихийно во время этих импровизаций - и ни в каких других условиях не пришло бы в голову - впоследствии легко превратить в законченный продукт: эссе, статью, рассказ. В-шестых, происходит необычное скрещение двух осей, которые, как правило, разнонаправленны: творчества и общения. В творчестве человек обычно стремится к уединению, отгораживается даже от близких; в общении не происходит ничего творческого, а только перекачивание новостей и слухов из одной головы в другую. А тут оказывается, что именно общение с другими может заряжать к творчеству, а письмо насыщает творческим содержанием общение с другими. Ощущается прилив каких-то сверхперсональных мыслительных энергий, переливающихся из ума в ум, как волны невидимого океана, Соляриса.
Причем действует этот самозаводящийся механизм сомыслия-импровизации безотказно. За примерно 100 опытов импровизаций помню только один случай, когда она почему-то не пошла, причем у самого выдающегося ее участника, Дугласа Хофштадтера, автора знаменитой книги "Гедель, Эшер, Бах: вечная золотая цепь" и мн. др. Зато на той же сессии, на тему "arrangements", одна из участниц, профессор хореографии, выдала свою импровизацию не в виде текста, а в виде обворожительного танца - такие вторжения других искусств тоже допускаются и даже поощряются.
В общем, коллективная импровизация - это рай для всех, кто имеет наклонность к творческому мышлению (пусть даже долго подавляемую). А тут, со школьными учителями в Каролине, нам удалось дойти если не до седьмого, то до третьего неба. Дело в том, что есть три модели импровизации, и то, чем мы занимался раньше, и в России, и в Америке (в университетах, с коллегами), как правило, было однократной сессией по первой модели, когда все пишут общую тему. Вторая модель - когда каждый пишет свою тему, а потом поочередно темы всех остальных, т.е. каждая тема обретает столько соавторов, сколько участвующих в импровизации. И третья, самая сложная, когда каждый соединяет поочередно тему всех остальных участников со своей. Например, в нашем случае, кто-то писал "дух и нищета", кто-то "искусство на стенках холодильника", кто-то - "обувь в истории моей жизни", или "спортивная злость и соперничество", или "путешествие и пункт назначения", или "письма на бумаге" и т.д. Каждый начинал со своей темы, через 15 минут поочередно зачитывали, обсуждали свои тексты, а потом переходили к чужим компьютерам и продолжали начатую там тему, соединяя ее со своей; потом опять меняли компьютеры. Получается как у Анаксагора: "Во всем заключается часть всего". Или у Андре Бретона: "Любая вещь может быть описана с помощью любой другой вещи". Успели сделать три смены, причем некоторым удавалось связывать не только две, но и три темы, и они были готовы к дальнейшим подвигам, к связям четвертого, пятого порядка - но мне уже пора было улетать.
Поскольку университет располагается на побережье (и сам называется Прибрежным Каролинским), трудно было удержаться и от других импровизаций - с воздушным змеем. Он очень напоминает мне мысль, которую мыслящий то удаляет от себя, то приближает, то пускает по ветру, то дергает за нитку. Полусвободна и полуправляема. Так что все концы сошлись с концами, и три дня импровизаций, хождения по берегу мыслящего океана, Соляриса, чередовались со шлепанием по кромке Атлантики.
Coastal Carolina University. Коллективная импровизация. 18 апреля 2010
У занятия этого есть несколько замечательных свойств. Во-первых, узнаешь людей так, как никогда раньше, даже за время долгого дружеского общения. Потому что по-настоящему нагим человек предстает в момент спонтанного творчества, когда ему некуда укрыться, заслониться общими фразами и имитациями общения. Во-вторых, узнаешь себя, потому что по-настоящему себя не знаешь, пока не приходит этот стрессовый момент вдохновения, изливающий из тебя то, что копилось в подсознании. В-третьих, узнаешь то, о чем пишешь, потому что впервые начинаешь думать о вещах, которые вроде бы по привычке знал, ни никогда о них не задумывался. Происходит то, что Аристотель называл удивлением, а Шкловский - остранением, т.е. и люди, и предметы, и ты сам выходят из области автоматизма, привычного узнавания и начинают восприниматься как странные, удивительные, требующие внутреннего труда, мыслей и мыслечувств. В-четвертых, как рукой снимаются (если есть) все писательские блоки, графоспазмы, застарелая отвычка писать или думать: прорывает плотину, и человек на долгое время вперед освобождается писать и творить. В-пятых, то, что набросалось стихийно во время этих импровизаций - и ни в каких других условиях не пришло бы в голову - впоследствии легко превратить в законченный продукт: эссе, статью, рассказ. В-шестых, происходит необычное скрещение двух осей, которые, как правило, разнонаправленны: творчества и общения. В творчестве человек обычно стремится к уединению, отгораживается даже от близких; в общении не происходит ничего творческого, а только перекачивание новостей и слухов из одной головы в другую. А тут оказывается, что именно общение с другими может заряжать к творчеству, а письмо насыщает творческим содержанием общение с другими. Ощущается прилив каких-то сверхперсональных мыслительных энергий, переливающихся из ума в ум, как волны невидимого океана, Соляриса.
Причем действует этот самозаводящийся механизм сомыслия-импровизации безотказно. За примерно 100 опытов импровизаций помню только один случай, когда она почему-то не пошла, причем у самого выдающегося ее участника, Дугласа Хофштадтера, автора знаменитой книги "Гедель, Эшер, Бах: вечная золотая цепь" и мн. др. Зато на той же сессии, на тему "arrangements", одна из участниц, профессор хореографии, выдала свою импровизацию не в виде текста, а в виде обворожительного танца - такие вторжения других искусств тоже допускаются и даже поощряются.
В общем, коллективная импровизация - это рай для всех, кто имеет наклонность к творческому мышлению (пусть даже долго подавляемую). А тут, со школьными учителями в Каролине, нам удалось дойти если не до седьмого, то до третьего неба. Дело в том, что есть три модели импровизации, и то, чем мы занимался раньше, и в России, и в Америке (в университетах, с коллегами), как правило, было однократной сессией по первой модели, когда все пишут общую тему. Вторая модель - когда каждый пишет свою тему, а потом поочередно темы всех остальных, т.е. каждая тема обретает столько соавторов, сколько участвующих в импровизации. И третья, самая сложная, когда каждый соединяет поочередно тему всех остальных участников со своей. Например, в нашем случае, кто-то писал "дух и нищета", кто-то "искусство на стенках холодильника", кто-то - "обувь в истории моей жизни", или "спортивная злость и соперничество", или "путешествие и пункт назначения", или "письма на бумаге" и т.д. Каждый начинал со своей темы, через 15 минут поочередно зачитывали, обсуждали свои тексты, а потом переходили к чужим компьютерам и продолжали начатую там тему, соединяя ее со своей; потом опять меняли компьютеры. Получается как у Анаксагора: "Во всем заключается часть всего". Или у Андре Бретона: "Любая вещь может быть описана с помощью любой другой вещи". Успели сделать три смены, причем некоторым удавалось связывать не только две, но и три темы, и они были готовы к дальнейшим подвигам, к связям четвертого, пятого порядка - но мне уже пора было улетать.
Поскольку университет располагается на побережье (и сам называется Прибрежным Каролинским), трудно было удержаться и от других импровизаций - с воздушным змеем. Он очень напоминает мне мысль, которую мыслящий то удаляет от себя, то приближает, то пускает по ветру, то дергает за нитку. Полусвободна и полуправляема. Так что все концы сошлись с концами, и три дня импровизаций, хождения по берегу мыслящего океана, Соляриса, чередовались со шлепанием по кромке Атлантики.