Державная ревность
По поводу вызывающего письма президента Медведева президенту Ющенко уже несколько комментаторов (в том числе Л. Радзиховский и Д. Быков) в один голос, не сговариваясь, заметили, что это вопль невостребованной любви. Т.е., по сути, вопль ревности: отчаянно тебя люблю, а ты завороженно глядишь на Запад.
Но ведь так всегда и было в российской истории и словесности: на разные лады перепевается тема такой большой, невместимой любви, что принять и оценить ее мир не в силах, а значит, остается ей изойти ревностью.
Вот Достоевский провозгласил в "Пушкинской речи", что мы так готовы полюбить другие народы, как никто другой полюбить не в силах. "Мы. . . с полною любовью приняли в душу нашу гении чужих наций. . . Я говорю лишь (! - М. Э.) о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено. . ." Все мы едины, но одни, конечно, единее других. Тут любовь уже изначально задана в координатах ревности, причем столь утонченной, что кого любим (все народы), к тому и ревнуем (они же). Чтобы, скажем, англичане не решили, что французы их способны любить сильнее, чем мы. Ревнуем англичан к французам и, конечно же, французов к англичанам, и все ради всемирно-братского единения с другими народами. А до того еще Гоголь, прославляя склонность соотечественников к товариществу, строго заметил, что ни в одной другой земле не бывает таких товарищей, как в нашей ("Тарас Бульба"). И горе чужой любви, чужой дружбе, если она посмеет с нашей равняться.
Не оттого ли такой странный, рваный рисунок у российской истории, что ревность - ее господствующая страсть, которая толкает ее из крайности любви в крайность ненависти, превращая одну в другую? Ревность эту страну собирала, и она же разваливала. Ревность приводила эту страну к тому, что, готовая полюбить и обнять весь мир, она готова была его растерзать, чтобы никому другому ее любимый не достался.
Ведь кто еще так полюбит и осчастливит мир, у кого такие широкие объятия, такая обильная грудь, такое нежное лоно, от океана до океана, - приди возлюбленный! Приди в мирные объятья. А если нет - пеняй на себя. И нам доступно вероломство. Будут жечь, пытать, четвертовать, изжарят твое белое тело. Дети твои, больное позднее потомство, рожденное от другой, худосочной, проклянут тебя и развеют твой пепел по нашей широкой равнине. Так в вольном пересказе выглядит стихотворение Блока "Скифы" (1918) - крик страшной ревности, обращенный к Западу. "...Ликуя и скорбя, и обливаясь черной кровью, она глядит, глядит, глядит в тебя, и с ненавистью и с любовью!.." Можно ли точнее передать эту муку ревности, которая проходит через все отношение России к Западу! Неотрывно она "глядит, глядит, глядит" на Запад, словно пытаясь его заворожить, передать ему свою любовную засуху, - и обливается черной кровью, которая еще не знает, будет ли она гореть страстью или враждой, будет ли сладко наполнять любимого или отворять ему жилы. "Да, так любить, как любит наша кровь, никто из вас давно не любит! Забыли вы, что в мире есть любовь, которая и жжет, и губит!" Любовь, которая и жжет и губит, - точнейшее определение ревности.
"То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть," - еще раньше проповедовал Некрасов. Вот уж поистине национальный поэт, создавший в своих стихах настоящую энциклопедию ревности (семейной, социальной), начиная от "Зеленого шума", где муж на изменщицу-жену точит острие, и кончая совсем уже острым вопросом, испокон веков ранящим народное сердце: "Кому живется весело, вольготно на Руси?"...