Направления послесталинской мысли (1960е - 80е)
Улетаю в Питтсбург с лекцией для местного университета: "Идеи против идеократии: Платонова драма русской философии и перспектива будущего развития". Лекция по-английски, но вот несколько тезисов по-русски: 8 основных направлений философской и гуманитарной мысли послесталинского периода.
(1) Господствующее направление в 1950-е годы все еще марксизм, с воодушевлением открывший для себя раннего Маркса периода "Философско-экономических рукописей" и отчасти раскрепостившийся во внутренних дискуссиях по вопросам эстетики, диалектики личности и истории, деятельностного подхода и т.д. Эволюция советского марксизма в 1950-1980-е проходит в двух основных и все более расходящихся направлениях: 1) национализация марксизма, начатая работой Сталина "Марксизм и вопросы языкознания" (1950); эрозия классового подхода и замена его "органикой общественно-национального бытия", приводящая к попыткам синтеза марксизма с "просвещенным" почвенничеством (Арсений Гулыга, Юрий Давыдов, Юрий Бородай), а на исходе советской эпохи, в сочинениях Александра Зиновьева и Сергея Кургиняна, к концепции осиянного евразийской духовностью, "белого" коммунизма, который точнее было бы назвать красно-коричневым;
2) гуманизация марксизма, выразившаяся в работах Генриха Батищева, Эвальда Ильенкова, Олега Дробницкого, Якова Мильнера-Иринина, но так и не нашедшая пути к органическому слиянию материалистической философии общества с философией деятельной личности и потому уже в 70-е годы отдавшая инициативу персонализму с его отчетливыми антимарксистскими установками.
В 60-е годы в России складываются новые направления мысли, которым марксизм, быстро закостеневший в послехрущевский период, постепенно уступает авансцену в общественном сознании.
(2) Это, в первую очередь, структурализм, выдвинувшийся в конце 50-х - начале 60-х, почти одновременно с параллельным движением на Западе. Структурализм возродил интерес к забытому и почти запретному наследию русского формализма и вместе с тем сблизил его с кругом новых дисциплин и теорий, развившихся уже после войны,таких, как кибернетика, семиотика, общая теория систем. Работы Юрия Лотмана, зачинателя российского структурализма, хорошо известны на Западе, но в основном в рамках литературоведения; нам еще предстоит осмыслить философский потенциал этого направления и вписать его в систему сближений и отталкиваний русской и западной интеллектуальных традиций.
В 1950-60-е годы складываются разнообразные методологические школы и семинары, в которых видную роль играют Мераб Мамардашвили, Георгий Щедровицкий, Александр Пятигорский, Вячеслав Иванов, Владимир Топоров, Георгий Мельников, Юрий Левада, Юлий Шрейдер и другие. Их сближает со структурализмом общая установка на системный подход и тщательная проработка методологических механизмов сознания, хотя философская основа таких устремлений к познавательной точности могла простираться от гуссерлевской феноменологии и логического неопозитивизма до буддийских теорий саморефлексии. Все эти школы: тартуско-московский структурализм Ю. Лотмана, В. Иванова и В. Топорова, методологию деятельности и организационные игры Г. Щедровицкого, феноменологическую рефлексию и самоанализ сознания М. Мамардашвили и А. Пятигорского, вероятностно-математические модели и гностический подход к языку и биосфере у Василия Налимова можно, с известной долей условности, объединить в направление неорационализма, или "неклассической рациональности", пользуясь выражением Мамардашвили. Все эти школы опираются на тщательный анализ сознания и на поиск тех свойств человеческой деятельности и окружающей действительности, которые адекватно открываются разуму или организуются разумом (логические и математические модели, бинарные оппозиции, методологические алгоритмы и рефлексивные процедуры и т.д.)
(3) В полемике со структурализмом и всякими претензиями гуманитарного знания стать точной наукой обозначилось новое направление мысли, восходящее к славянофильству,защита органических, сверхрациональных начал, постепенно отождествляемых со стихией русского национального духа. Это неопочвенничество поначалу занимало оборонную позицию по отношению к наступающему сциентизму (литературоведческие работы Вадима Кожинова и Петра Палиевского), но впоследствии, особенно с начала 80-х годов, само перешло в наступление, сопровождаясь подчас антизападными и антисемитскими эксцессами, рассматривая русскую историю и целостность народного бытия в аспекте их "внутреннего разложения" иноземцами, "малым народом" (Игорь Шафаревич). Философия национального духа питается многими подземными ключами русской культуры, включая крайне архаические, языческие напластования, и дает плоды как в более или менее эмпирически обоснованных учениях о биологических и географических факторах этногенеза (Лев Гумилев), так и в совершенно фантастических умозрениях и мифах фашистского, радикально-традиционалистского свойства, вдохновляемых наследием Рене Генона, Юлиуса Эволы и других европейских теоретиков крайне правой (Александр Дугин).
(4) Между крайностями структурализма и почвенничества с 60-х годов пролегло еще одно направление русской мысли, которое более всего ориентировано на ценности индивидуального бытия, самосознание личности. Любые глобальные утверждения, произносимые как от имени всерасчленяющего точного разума, так и всеединящей национальной идеи, встречаются острой игрой парадокса. Персонализм и парадоксализм этого направления, ярко выраженного в эссеистике Андрея Синявского, Григория Померанца, Лидии Гинзбург, Иосифа Бродского, Андрея Битова, Бориса Хазанова, Бориса Парамонова, дополняется еще и плюрализмом, т.е. правом каждого индивидуального бытия на свою меру вещей и точку отсчета. В каком-то смысле здесь можно говорить о неолейбницианствезаново пережитом своеволии монад в их разноголосом хоре; более близкими источниками являются Достоевский, Розанов, Шестов, европейский экзистенциализм от Киркегора до Камю. Сходная, но более политизированная и "просветительская" версия того же интеллектуального направлениялиберализмвыражена в работах Андрея Сахарова, Александра Есенина-Вольпина, Аркадия Белинкова, Михайло Михайлова, Андрея Амальрика, Валерия Чалидзе. Объединяются все эти авторы тем, что первоначалом они ставят личность, несводимую ни к каким более общим понятиям и более достойным целямв отличие от философов нации, структуры, культуры, деконструкции, и т.д. Диапазон этого направленияот религиозного персонализма Друскина и Померанца до светского либерализма Сахарова и Есенина-Вольпина, от постижения иррационального и мистериального ядра личности до рационального обоснования прав личности как основы социального и научного прогресса.
(5) В 70-е годы русская философия все больше возвращается к религиозному самосознанию, которое начинает теперь определять постановку исторических, социальных, национальных проблем. Тон здесь задал Александр Солженицын, призвавший русский народ к покаянию и духовному возрождению. Религиозная философия этой поры довольно четко делится на два направления. Одно из нихправославноевосходит к наследию восточных отцов церкви и подчас смыкается с богословием, хотя в то же время открыто диалогу с другими вероисповедными традициями и с миром европейской культуры: мтрп. Антоний Блум, о. Александр Шмеман, о. Александр Мень. В 80-90-е приходит новое поколение мыслителей, переживших опыт обращения в середине своего жизненного пути и потому придающих новую остроту проблемам взаимодействия христианства со светской культурой, наукой, современными философскими и теологическими движениями: Виктор Тростников, Татьяна Горичева, Евгений Барабанов, Сергей Хоружий, Владислав Зелинский, Олег Генисаретский.
(6) Другое направление религиозно-мистической философиисинкретическое или ориенталистское, питающееся разнородными гностическими, оккультными, индуистскими, буддистскими, теософическими, языческими источниками и часто пытающееся их соединить с "безумными" идеями новейшей науки и техники. Наследие Николая Федорова, Константина Циолковского, Владимира Вернадского, Велимира Хлебникова, Николая Рериха, Даниила Андреева может считаться наиболее авторитетным в этом кругу. Тяготеющая к самоименованию "космизм" или "антропокосмизм", эта философия мыслит в крупных категориях "всечеловеческого разума", "ноосферы", "бессмертия", "всеобщего воскресения", "преображения и одухотворения природы", "завоевания вселенной", "звездного метакода" и т.п. В наше время подобная философия, представленная именами Дмитрия Панина, Светланы Семеновой, Федора Гиренка, редко выдвигает оригинальных мыслителей, зато может считаться характерной для общественных умонастроений.
(7) В 70-е годы формируется еще одно направлениефилософия культуры,раскрывающее многомерность культурных миров и богатство их диалогических взаимоотношений. Идеи Михаила Бахтина о пограничности культур, а также образная метафизика Павла Флоренского, О. Шпенглера, Т. Манна, Г. Гессе, оказали решающее влияние на российскую культурологию, в лице таких ее представителей, как Дмитрий Лихачев, Сергей Аверинцев, Георгий Гачев, Владимир Библер, Леонид Баткин, Вадим Рабинович и другие. Каждый исследователь приносил свой особый исторический пласт: античность и Византия, Древняя Русь и итальянское Возрождение, демонстрируя своеобразную целостность каждого культурного типа и одновременно, в отличие от шпенглеровской теории замкнутых культурных миров, их сочувственность, взаимопроницаемость. Это странствование по культурам отвечало назревшей общественной потребности преодолеть самоизоляцию, "пятьдесят лет одиночества" советского культурного организма. Ключевые понятия этой школы, оформившейся в противостоянии и марксизму, и структурализму,"культура", "диалог", "символ", "инаковость", "вненаходимость"очерчивают методологию гуманитарных наук в их несводимости к естественным и общественным наукам. Разделяя структуралистскую тенденцию к научной объективности, культурология вместе с тем отказалась от внедрения математических и кибернетических методов, разрабатывая особые критерии гуманитарной точности и заново обращаясь к наследию духовно-исторической школы, к исканиям герменевтики. Этим ознаменовался постепенный кризис научно-технического рационализма, неуклонно проходящий через всю русскую мысль с середины 70-х годов.
В 80-е годы сильнейшие позиции в общественном сознании занимают религиозно-мистическое и национально-почвенническое направления. Порой они резко расходятся, как, например, в экуменической христианской философии о. Александра Меня, подчас же смыкаются между собой, как у некоторых последователей Николая Рериха, Ивана Ильина, Александра Солженицына. Показательна судьба других направлений. Марксизм и структурализм начинают восприниматься как давно отжившие парадигмы мышления, связанные с идеей прогресса и революции (социальной или научно-технической). Культурология, с ее пафосом дальних интеллектуальных странствий, сохраняет, но не укрепляет свои позиции, поскольку акцент все более переносится на драматические противоречия внутри страны. Персонализм и плюрализм, одерживая победы в общественном сознании, определяя политический процесс в эпоху гласности и перестройки, в то же время утрачивают философскую глубину и экзистенциальную напряженность. Истины плюрализма превращаются в расхожие монеты мелкого публицистического чекана. Как ни парадоксально, именно общественный успех персонализма подрывает его значение для ищущей современной мысли.
(8) Вместе с тем на русскую интеллектуальную сцену в 80-е годы выходит новое направление, которое отчасти наследует и персонализму, и структурализму, и культурологии, но переводит все их ценности в другое, вторично-рефлективное измерение. Это концептуализм, разыгрывающий комедию мыслительных универсалий во всевозможных жанрах письма и поведения: выставки-тексты Ильи Кабакова, коллективные действия группы Александра Монастырского, поэтические и романные концепты Дмитрия Пригова, Льва Рубинштейна, Владимира Сорокина, инспекционная практика группы "Медицинская герменевтика"... Все это сопровождалось критическими и философическими комментариями, да и сама предметно-художественная деятельность рассматривалась как повод для постмодернистской рефлексии, которой изобилуют тексты Илья Кабакова, Виталия Комара и Александра Меламида и которая в чистом виде представлена в теоретических работах Бориса Гройса. В концептуализме каждая вещь, жест, поступок, художественное произведение становится "концептом", т.е. чистым мыслительным актом, иронически созерцающим собственную предметность, и в этом смысле поле философской рефлексии беспредельно расширяется. Русский концептуализм воспринял такие черты западного постмодернизма, выраженные особенно в философии Ж. Деррида и Ж. Бодрийара, как полная игровая децентрализация всех структур, деконструкция любого культурного смысла до первичных атомов бессмыслицы, обнаружение в любом подлиннике черт искусной подделки и замещения, включая реальность как таковуюсамую тщательную и продуманную из всех подделок, суррогат высшего сорта. Важно указать и на некоторую близость концептуализма буддийской рефлексии, последовательно вычленяющей мнимые значения и значимые пустоты в слоях предметного мира.
Вместе с тем концептуализм оказался характерно русским явлением, поскольку обнажил усиленно идеологическую, вторично-рефлективную природу отечественной реальности, традиционно исходившей из схемы, плана, абстракции и создававшей в результате химерические предметы-концепты, к каким относится, в частности, советская цивилизация. Иными словами, если на Западе реальность, стараниями ученых, технологов, политиков, прагматиков и позитивистов, плотно подогнана к идее, то в России остается грубый шов между ними, идея "торчит" из реальности, как улика ее вторичности, "сделанности", так что концептуализм находит богатую пищу в отечественной истории как философия мусорной свалки, разложившейся реальности, выпавших в никуда великих идей, сведенных к пародийному самоповтору.
К началу 90-х годов, по мере того как религиозная мысль и почвенничество все шире расходились в массовом сознании, приобретая характер идеологий и чуть ли не партийных движений, концептуализм остался практически единственной рафинированной философией, удержавшейся в рамках свободной рефлексии и комически-бытовой метафизики. Правда, критическая острота концептуализма, играющего знаками разных идеологий и обнажающего их смысловую пустоту, несколько сошла на нет по мере всем очевидного развенчания советской идеологии, но еще может восстановиться в условиях растущей активности других идеологий, постепенно автоматизирующихся до самоповтора, где с ними и начинает работать концептуализм.
Еще одно, более академическое направление постструктуралистской мысли, сложившееся несколько позже, в 1990-е годы, представлено Лабораторией неклассической философии в московском Институте философии РАН и кругом авторов, объединенных издательской серией Ад МаргинемВалерий Подорога, Михаил Рыклин, Михаил Ямпольский. Источник вдохновения для этого круга - теория французского постструктурализма, а основные темы исследования - коммуникативная стратегия письма и чтения, феноменология телесности и пространственности в философских и литературных текстах, в образах кино.
Выделенные восемь направлений: (1) гуманизированный и национализированный марксизм, (2) неорационализм и структурализм, (3) философия национального духа, (4) персонализм и либерализм, (5) православная христианская мысль, (6) эзотеризм и космизм, (7) культурология, (8) концептуализм и постструктурализм, - как мне представляется, охватывают большую часть значительных явлений русской мысли второй половины XX века.
(1) Господствующее направление в 1950-е годы все еще марксизм, с воодушевлением открывший для себя раннего Маркса периода "Философско-экономических рукописей" и отчасти раскрепостившийся во внутренних дискуссиях по вопросам эстетики, диалектики личности и истории, деятельностного подхода и т.д. Эволюция советского марксизма в 1950-1980-е проходит в двух основных и все более расходящихся направлениях: 1) национализация марксизма, начатая работой Сталина "Марксизм и вопросы языкознания" (1950); эрозия классового подхода и замена его "органикой общественно-национального бытия", приводящая к попыткам синтеза марксизма с "просвещенным" почвенничеством (Арсений Гулыга, Юрий Давыдов, Юрий Бородай), а на исходе советской эпохи, в сочинениях Александра Зиновьева и Сергея Кургиняна, к концепции осиянного евразийской духовностью, "белого" коммунизма, который точнее было бы назвать красно-коричневым;
2) гуманизация марксизма, выразившаяся в работах Генриха Батищева, Эвальда Ильенкова, Олега Дробницкого, Якова Мильнера-Иринина, но так и не нашедшая пути к органическому слиянию материалистической философии общества с философией деятельной личности и потому уже в 70-е годы отдавшая инициативу персонализму с его отчетливыми антимарксистскими установками.
В 60-е годы в России складываются новые направления мысли, которым марксизм, быстро закостеневший в послехрущевский период, постепенно уступает авансцену в общественном сознании.
(2) Это, в первую очередь, структурализм, выдвинувшийся в конце 50-х - начале 60-х, почти одновременно с параллельным движением на Западе. Структурализм возродил интерес к забытому и почти запретному наследию русского формализма и вместе с тем сблизил его с кругом новых дисциплин и теорий, развившихся уже после войны,таких, как кибернетика, семиотика, общая теория систем. Работы Юрия Лотмана, зачинателя российского структурализма, хорошо известны на Западе, но в основном в рамках литературоведения; нам еще предстоит осмыслить философский потенциал этого направления и вписать его в систему сближений и отталкиваний русской и западной интеллектуальных традиций.
В 1950-60-е годы складываются разнообразные методологические школы и семинары, в которых видную роль играют Мераб Мамардашвили, Георгий Щедровицкий, Александр Пятигорский, Вячеслав Иванов, Владимир Топоров, Георгий Мельников, Юрий Левада, Юлий Шрейдер и другие. Их сближает со структурализмом общая установка на системный подход и тщательная проработка методологических механизмов сознания, хотя философская основа таких устремлений к познавательной точности могла простираться от гуссерлевской феноменологии и логического неопозитивизма до буддийских теорий саморефлексии. Все эти школы: тартуско-московский структурализм Ю. Лотмана, В. Иванова и В. Топорова, методологию деятельности и организационные игры Г. Щедровицкого, феноменологическую рефлексию и самоанализ сознания М. Мамардашвили и А. Пятигорского, вероятностно-математические модели и гностический подход к языку и биосфере у Василия Налимова можно, с известной долей условности, объединить в направление неорационализма, или "неклассической рациональности", пользуясь выражением Мамардашвили. Все эти школы опираются на тщательный анализ сознания и на поиск тех свойств человеческой деятельности и окружающей действительности, которые адекватно открываются разуму или организуются разумом (логические и математические модели, бинарные оппозиции, методологические алгоритмы и рефлексивные процедуры и т.д.)
(3) В полемике со структурализмом и всякими претензиями гуманитарного знания стать точной наукой обозначилось новое направление мысли, восходящее к славянофильству,защита органических, сверхрациональных начал, постепенно отождествляемых со стихией русского национального духа. Это неопочвенничество поначалу занимало оборонную позицию по отношению к наступающему сциентизму (литературоведческие работы Вадима Кожинова и Петра Палиевского), но впоследствии, особенно с начала 80-х годов, само перешло в наступление, сопровождаясь подчас антизападными и антисемитскими эксцессами, рассматривая русскую историю и целостность народного бытия в аспекте их "внутреннего разложения" иноземцами, "малым народом" (Игорь Шафаревич). Философия национального духа питается многими подземными ключами русской культуры, включая крайне архаические, языческие напластования, и дает плоды как в более или менее эмпирически обоснованных учениях о биологических и географических факторах этногенеза (Лев Гумилев), так и в совершенно фантастических умозрениях и мифах фашистского, радикально-традиционалистского свойства, вдохновляемых наследием Рене Генона, Юлиуса Эволы и других европейских теоретиков крайне правой (Александр Дугин).
(4) Между крайностями структурализма и почвенничества с 60-х годов пролегло еще одно направление русской мысли, которое более всего ориентировано на ценности индивидуального бытия, самосознание личности. Любые глобальные утверждения, произносимые как от имени всерасчленяющего точного разума, так и всеединящей национальной идеи, встречаются острой игрой парадокса. Персонализм и парадоксализм этого направления, ярко выраженного в эссеистике Андрея Синявского, Григория Померанца, Лидии Гинзбург, Иосифа Бродского, Андрея Битова, Бориса Хазанова, Бориса Парамонова, дополняется еще и плюрализмом, т.е. правом каждого индивидуального бытия на свою меру вещей и точку отсчета. В каком-то смысле здесь можно говорить о неолейбницианствезаново пережитом своеволии монад в их разноголосом хоре; более близкими источниками являются Достоевский, Розанов, Шестов, европейский экзистенциализм от Киркегора до Камю. Сходная, но более политизированная и "просветительская" версия того же интеллектуального направлениялиберализмвыражена в работах Андрея Сахарова, Александра Есенина-Вольпина, Аркадия Белинкова, Михайло Михайлова, Андрея Амальрика, Валерия Чалидзе. Объединяются все эти авторы тем, что первоначалом они ставят личность, несводимую ни к каким более общим понятиям и более достойным целямв отличие от философов нации, структуры, культуры, деконструкции, и т.д. Диапазон этого направленияот религиозного персонализма Друскина и Померанца до светского либерализма Сахарова и Есенина-Вольпина, от постижения иррационального и мистериального ядра личности до рационального обоснования прав личности как основы социального и научного прогресса.
(5) В 70-е годы русская философия все больше возвращается к религиозному самосознанию, которое начинает теперь определять постановку исторических, социальных, национальных проблем. Тон здесь задал Александр Солженицын, призвавший русский народ к покаянию и духовному возрождению. Религиозная философия этой поры довольно четко делится на два направления. Одно из нихправославноевосходит к наследию восточных отцов церкви и подчас смыкается с богословием, хотя в то же время открыто диалогу с другими вероисповедными традициями и с миром европейской культуры: мтрп. Антоний Блум, о. Александр Шмеман, о. Александр Мень. В 80-90-е приходит новое поколение мыслителей, переживших опыт обращения в середине своего жизненного пути и потому придающих новую остроту проблемам взаимодействия христианства со светской культурой, наукой, современными философскими и теологическими движениями: Виктор Тростников, Татьяна Горичева, Евгений Барабанов, Сергей Хоружий, Владислав Зелинский, Олег Генисаретский.
(6) Другое направление религиозно-мистической философиисинкретическое или ориенталистское, питающееся разнородными гностическими, оккультными, индуистскими, буддистскими, теософическими, языческими источниками и часто пытающееся их соединить с "безумными" идеями новейшей науки и техники. Наследие Николая Федорова, Константина Циолковского, Владимира Вернадского, Велимира Хлебникова, Николая Рериха, Даниила Андреева может считаться наиболее авторитетным в этом кругу. Тяготеющая к самоименованию "космизм" или "антропокосмизм", эта философия мыслит в крупных категориях "всечеловеческого разума", "ноосферы", "бессмертия", "всеобщего воскресения", "преображения и одухотворения природы", "завоевания вселенной", "звездного метакода" и т.п. В наше время подобная философия, представленная именами Дмитрия Панина, Светланы Семеновой, Федора Гиренка, редко выдвигает оригинальных мыслителей, зато может считаться характерной для общественных умонастроений.
(7) В 70-е годы формируется еще одно направлениефилософия культуры,раскрывающее многомерность культурных миров и богатство их диалогических взаимоотношений. Идеи Михаила Бахтина о пограничности культур, а также образная метафизика Павла Флоренского, О. Шпенглера, Т. Манна, Г. Гессе, оказали решающее влияние на российскую культурологию, в лице таких ее представителей, как Дмитрий Лихачев, Сергей Аверинцев, Георгий Гачев, Владимир Библер, Леонид Баткин, Вадим Рабинович и другие. Каждый исследователь приносил свой особый исторический пласт: античность и Византия, Древняя Русь и итальянское Возрождение, демонстрируя своеобразную целостность каждого культурного типа и одновременно, в отличие от шпенглеровской теории замкнутых культурных миров, их сочувственность, взаимопроницаемость. Это странствование по культурам отвечало назревшей общественной потребности преодолеть самоизоляцию, "пятьдесят лет одиночества" советского культурного организма. Ключевые понятия этой школы, оформившейся в противостоянии и марксизму, и структурализму,"культура", "диалог", "символ", "инаковость", "вненаходимость"очерчивают методологию гуманитарных наук в их несводимости к естественным и общественным наукам. Разделяя структуралистскую тенденцию к научной объективности, культурология вместе с тем отказалась от внедрения математических и кибернетических методов, разрабатывая особые критерии гуманитарной точности и заново обращаясь к наследию духовно-исторической школы, к исканиям герменевтики. Этим ознаменовался постепенный кризис научно-технического рационализма, неуклонно проходящий через всю русскую мысль с середины 70-х годов.
В 80-е годы сильнейшие позиции в общественном сознании занимают религиозно-мистическое и национально-почвенническое направления. Порой они резко расходятся, как, например, в экуменической христианской философии о. Александра Меня, подчас же смыкаются между собой, как у некоторых последователей Николая Рериха, Ивана Ильина, Александра Солженицына. Показательна судьба других направлений. Марксизм и структурализм начинают восприниматься как давно отжившие парадигмы мышления, связанные с идеей прогресса и революции (социальной или научно-технической). Культурология, с ее пафосом дальних интеллектуальных странствий, сохраняет, но не укрепляет свои позиции, поскольку акцент все более переносится на драматические противоречия внутри страны. Персонализм и плюрализм, одерживая победы в общественном сознании, определяя политический процесс в эпоху гласности и перестройки, в то же время утрачивают философскую глубину и экзистенциальную напряженность. Истины плюрализма превращаются в расхожие монеты мелкого публицистического чекана. Как ни парадоксально, именно общественный успех персонализма подрывает его значение для ищущей современной мысли.
(8) Вместе с тем на русскую интеллектуальную сцену в 80-е годы выходит новое направление, которое отчасти наследует и персонализму, и структурализму, и культурологии, но переводит все их ценности в другое, вторично-рефлективное измерение. Это концептуализм, разыгрывающий комедию мыслительных универсалий во всевозможных жанрах письма и поведения: выставки-тексты Ильи Кабакова, коллективные действия группы Александра Монастырского, поэтические и романные концепты Дмитрия Пригова, Льва Рубинштейна, Владимира Сорокина, инспекционная практика группы "Медицинская герменевтика"... Все это сопровождалось критическими и философическими комментариями, да и сама предметно-художественная деятельность рассматривалась как повод для постмодернистской рефлексии, которой изобилуют тексты Илья Кабакова, Виталия Комара и Александра Меламида и которая в чистом виде представлена в теоретических работах Бориса Гройса. В концептуализме каждая вещь, жест, поступок, художественное произведение становится "концептом", т.е. чистым мыслительным актом, иронически созерцающим собственную предметность, и в этом смысле поле философской рефлексии беспредельно расширяется. Русский концептуализм воспринял такие черты западного постмодернизма, выраженные особенно в философии Ж. Деррида и Ж. Бодрийара, как полная игровая децентрализация всех структур, деконструкция любого культурного смысла до первичных атомов бессмыслицы, обнаружение в любом подлиннике черт искусной подделки и замещения, включая реальность как таковуюсамую тщательную и продуманную из всех подделок, суррогат высшего сорта. Важно указать и на некоторую близость концептуализма буддийской рефлексии, последовательно вычленяющей мнимые значения и значимые пустоты в слоях предметного мира.
Вместе с тем концептуализм оказался характерно русским явлением, поскольку обнажил усиленно идеологическую, вторично-рефлективную природу отечественной реальности, традиционно исходившей из схемы, плана, абстракции и создававшей в результате химерические предметы-концепты, к каким относится, в частности, советская цивилизация. Иными словами, если на Западе реальность, стараниями ученых, технологов, политиков, прагматиков и позитивистов, плотно подогнана к идее, то в России остается грубый шов между ними, идея "торчит" из реальности, как улика ее вторичности, "сделанности", так что концептуализм находит богатую пищу в отечественной истории как философия мусорной свалки, разложившейся реальности, выпавших в никуда великих идей, сведенных к пародийному самоповтору.
К началу 90-х годов, по мере того как религиозная мысль и почвенничество все шире расходились в массовом сознании, приобретая характер идеологий и чуть ли не партийных движений, концептуализм остался практически единственной рафинированной философией, удержавшейся в рамках свободной рефлексии и комически-бытовой метафизики. Правда, критическая острота концептуализма, играющего знаками разных идеологий и обнажающего их смысловую пустоту, несколько сошла на нет по мере всем очевидного развенчания советской идеологии, но еще может восстановиться в условиях растущей активности других идеологий, постепенно автоматизирующихся до самоповтора, где с ними и начинает работать концептуализм.
Еще одно, более академическое направление постструктуралистской мысли, сложившееся несколько позже, в 1990-е годы, представлено Лабораторией неклассической философии в московском Институте философии РАН и кругом авторов, объединенных издательской серией Ад МаргинемВалерий Подорога, Михаил Рыклин, Михаил Ямпольский. Источник вдохновения для этого круга - теория французского постструктурализма, а основные темы исследования - коммуникативная стратегия письма и чтения, феноменология телесности и пространственности в философских и литературных текстах, в образах кино.
Выделенные восемь направлений: (1) гуманизированный и национализированный марксизм, (2) неорационализм и структурализм, (3) философия национального духа, (4) персонализм и либерализм, (5) православная христианская мысль, (6) эзотеризм и космизм, (7) культурология, (8) концептуализм и постструктурализм, - как мне представляется, охватывают большую часть значительных явлений русской мысли второй половины XX века.