Хочешь жить? (из цикла «Рассказы о любви»)
В журнале "Новый берег" (Копенгаген) опубликована подборка пяти рассказов о любви. Публикую здесь один них.
Хочешь жить?
Он ждал этого события: столичная конференция, толкотня среди знакомых и незнакомых, всплеск идей, игра амбиций… Надеялся вернуться в живую профессиональную среду, встать на твердую почву, которая пошатнулась год назад, после разрыва с женой. Вроде бы он делал все что полагается, ходил на работу, писал статьи, подавал на гранты, а между тем ощущение воздушной болтанки не проходило. Вот и сейчас, на деловом завтраке, среди преуспевающих коллег, он особенно остро ощущал свое неблагополучие, треньканье какой-то жалобной струны среди твердых, решительных голосов.
За столом, кроме него, сидело трое энергичных мужчин средних лет - очевидно, кризис этого возраста их не коснулся. Съехались из разных городов. Руководитель проекта - женщина. Короткая стрижка - седой ежик. В черной куртке. «Комиссарша в пыльном шлеме». Под шестьдесят. Сухие обветренные губы. Говорит веско, уверенно. Главное в ней - опыт. Она вся состоит из опыта и оставленных им следов, которые видны в каждой грубоватой черточке ее сосредоточенного лица, в сильных смуглых руках. Как будто высечена в граните. Кажется, ничего женского в ней уже не осталось. Он смотрит на нее и думает о камнях, о пустыне, о черной буре - знойном ветре, несущем колючий песок. Она скользнула по нему взглядом, как будто мгновенно все поняла и, заскучав, заскользила глазами дальше, на ресторанную публику.
Все установки по конференции были даны, точки и восклицательные знаки расставлены. Когда расходились, она попросила его через часок зайти к ней в номер, посмотреть дополнительные материалы по его теме и решить, стоит ли их включать в доклад.
Материалы оказались двумя страничками непонятно о чем. Никакого отношения к докладу. Под ее пристальным взглядом он начал что-то мямлить. «Нельзя ли определеннее?» - попросила она. Он замолчал. Вдруг ее лицо приблизилось, и он ощутил на губах поцелуй. Оторопел. Она отстранилась, внимательно на него посмотрела. И повторила: «Нельзя ли определеннее?» Подождала. И опять прижалась губами. Поцелуй получился коротким и сухим. Она встала, подошла, потрепала его по волосам, наклонилась. Поцелуй получился длинным и влажным.
Он нерешительно двинулся к двери. Она встала перед ним.
- Такой женщины у тебя никогда не было. И не будет. Жить хочешь?
Взяла его руку, переплела его пальцы со своими и прижала к своей груди…
Первый час они провели молча, а на второй, уже лежа с ним под одеялом, она ему все объяснила про него и про себя. Только на время конференции. От и до. Потом забудь, выкинь из головы. Но опыт останется при тебе - на всю жизнь.
Вскоре она его прогнала - дела! - а на ночь опять позвала к себе. Нельзя сказать, что он узнал от нее что-то новое, какие-то там особые позы, приемы. Да и что нового можно узнать об этом, пусть даже с возрастной разницей в 15 лет? «О, нашей жизни скудная основа, куда как беден радости язык!» Скорее, она что-то узнавала о нем - и делилась с ним этим знанием. Положила ладонь ему на бедро, а другой охватила ступню. И он чуть не вскрикнул от электрической искры, пробежавшей по всей ноге. Она знала, где у него искрило и как замыкать этот ток на него самого, превращать тело в комок наслаждения. А потом замыкала его на себя…
В минуты слияния - а они продолжались и час, и два - она не выключала ночник и заглядывала ему в глаза, где отражалось все, что происходило между ними. Если он смыкал веки, приоткрывала их губами. Она вбирала глазами этот мерцающий блеск и переливала в себя, отзываясь сильными толчками, чтобы желание, пронизывая их обоих снизу доверху, возвращалось по кругу.
Что такое опыт? Не заученность, не повтор, не умелость, а свобода самораскрытия, когда все, что было, переходит в то, что есть, - преисполненность. С ним была женщина, испытавшая, вероятно, все, что дано испытать на долгом женском веку. Резкая, определенная, выработавшая свой «стиль». И вместе с тем щедрая к нему всей своей смелой плотью, властно берущая, но еще больше дающая. Она не ждала, когда он попросит, а сама угадывала, что ему нужно, - понимала это лучше, чем он сам. Зрелый писатель отличается от начинающего не тем, что знает какие-то особые приемы. Все они известны и описаны в учебниках поэтики, риторики, стилистики, в этой камасутре литературного ремесла. Но большой писатель этих приемов по сути и не знает, давно забыл о них. Он выражает себя, а все эти приемы сами идут в ход, когда понадобятся. Это как музыка: звучит то один инструмент, то другой, а получается ли из этого симфония ощущений? У нее получалась, иногда даже оглушала его, и, почувствовав это, она делала «декрещендо».
Голос у нее был осиплый, прокуренный, хотя она уже давно не курила. И от этой сиплости его уже на второй день знакомства начинал бить страстный озноб. Когда она в конференц-зале говорила с подиума, он порой закрывал глаза, чтобы остаться наедине с ее голосом и воображать, что будет, когда через несколько часов он постучит в ее номер…
В последнюю, бессонную ночь финальные аккорды перемежались разговорами. «Кто твой любимый герой?» - спросила она. Он не мог сообразить, в голове вертелись только лишние и маленькие люди, да еще преступники и мещане.
- А мне нравится Федор Карамазов, - поделилась она. - Он, конечно, злодей, распутник. Но совсем не Дон Жуан. Я терпеть не могу донжуанов, которых тянет на клубничку. А Карамазов гоняется не только за красотками, он жалеет каждую бабу, дуреху, дурнушку, старушку, всех неоприходованных. Зажигает в них искорку, чтобы и им перепало то, чего они были лишены. Убогих, хроменьких. Он в каждой видит женщину, со своей изюминкой. И они к нему тянутся.
- Но ведь он противный, жадный, нечистый. Неужели ты хотела бы с таким?
- Нет, не хотела бы. Но я знаю женщин, которых этот всеядный старик мог бы спасти от тоски и одиночества. На них ни один мужик не позарится, как на самый дешевый и уже просроченный сорт женского мяса. А мне такой похотливый старик не нужен, потому что я сама себе Карамазов. У меня были ой какие мужики, супермены, но меня хватало и на то, чтобы иногда на минуточку пожалеть и завалящих. Вижу, он совсем доходит от одиночества, а живая искорка в нем все-таки есть, я ее и раздую. Сколько таких полудохленьких живет в одном нашем доме! Помирают от отсутствия любви и ласки. Иногда им достаточно одного внимательного женского взгляда, чтобы взбодриться. Глаза - тоже половой орган, иногда даже главный. И не нужна им стряпуха-прислуга, это они и сами могут, а вот чтобы приласкать, не побрезговать... Я почти в каждом мужике могу найти такой огонечек. Конечно, если захочу. Если найду достойным…
- И я тоже из этих, полудохлых? -перебил он ее упавшим голосом.
Она мигом себя осадила.
- Ни-ни, и не думай. Ты орел, разве сам не видишь? Сколько ты в меня излил за шесть дней? Небось, целый литр. А я говорю о тех, из кого даже капельку с трудом выцедишь. Забытых, ненужных, сданных в утиль-сырьё. Не скажу, что я такая добренькая. Но иногда пыталась. Ради чего? Глупо отвечу, как из книжки, - ради жизни на земле. Так она из нас прет, изливается, перетекает друг в друга, соленый запах, густой замес…
Утром на прощание она коротко его поцеловала и, не выражая грусти и сожаления на лице, ушла, катя перед собой большой черный чемодан.
Вдруг ему представилось, что в этом чемодане уложено множество банок разного размера: от литровых до крохотных пробирочек - с волшебным элексиром жизни.
Возвращаясь в свой номер, он вспомнил ее вопрос первого дня: «Жить хочешь?» Жить не хотелось.
ЖЕНЩИНА С ЧЕРНЫМ ЧЕМОДАНОМ. ИЗОБРАЖЕНИЕ СОЗДАНО АВТОРОМ С ПОМОЩЬЮ НЕЙРОСЕТИ
ЖЕНЩИНА С ЧЕРНЫМ ЧЕМОДАНОМ. ИЗОБРАЖЕНИЕ СОЗДАНО АВТОРОМ С ПОМОЩЬЮ НЕЙРОСЕТИ